Катуков против Гудериана - Виктор Прудников

— Что это ты, Лаврентьевич, закапываешься глубоко в землю: нам ведь наносить контрудар по противнику.

Я ответил, что когда отобьем вражескую атаку, не опоздаем вывести танки из окопов и нанести контрудар всеми силами корпуса.

— Ну хорошо, — согласился Михаил Ефимович, — действуй…»[182]

Не только Гетман, и другие командиры корпусов — Кривошеин и Черниенко, оказывается, тоже готовились к обороне.

— Послал же бог мне таких командиров, — сказал Катуков только что приехавшему на КП Попелю. — Нам завтра контратаковать противника, а они, как кроты, зарываются в землю.

Николай Кириллович, зная характер Катукова, старался в такие минуты, когда командарм был чем—то недоволен, свести дело к шутке, сгладить шероховатости:

— Кстати, о командирах. Не бог тебе их послал, а начальство. Это во—первых. Во—вторых, они правы. По—своему, конечно. Сейчас самое время не в атаку идти, а обороняться.

Катуков не остался в долгу:

— Наконец—то и комиссар это понял.

И оба рассмеялись.

Утром 6 июля на КП прибыл командующий 6–й гвардейской армией Иван Михайлович Чистяков. Он был мрачен, озабочен тем, что противник потеснил его дивизии. Не хотел признавать и смириться с тем, что немцы оказались в данный момент сильнее. Катуков успокоил его:

— Ничего, Иван Михайлович, выдержим. — И предложил план совместных действий, заключавшийся в том, что 1–я танковая будут поддерживать соседей всей огневой мощью.

В 10 часов утра немцы возобновили наступление. Еще в долинах стоял туман, а тишину уже рвали тысячи моторов на земле и в воздухе.

В 13.30 два батальона немцев, поддержанные 20 танками, ворвались в Яковлево, затем ударили в стык 3–го мехкорпуса Кривошеина и 5–го гвардейского танкового корпуса Кравченко. Вскоре на этом участке появилось до 200 вражеских танков, создавших угрозу прорыва фронта на левом фланге армии.

Катуков пытался представить себе на минуту, как немецкие танки врываются на наши позиции, утюжат окопы, разбивают опорные пункты, сеют панику среди бойцов. Он просит Никитина:

— Дай—ка мне, Матвей Тимофеевич, Кривошеина!

Радиосвязь работала исправно. Командир корпуса отозвался незамедлительно.

— Семен Моисеевич, слушай меня внимательно, — кричал в трубку командарм. — Одним батальоном 49–й танковой бригады поддержи 1–ю гвардейскую. Помоги Горелову выбить немцев из Яковлева. Поддержи также действия 100–й танковой бригады огнем минометов и артиллерии, тем самым будет обеспечен твой левый фланг. Понял меня?

— Понял, командарм!

Был отдан также приказ командиру 31–го танкового корпуса Черниенко выдвинуть 100–ю танковую бригаду в район села Михайловка, чтобы ликвидировать прорыв противника на стыке 3–го механизированного и 5–го гвардейского танкового корпусов.[183]

С передовой, где шли тяжелые танковые бои, стали поступать сведения о больших потерях. Немцы с дальних дистанций расстреливали наши машины. Надо было срочно связываться со штабом фронта и добиваться отмены приказа о контрнаступлении. Прошло уже достаточно много времени, но ни Ватутин, ни начальник штаба Иванов по существу предложения Михаила Ефимовича ничего не ответили.

На КП раздался телефонный звонок. Начальник связи майор Г.П. Захаров со значительным тоном произнес:

— Из Ставки… Верховный Главнокомандующий…

Катуков вспоминал:

«Верховный Главнокомандующий по телефону затребовал донесение о ходе боя. Я доложил и сказал, что, по моему мнению, нанесение контрудара нашими войсками преждевременно: враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.

— Целесообразнее было бы, — добавил я, — использовать соединения армии для усиления второй полосы обороны, где бы танки, глубоко зарытые в землю, из засад с места смогли бы подпускать врага на 300–400 метров и уничтожать его живую силу и технику точным огнем.

Верховный согласился со мной и сказал:

— Так и делайте. Противника надо сначала измотать жесткой, упорной обороной, а потом добить. Команду товарищу Ватутину об этом я дам сам».[184]

Разговор со Сталиным не унял в душе тревогу за судьбу армии, ее людей и технику, но когда позвонил Ватутин и сказал, что контрудар отменяется, Михаил Ефимович почувствовал огромное облегчение. Видимо, его беседа с Верховным как—то повлияла на решение командующего фронтом. Теперь срочно надо дать новую ориентировку корпусам.

Броневик командарма пылил по бездорожью в 3–й механизированный корпус, отбивавший с утра яростные атаки врага в районе Яковлева и на Обоянском шоссе. На узком участке фронта немцы бросали по 150–200 танков. Завязывалась танковая дуэль, в воздухе носились десятки самолетов — немецких и наших. Пыль, поднятая взрывами снарядов и бомб, дым горевших танков и автомашин застилали солнце, словно тучи в грозовой день.

Катуков с трудом пробрался на КП Кривошеина, расположенного всего в четырех километрах от линии фронта. Тут тоже часто рвались снаряды.

— Как дела, Семен Моисеевич? Докладывай!

— Прет немец без удержу, пробивает брешь от Луханина до Яковлева. Там у меня подполковник Липатенков со своими артиллеристами мертвой хваткой держит позиции, выбивает немецкие машины. Только силы не равны. Сколько продержится Липатенков, сказать трудно.

Когда противник бросил в бой второй эшелон своих танков, дело приняло скверный характер. С НП 3–го мехкорпуса Катуков связался с командованием 2–й воздушной армии и вызвал «Илы». Самолеты отсекли немецкие танки, в воздухе закрутилась настоящая карусель.

Гитлеровцы с тупым упорством рвались также и в расположение бригады Бабаджаняна. Однако их встретил огонь 461–го артиллерийского дивизиона капитана В.А. Мироненко. Восемь танков подбили батарейцы, а противник продолжал напирать. Вышли из строя расчеты, капитан сам стал у орудия и вел бой до последнего снаряда.[185]

День уже был на исходе, а бои по всему фронту не затихали. Катуков видел, что противник, хотя и не прорвал нашу оборону, а лишь оттеснил отдельные части, обладает еще крупными силами и неиспользованными резервами. Как сдержать его?

В 21.00 Катуков, Шалин и Попель подписали донесение командующему фронтом, в котором раскрывали сложившуюся ситуацию в полосе армии, докладывали о прорыве немецких танков в районе Яковлева и Луханина, о захвате этих населенных пунктов.[186]

Подводя итоги второго дня сражения, Катуков вынужден был признать:

— Трудно нам пришлось сегодня, но и противнику нечем утешить себя. То расстояние, которое он прошел, сплошь усеяно его техникой. Однако Готт производит перегруппировку своих сил. Значит, завтра продолжит наступление. Будем готовиться, чтобы дать ему хороший бой.

Штабы армии работали всю ночь. Не до сна командирам; короткий отдых выдался и у бойцов. К Шалину на стол одно за другим ложатся донесения из бригад и корпусов. Потери, потери… Армия потеряла 37 танков, противник же лишился 140 танков и штурмовых орудий.[187] Главное — части выстояли, не пропустили немцев на Обоянь.

…Заканчивалась короткая июльская ночь. Это была ночь раздумий и размышлений, после которой надо было принимать новое решение. Командарм терялся в догадках, что предпримут утром Готт и Манштейн, командующие немецкими группировками? Скорее всего где—то ослабят натиск, а бить будут по—прежнему на Обоянь.

— Как считаешь, Михаил Алексеевич, где ударят немцы? — спросил Катуков у начальника штаба, работавшего с курвиметром и картой. Шалин поднял голову, протер уставшие глаза:

— Поспать бы часок—другой, на свежую голову я бы ответил более точно. У меня сложилось твердое убеждение, что Готт, например, не отказался от мысли быть на северном берегу реки Псел. Вот и Гетман так считает, только что сообщил: перед его корпусом остался лишь минометный полк. Танки противник сосредоточил в районе Духанино, Дубровы, Яковлево. Значит…

— Значит, — перебил его Катуков, — все танковые силы немцы обрушат теперь на Кривошеина, чтобы смять его. Нет уж, такого удовольствия мы им не предоставим.

Позвонил командующий фронтом, поинтересовался положением 1–й танковой армии. «Держимся! — доложил Катуков. — Цепляемся за каждую высоту, перекрестки дорог, населенные пункты. Тактикой жесткой и маневренной обороны не даем противнику сосредоточить силы в одном месте».

В связи с прорывом немецких войск в районе Тетеревино командующий приказал выдвинуть туда 31–й танковый корпус, усилив его 29–й истребительно—противотанковой артиллерийской бригадой из резерва фронта. Корпусу поставлена задача ликвидировать прорыв.

Надо заметить: по мере ожесточения боев на обоянском направлении Ватутин усиливал 1–ю танковую армию, передавал в оперативное подчинение стрелковые дивизии, танковые корпуса, бригады и полки.[188]