Том 3. Произведения 1927-1936 - Сергей Сергеев-Ценский

— Не тошноты ли ей от вина нашего? — встревожился Нефед.

Прождали еще минут десять.

— Не в колодец ли упала? — еще больше, чем Нефед, встревожился Семеныч.

А Гаврила отозвался:

— Что ж мы сидим, как овцы?.. Искать ее надо!

И пошел, как был, в ночь, и со двора донесся его крик:

— Эй!.. Дорогая!.. Ты игде там?..

Лаяла Верка, гремя цепью. Потом вынесли лампочку, столпились все трое около колодца, смотрели в сырую черноту.

Даже ведро пробовали опускать, не зацепит ли, и у всех трех замирали сердца, — нет, не зацепило.

— Бывает, что вешаются, — шепотом сказал Нефед.

Подходили к миндалю и кипарисам, смотрели и щупали… Даже на шоссе вышли, однако шоссе было пусто. Линейки с поломанным колесом ни в ту, ни в другую сторону по шоссе тоже не было видно.

III

Дней через пять, — установилась уже сухая ветреная погода, — Семеныч проснулся среди ночи от глуховатых, но тревожных пушечных выстрелов. Когда он насчитал их четыре один за другим, — встал и зажег лампочку.

Гаврила бурчал от стенки:

— Вско-чи-ил, черт его знает чего!.. Это же камень бурками рвут!

— По ночам, брат, не рвут, — не сдался Семеныч. — Это — орудие, — ты меня не учи… Это не иначе неприятель какой наступает в тайности… На это обстоятельство выйти посмотреть надо, куда он огонь направляет.

Закутался в одеяло, как в плащ, и вышел.

Северный ветер наскакивал порывами. Ночь оказалась темная, но от города на море лег плашмя луч прожектора. Хотя он не двигался, не рыскал, а лежал найденно, спокойно, смешать его с лунным столбом нельзя было даже с первого взгляда: он расширялся от берега к морю.

Опять бабахнул орудийный выстрел, отраженный водою и потому гулкий, а следом за ним ясно расслышал Семеныч трескотню пулемета.

Он подошел к двери и крикнул Гавриле:

— Так и есть — сражение!.. А ты: «бурки рвут!»

И вот уже все три старика, однообразно закутанные в одеяла, стояли и смотрели на таинственный перст прожектора, твердо указующий куда-то далеко в море.

— Что же это, — наши ли из орудия, а он из пулеметов, или как? — робко спросил Нефед.

— «Он» — это кто «он»?.. Неприятель?.. Ты бы подумал умом, как же ему к чужому берегу подходить без орудиев? — отозвался Семеныч, а Гаврила буркнул:

— Однако что-то покончили, как мы вышли!.. Прохладное очень сражение!.. Должно, комарь тебе в ухо залез, а ты уж — сражение!..

Но тут же расслышали все частое тявканье пулемета и потом новый орудийный гул, на воде державшийся долго.

— Вот они, комари, как поют! — торжествовал Семеныч. — Там небось уж десятки людей на тот свет пошли, а какие — руки-ноги отбиты, тех уж опосля считать будут!

Города отсюда не было видно и днем, — он лежал за перевалом, — и наиболее робкому из стариков, Нефеду, жуткой показалась наконец эта ночь с темным небом, черным морем, треугольным лучом прожектора и непонятной пальбой.

Он поежился и спросил тихо Семеныча:

— К нам какие пули не залетят?.. Нам в помещению, может, зайти?

Гаврила отозвался:

— Известно, — пуля, она глупая… — И повернулся к двери, но только что сделал два шага, как Нефед по-крабьи, бочком, обогнал его и втиснулся в сени.

Семеныч дождался еще одного орудийного выстрела и тоже вошел, когда Нефед с Гаврилой устраивались уже на своих топчанах.

— Похоже так, — начал он знающе, — бьют они по городу с дальней дистанции. А что касается, чтобы нам их бояться, то мы в стороне, мы значенья им не имеем… Хотя бы даже и днем, а не то что ночью, — какая мы для них цель? Так себе, — мурашка мы для орудия…

— Однако слыхал я, — немцы, как война была, и по одному человеку из орудий крыли, — сказал Гаврила.

Семеныч подумал и объяснил:

— Немцы, те, конечно, могли!.. Так, а это ж разве немцы бьют?.. Немцы с нами в согласии, — они не должны… Может, румын какой заблудший… А немцы уж теперь сами как подначальные… Это румын… или же это…

— Прикрути фитиль, когда такое дело, — перебил Гаврила.

В темноте с полчаса еще слушали, не усилится ли пальба, но ни одного выстрела больше не слыхали.

А утром, едва стало белеть, встали и долго осматривались кругом. И хотя никаких изменений не внесла ни во что кругом ночь, все-таки Семеныч, наиболее общительный из трех, колесом выгибая спину и делая шаги короткие, но спорые, двинулся в город.

На полях газеты он записал, что ему надо было купить на обиход, кроме хлеба.

— Тетрадку купить запиши! — подсказал ему из дверей Гаврила. — А то сука все наши счета сожгла.

Семеныч даже обиделся:

— Эх, сказал тоже!.. Про тетрадку как я могу забыть?.. Тетрадка эта, — вся наша жизнь в ней была, в тетрадке, а я чтобы забыл?.. Ска-за-ал!..

Пошел он не по шоссе, а в обход его, тропинкой, по которой спускаться вниз было легко и в свежести, пропитанной кисловатым запахом дубового кустарника, даже приятно. Он то и дело вглядывался в затянутый синими дымами из труб город, — все ли в нем на месте… Как будто все было на своих знакомых местах, но так могло только представляться издали.

Показался в стороне Абла, молодой татарин, чабан, с отарой овец. Отмахнул в море герлыгой и крикнул:

— Бабай!.. Стрелял там ночью, а? Ты слыхал?

— Слыхал, — стрелял малым калибром… А кто это? — крикнул, остановясь, Семеныч.

— Н-ни знаем… Почем знаем?..

— Пойду назад, тебе скажу, кто…

— Скоро здесь не будем, — там будем! — указал герлыгой Абла повыше шоссе.

— Ну, стало быть, там сиди жди… Авось кто другой тебе там скажет, а уж не я…

Чабаны часто приходили летом к старикам за водою, а зимой, когда воды везде было довольно, таскать на разжижку костров сухие виноградные колья. В то же время ссориться с ними было нельзя: это все были ухари, отпетые парни, к тому же быстро дичавшие на свободе и, чуть что, хватавшиеся за ножи. С чабанами у стариков были сложные и запутанные счеты…

Еще с вечера накануне видал Семеныч, как пошли рыбачьи лодки куда-то к востоку, вдоль берега, конечно, за камсою. Теперь он думал, между прочим, и о том, не удастся ли захватить прямо на пристани у знакомых рыбаков два-три кило камсы.

На подходе к городу, на шоссе, у шоссейной казармы, трое пришлых, по виду российских, рабочих разбивали бойкими молотками голубой камень.

Их спросил Семеныч (кстати и отдохнуть постоять было нужно):

— Хлопцы! А вы не знаете, кто это стрельбу поднял ночью?

— Стрельбу?

Один взвел на него запыленное серое лицо и посмотрел на другого.

— Какую стрельбу? — спросил другой.

А третий, мешковатый парень, сказал с ухмылкой:

— Я, деда, правда сказать, слыхал, будто как гром какой-то загремел, да подумал, что это у меня в животе так…

— Мм… В животе!.. Вот что значит молодые — беспечные, — покивал головой Семеныч. — Они в себе сон имеют крепкий и до всего безо внимания!

Однако зависти к ним не было в его глазах цвета снятого молока, — только недоуменье.

И дальше по городу шел он, ни к кому не обращаясь с вопросами о ночной стрельбе, так как все попадались очень молодые люди.

Сначала он поглядывал на дома, — не развалило ли крышу где-нибудь снарядом? — потом перестал глядеть: нигде не было заметно подобного. А когда вышел он к набережной, то увидел — на пристани было довольно густо черно от народа, но воздержался он от вопроса кому-нибудь: на камсу ли это очередь, или касается это тех самых выстрелов ночью.

Море было тихое, и рыбачьи лодки одна за другой шли с востока, а справа, с юго-запада, подходило еще что-то побольше обыкновенной лодки, однако не похожее и на те пароходы, которые заходили иногда сюда зимой: те были и больше и цветом чернее.

Лавки кооператива еще не открывались. Мимо пекарни, где всегда брал хлеб Семеныч, он прошел теперь, чуть оглядев очередь: поспеть на пристань к камсе он считал важнее, а хлеб не уйдет.

Колесом согнутый, он катился, как колобок, как будто и не особенно спеша, но все-таки ходко. И вот, приподнимая шапку и вытирая тряпочкой с лысины пот, он стоит уже на пристани и смотрит то на две рыбачьи лодки влево, которые подходят и в которых серебряно блестит камса, то сюда, направо, где одна лодка, большая, тащит на буксире, — это он теперь уже хорошо видит, — другую лодку, поменьше.

— А это что же такое, товарищ, — или белугу везут? — кивает Семеныч на них красноармейцу-пограничнику, который стоит рядом и почему-то с винтовкой.

— Вот именно, белугу! — улыбается пограничник и поправляет фуражку с зеленым кантом.

— А стреляли ночью это кто же такие и по ком? — понижает голос Семеныч.

— По белуге же, — кивнул пограничник и пошел вперед, раздвигая толпу рукою, а впереди, от других отдельно, разглядел Семеныч еще двух с винтовками.

Потом все они трое стали шеренгой у самого борта пристани и закричали:

— Граждане! Очищай пристань!