Голем и джинн - Хелен Уэкер

Все время, свободное от внедрения в быт приютного дома, Шальман посвящал изучению окрестностей. Сначала улицы пугали его, и он чувствовал себя чужим в этой густо замешанной каше из людей, повозок и животных. Но уже через неделю он бесстрашно вступал на тротуар и смешивался с толпой ньюйоркцев — еще один старый еврей в поношенном темном пальто. Он гулял часами, мысленно отмечая улицы, магазины и границы района, за которыми надписи на идише исчезали из витрин. Особое внимание он обращал на ортодоксальные синагоги — такие, в которых могли иметься богатые библиотеки. А потом он поспешно разворачивался и спешил в приютный дом, где надо было расселять очередную группу вновь приехавших.

Кухарка начала оставлять ему еду повкуснее — пикули потолще и кусочки пастрами побольше. Экономка называла его ангелом, посланным с небес, и снабжала лишними одеялами. А собранная из отдельных листков книга лежала тем временем в старом чемодане у него под кроватью, дремала и ждала своего часа. Если бы кто-нибудь из соседей случайно увидел ее, то решил бы, что это всего лишь старый, ничем не примечательный молитвенник.

* * *

Джинн появился под окном Голема через несколько минут после полуночи. Она уже битый час расхаживала по комнате, понимала, что соседи слышат ее, но ничего не могла с собой поделать; все тело уже начинало ныть от холода и беспокойства. Каждый раз, перед тем как повернуть, она выглядывала в окно. Придет ли он, как они договаривались? Может, будет лучше, если он не придет? И как ее вообще угораздило согласиться на это нелепое и опасное предложение?

Увидев его наконец, она испытала одновременно огромное облегчение и сильнейший приступ недоверия и страха. Только спустившись до середины лестницы, она сообразила, что забыла в комнате пальто и перчатки, и ей пришлось возвращаться.

— Ты пришел, — сказала она, выйдя на улицу.

— А ты сомневалась?

— Ты мог и передумать.

— А ты могла не спуститься ко мне. Но раз уж мы оба здесь, давай прогуляемся до Медисон-сквер-гарден. Согласна?

Это название ни о чем ей не говорило. В каком-то смысле ей было все равно куда идти: все места были незнакомыми, а опасности неведомыми. И выбор у нее был только один: сказать «да» или вернуться домой.

— Да, — сказала она, — пошли.

И не тратя время на лишние разговоры, они двинулись вперед по Брум-стрит. Женщине вдруг захотелось громко рассмеяться. Она была на улице, она гуляла! Ее ноги так онемели, что, казалось, поскрипывали при ходьбе, но двигаться было несказанно приятно, словно ей наконец-то разрешили почесать место, которое давно зудело. Джинн шел быстро, но она не отставала и легко держалась рядом. Он не пытался взять ее под руку, как делали другие мужчины, прогуливаясь с девушками, и она была этому рада: иначе им пришлось бы идти медленнее и чересчур близко друг к другу.

Дойдя до Кристи, он повернул на север. Это была самая граница знакомого ей района. В квартале от них шумела Бауэри. Несколько мужчин перешли им дорогу, и она пониже опустила капюшон.

— Не делай так, — сказал Джинн.

— Почему?

— Потому что у тебя такой вид, будто ты прячешься.

А разве это не так? Эйфория, охватившая ее в первые минуты, уже проходила, и ее место занимал страх. Как могла она решиться на такое? Они уже дошли до Хьюстон-стрит, и она тайком взглянула на своего спутника. Почему они идут молча? Пары, за которыми она следила в окно, обычно разговаривали друг с другом. Но он ведь привык гулять в одиночестве. И потом, молчание нисколько не тяготило ее.

Они уже дошли до Грейт-Джонс-стрит и до залитого электрическим светом Бродвея. Дома здесь были шире и выше, и ей пришлось откинуть капюшон, чтобы видеть их целиком. Кирпич и известняк уступили место стеклу и мрамору. Витрины магазинов манили взгляд платьями и роскошными тканями, украшенными перьями шляпами, ожерельями и серьгами. Словно зачарованная, забыв о Джинне, она подошла к витрине и уставилась на манекен в сложном струящемся платье из сапфирового шелка. Сколько же времени потребовалось, чтобы сшить такую изысканную и прекрасную вещь! Она внимательно рассматривала швы, стараясь запомнить фасон. В конце концов Джинну, нетерпеливо топтавшемуся на краю тротуара, пришлось силой увести ее от магазина.

На Четырнадцатой стрит они увидели большой парк с огромной конной статуей. Женщина решила, что сюда они и направлялись, но Джинн, не останавливаясь, обогнул парк с запада, и они опять вышли на Бродвей. Улицы здесь были тихими и совсем пустыми, если не считать редких, медленно катящихся колясок. Дальше по дороге им попался узкий треугольник пустой земли, на которой белели и тихо шелестели на ветру припорошенные снежной крупой выброшенные газеты. Треугольник образовался на слиянии нескольких широких улиц; одна из них была украшена великолепной белой аркой и колоннадой. Арка светилась отраженным электрическим светом и отбрасывала смутный отблеск на низкое черное небо.

Перед ними темной массой голых ветвей и сучьев раскинулся Медисон-сквер-гарден. Они зашли в него и медленно побрели по пустой тропинке. В парке было совершенно пусто: даже бездомные разбрелись в поисках теплых подъездов и подвалов. Голем и Джинн в этот час были единственными посетителями. Женщина то и дело сворачивала в сторону, когда что-то привлекало ее внимание: черные металлические скульптуры, изображающие мужчин с серьезными лицами; красивый изгиб железной садовой скамейки. Она осторожно ступала на свежий снег, касалась рукой грубой коры на стволе дерева и, подняв голову, смотрела на разметавшиеся над ней голые ветви.

— Это ведь лучше, чем всю ночь сидеть у себя в комнате? — спросил Джинн, когда они двинулись дальше.

— Лучше, — признала она. — А все парки такие большие?

— Есть и побольше, — засмеялся он. — Как так получилось, что ты ни разу в жизни не была в парке?

— Наверное, это потому, что я еще не очень долго живу на свете.

— Сколько же тебе лет? — озадаченно спросил он.

Она немного подумала.

— Шесть месяцев и еще несколько дней.

Джинн остановился, словно споткнувшись:

— Шесть месяцев?!

— Да.

— Но как же… — Он жестом обвел ее вполне взрослую фигуру и лицо.

— Я такой и появилась на свет, — объяснила она немного смущенно, потому что не привыкла говорить о себе. — Големы не растут и не стареют. Мы просто живем такие, как есть, пока нас не уничтожают.

— Все големы такие?

— Наверное. Я точно не знаю. Я никогда ни одного не встречала.

— Ни одного?!

— Может, я вообще единственная.

Пораженный этими сведениями, Джинн ничего не сказал, и они продолжали молча идти, обходя парк по периметру.

— А тебе сколько лет? — нарушила молчание женщина.

— Несколько сот. И если со мной не случится какой-нибудь беды, я проживу еще лет пятьсот-шестьсот.

— Значит, для джинна ты довольно молодой.

— Ну, не такой молодой, как некоторые.

— Ты попрекаешь меня моим возрастом? — нахмурилась она.

— Нет, просто это многое объясняет. Например, твою робость.

Это задело ее.

— Я не собираюсь извиняться за то, что веду себя осторожно, — сердито заявила она. — Я вынуждена так жить. И ты, кстати, тоже.

— Можно быть осторожной, а можно — трусливой. Посмотри на нас. Гуляем ночью в парке далеко от дома. И ничего страшного не происходит: луна с неба не падает и земля не трясется.

— Если до сих пор ничего не случилось, это еще не значит, что так будет всегда.

— Это правда, — улыбнулся он. — Может, меня еще ждет большой сюрприз. И тогда ты сможешь говорить мне: «Я ведь тебя предупреждала».

— Это будет слабым утешением.

— Ты всегда такая серьезная?

— Да. А ты всегда такой легкомысленный?

— Тебе обязательно надо познакомиться с Арбели, — усмехнулся Джинн. — Вы двое быстро бы спелись.

Теперь улыбнулась она:

— Ты часто его поминаешь. Вы с ним очень близки?

Она ожидала, что Джинн начнет расхваливать своего друга, но тот сказал только:

— Он желает мне добра. И конечно, очень помог.

— И тем не менее?

— Я знаю, что недостаточно благодарен, — вздохнул Джинн. — Он добрый и щедрый человек, но я не привык полагаться на кого-то еще. Я сразу начинаю чувствовать себя слабым.

— Разве полагаться на других — это слабость?

— А разве нет? Если Арбели вдруг умрет завтра, мне придется искать себе другое занятие. Я никак не могу повлиять на это событие, но сам завишу от него. Это что, не слабость?

— Да, наверное. Но если так рассуждать, то все вокруг слабые. Просто так устроена жизнь, и с этим надо смириться.