Наследство - Владимир Кормер

— Ты несколько увлекся, — рассерженно прервал его Мелик. Лев Владимирович вскинул на него живые глаза, на миг сверкнувшие. Мелику стало не по себе.

— А тебе чего нужно-то? — спросил Лев Владимирович, придавая взору снова прежнее дурашливое выражение. —

Ах, да, ты все об этом, об загранице… Так я и говорю, — в том же темпе переключился он, — я и говорю, что вы все идиоты. Что вы, какая вам заграница, кретины! Кому вы там нужны! Сидели бы уж лучше здесь и не рыпались. Ведь вы же там не сможете жить, дурачки. Вы должны Бога благодарить, что здесь живете. Вы же ни х… тут не делаете, кантуетесь, языками мелете туда-сюда и еще жалуетесь. Свободу вам подавай, свобода вам нужна! А зачем вам свобода? Да и потом, разве у вас ее нет? — сказал он уже спокойнее. — Ну вот ты сам, посмотри на себя, как ты живешь. Ты же свободный человек! То туда пойдешь, то сюда, то там поднесут, то здесь, то у того перехватишь, то у другого. Попы твои тебя к себе не подпускают? Так радуйся. Такое на себя взвалить. Пожрать, выпить дают — и хорошо. А там?! Там уже за так не выпьешь. Там сразу: вифиль копеек? Битте-дритте! Там сразу за горло! Эх, милый, и там тоже люди.

— Я и не собираюсь там бездельничать, — возразил Мелик. — И ни о какой такой свободе я не мечтаю. Единственное преимущество, которое я там вижу, состоит в том, что, как мне кажется, там можно заниматься тем, чем ты хочешь, и получать за это деньги. В этом смысле там действительно существует свобода. Это несомненно. Вот ты сам, например, неужели ты не веришь, что там мог бы делать то, что ты делаешь, гораздо свободнее, лучше и получал бы за это больше?..

Он недоуменно замолчал: реакция Льва Владимировича на эти слова показалась ему в первый момент странной: тот неожиданно как-то ссутулился, по-обезьяньи скорчился, согласившись что-то уж слишком быстро, печально усмехнулся.

«Значит, то, что я предполагал о нем, — правда, — догадался Мелик. — Да, похоже, что там он действительно этим заниматься не сможет лучше, чем здесь».

Лев Владимирович сидел с немного отсутствующим, рассеянным видом, глядя куда-то в сторону, живые картины его настоящей деятельности, вероятно, представали сейчас ему там, на желтой кафельной стене над газовой плитой.

— А, все это х…я! — выругался он, встряхиваясь. — Все это пустословие. И в свободе вы ничего не понимаете. Вы все хотите от самих себя убежать, потому и придумываете себе игрушки. То Церковь, то Америка. Сионизм теперь тоже еще. Сионисты х…вы. От самого, себя не убежишь, мой милый. Ни в Церковь, ни в Америку. Вы все врете, себе, самих себя стараетесь одурачить. Ничего, это вам удается, надо признать. Удается. Я, впрочем, и сам отдал этому немало, пока понял, что это все х…ня! По мне сейчас, будь ты хоть кто, понимаешь? — но только помни все время, кто ты есть, познай самого себя! Вот это великий лозунг! Мне Сократ теперь нравится очень. Познай самого себя, — торжественно повторил он, подымая палец. — Не забывай о себе ничего такого! Вот. А вы все стараетесь о себе забыть как можно больше, вытесняете. Делаете вид, будто ничего не произошло. И ты знаешь, — задумался он, удовлетворенно поглаживая длинной своею рукой плешивую седую голову, — у кого я научился этому? Не поверишь. У Таньки! Ха-ха-ха. Не веришь, да? Потому что она первая все забывает, хоть память у нее знаешь какая. Но научился у нее. Потому что она как буйвол! — вдруг зарычал он, ударяя ладонью по столу. — Как танк! Напролом! Напролом ходит. Это все штучки — тоненький голосочек, кресты, поклоны, а на деле — танк! Мотор. Как машина идет. Не в ярости, а так, напролом, через тебя. Потому что ты для нее не существуешь. Тебя нет, ты меня понимаешь?! И вот тут я вдруг постиг для себя…

Мелик не понял последнего, но был уязвлен внезапно другой мыслью. «А ведь он меня поймал, — поразился он. — Сократ. Как же. Подлец! Он же специально втравил меня в этот разговор: что нашли сиониста. Нет, я сам его затеял. Все равно он знал, что я на это попадусь. Тонкая работа! А это уже теперь идет камуфляж. А я, дурак, поддался. Значит, он знал, что я встречаюсь с Гри-Гри, знал и нарочно сказал, что он сионист, чтобы меня проверить, посмотреть, как я прореагирую. И я прореагировал. Купился! А он ведь сам, наверняка сам пустил эту утку о сионизме. Сократ. Осторожненько подпустил той же теще, а уж от той пошло дальше. Ну хорошо, а сам Гри-Гри? Если он с этими поддерживает ту же версию, то, следовательно… Что следовательно? Нет, этого не может быть. Наверно, Танька просто спросила его, а он не стал возражать, она и решила, что это правда. Хитрая скотина. Тогда это еще ничего. Они ведь привыкли хитрить, умалчивать. Когда шли к Хазину, согласился же он со мной — не открывать себя, сказать только, что он просто интересуется общественным движением в России. Да, но это ничего не доказывает. Если они связаны со Львом, а тот ведет двойную игру, ему ничего не стоило согласиться. Обма нуть и меня, и Хазина… Провал, полный провал, — панически рассуждал он. — Что же мне делать? Теперь уже по-настоящему: что же мне делать? Неужели они так обложили меня? Ведь я же, в сущности, ничего не делаю. Одни же разговоры, больше ничего нет. Сейчас же за разговоры не сажают. Боятся, значит. Превентивные меры. Да, религии они боятся. Надо что-то предпринять, иначе слопают. Надо выяснить. Нет, спокойно, спокойно. Надо еще выяснить. Они подозревают, что я играю какую-то роль. Потому и эти не берут. Одна система. Но у кого узнать? Этих дураков тоже облапошили. У Ольги. Она, конечно, в курсе всех сплетен, но может знать только внешнюю сторону. Хотя этого тоже нельзя упускать, там могут быть важные факты… У Таньки! Она не соврет. Она, конечно, тоже не знает ничего, но она умная баба, она может догадываться и в таком деле не соврет. Она чувствует, интуиция есть. Будет плести ахинею, конечно, но из этого можно выудить что-нибудь. Я за словами пойму. Да, надо пойти к Таньке…»

Громко затрещал телефон, принесенный на длинном шнуре сюда же в кухню и поставленный в углу возле плиты на табурет. Звонил приятель Льва Владимировича, Мелику неизвестный. Разговор был явно деловой: о каких-то деньгах, даче и неудовольствии кого-то третьего. Лев Владимирович как будто немного оправдывался, был смущен тем, что Мелик присутствует при этом, и несколько раз даже машинально понижал голос, прикрывая трубку рукою, хотя Мелик сидел в двух шагах и слышал, конечно, все, что говорил тот.

Мелик жалел только, что не мог разобрать второй стороны: приятель звонил, вероятно, откуда-то издалека, и смысл разговора оставался неясен. Утомясь вслушиваться в резкое щебетанье аппарата, Мелик стал пристально разглядывать Льва Владимировича, пытаясь, пока тот говорит, отыскать в его лице черты, наложенные печатью предательства.

— Ну ладно. Привет Понсову. Жму руку… Что ты на меня смотришь?! — возмутился Лев Владимирович, кладя трубку и, видно, по-своему оценивши взгляд Мелика. — Да! Вот представь себе — я такой, — закричал он полным голосом. — Я всем жму руку! Кто мне протягивает, я тому и жму. Ты мне протянешь, я и тебе пожму. Это и есть свобода. А вы все хотите в скорлупку залезть, чистенькими остаться. Остальных презираете!

— Послушай, а о чем это ты все же беседовал в Покровском с моей теткой? — спросил Мелик.

— А тебе что?! Испугался?! Не бойся, это тебя не касается. О твоем прошлом не спрашивал, не бойся…

— Чистая работа, чистая, — прошептал Мелик.

XVI

«Я — МАТЕМАТИК»

Зайдя к Наталье Михайловне в палату, милая пожилая врачица сказала:

— А я только что познакомилась с вашим сыном, Наталья Михайловна. Какой очаровательный малый. Он сейчас придет сюда.

— Да уж малому-то сорок, — сказала Наталья Михайловна, ничем не обнаружив своего волнения, и лишь потом поинтересовалась: — Он что же, заходил к вам?

— Нет, не совсем. Представьте себе, Споковскому (это был директор клиники) давно был нужен математик для исследований, для консультаций, и вот кто-то указал ему на вашего Сергея. Какие бывают совпадения, правда?

Наталья Михайловна только и подумала про себя: верно ли пожилая докторша не знает, как было на самом деле, или, разумеется, обо всем догадалась, но хитрит, чтоб не расстраивать ее? И тотчас же в душе ее стала разрастаться тревога: здешние врачи, конечно, были достаточно опытны и прекрасно поняли ситуацию с ее сыном и лишь приняли на время его игру.

Сама она не сомневалась, что значат эти слова: «Кто-то указал ему на вашего Сергея», — и картина происходящего нарисовалась ей точно. Все это значило, что те две, почти уже три, недели, пока она была здесь, ее сын, боясь как огня сумасшедшего дома, боясь просто так прийти сюда и навлечь одним видом на себя подозрения в сумасшествии, вынашивал фантастические идеи проникновения и после долгих трудов разработал план, который был, наверное, не лишен теоретической смелости, изящества, был построен на тонком понимании чужой психологии, но который тем не менее практически должен был обязательно разрушиться из-за того, что главный исполнитель не мог выдержать до конца свою роль — быть по-настоящему расчетливым, — брал близко к сердцу чужие отношения вокруг, ввязывался в них, кого-то защищал, кого-то ненавидел и кончал тем, что пробуждал всеобщее беспокойство, страхи и желание отделаться от него любой ценой.