Устные свидетельства жителей блокадного Ленинграда и их потомков - Елена Кэмпбелл

Интервьюер: Продолжаем?

Информант: На чем мы остановились-то?

Интервьюер: А, может быть, еще вот такой вот вопрос. Мы говорили с вами об эвакуации…

Информант: О праздниках.

Интервьюер: А каким вам показался город, Ленинград, когда вы вернулись? Было ли что-то, что изменилось?

Информант: Конечно. Конечно. Во-первых, было очень много разрушенных домов. Просто стояли дома срезанные вот так вот. Там, ну на всех, везде. На Невском, на Староневском, на Жуковского даже, когда мы жили уже на Чехова, нам дали комнату, на Жуковской — там прямо дом был срезанный, и висело, допустим, зеркало, там что-то еще. Там люди жили. Срез такой вот. Вот. Потом мы ходили, потом мы даже со школой, школьников водили, мы разбирали эти дома. Вот и на этом, на Лиговском проспекте, я помню, разбирали. Тоже мы там ходили. Везде. Летом, в каникулы в основном, мы так-то учились, а в каникулы мы занимались вот такими делами. Это было очень, конечно, тягостно, но это было, Танечка, это была привычная картина. Как бы. Вот особенно даже вот когда мы еще не уехали, идешь там, там дом разрушенный, там и это воспринималось даже… страшно сказать, когда вот я на Троицком поле-то еще училась в начале 41-го года осенью, пока школу не закрыли, мы ходили… Ну сугробы не убирались, естественно, там все это. Идешь, смотришь, там человек лежит. Там лежит — ноги, и даже вот, идя за хлебом, в очереди стоят, падают. У них могли даже карточки вырвать. У некоторых. Даже у живых еще. Это все было. Это было. Потом, когда… иногда меня вот это дядя Леня провожал в школу. Потому что были случаи, детишек заманивали как бы вот. Съедали. Это было людоедство.

Интервьюер: То есть вы знали об этом?

Информант: Да. Да. Вот. Потом, когда смотришь, идешь в школу, там человек лежит. Уже и не убирали какое-то время, это уже потом стали, видимо, к весне убирать-то. Потому что идет человек, то есть лежит человек, потом он раздетый, потом лежит и у него эти мягкие места отрезаны, уже где можно срезать это все, вот это было. Это было. Вот. Но это было, это я видела, и именно вот где… вот где мы жили, в Обухово. Вот здесь, на Софийской улице. Это. Потому что там место более или менее такое далекое от центра. В центре, наверное, убирали все это. Потому что, когда мы жили на Восстания, я там такого не помню, не видела я этого. То есть люди ходили вот так вот, идут вот шаг за шагом потихонечку, согнувшись, все закутанные, там не поймешь, мужчина, женщина, кто. В платках все. У кого валенки, в валенках там. Все что можно было на себя одевать, одевали, потому что было очень холодно. Это я помню, когда за хлебом стояли, а потом вот весной, весной, это мы еще жили у тети Кати, открыли столовые для детишек. Для школьного возраста. А там у нас нам что давали? Да, нужно было не отоварить вот хлеб, карточку, 175 грамм уже было, за этот день. То есть надо было продержаться день, ничего не поесть, чтобы там тоже очередь стояла на запись в эти столовые, там горячее давали, супчик, ложечку супчика, ложечку масла в постном масле этом. Вот. И хлебца кусочек давали, но для этого надо продержаться. Мы с Борькой несколько раз такое не выдерживали, выкупали хлеб, съедали. Значит, мы не попадали, все. Уходили домой. Потом договаривались. Он говорит: «Нет, Верушка, нам надо с тобой вот выдержать». Я говорю: «Да». Хочется там поесть-то горяченького. Ну вот. И мы тогда, значит, но один день мы все-таки выдержали. Тогда нас приняли, только я не помню, где эта столовая была. Куда-то ходили, в какое-то помещение. Может, в той же школе. И там все ели, нам давали супчика немножко горяченького, немножко кашки, вот так вот.

Интервьюер: А общались в основном с мамой со своей, вот с тетей?

Информант: Да. Да. Только так.

Интервьюер: А приходили ли родственники навещать?

Информант: Нет, сил не было. Транспорта не было. Это вот один раз тетя Леля пришла сказать вот. И потом мы к ней перебрались, когда вот. Так что… а так не было.

Интервьюер: Вы сказали, что вы перебрались однажды из-за того, что дом разбомбили, да?

Информант: Ну у нас дом-то почти сразу, в первые же дни. Так вот когда вот началось это все. Мы вынуждены были жить у тети Кати. А это…к тете Леле мы перебрались уже где-то весной к лету ближе. Вот. Ну там больше в бомбоубежище сидели. Вот. Потом это в наш дом попал снаряд. Вот интересно — не разорвался. Он ниже этажом это или двумя этажами ниже, потом смотрели в эту дырку все. Все ходили смотрели. Там в квартире никого в это время не было, никто не пострадал, но у нас ничего. Он не разорвался, и продолжали там жить люди. И ниже этажом, и выше этажом. Ну вот. Вот такой.

Интервьюер: А вот вообще в семье разговаривали о блокаде? Говорили о блокаде? Вспоминали ее?

Информант: Ну вот мы из наших родственников, вот единственные, вот две сестры моя мама Марья, тетя Леля и тетя Катя пережили. Можно сказать, ну не всю, потому что мы пережили вот этот момент, самый жуткую вот — с осени, с сентября вот, как началась блокада — и до конца августа мы были. Вот. Потому что, ну говорят те, кто потом еще больше умирали в городе, видимо, даже уже когда и хлеба прибавили, там, по 300 грамм там было и все, и давали какие-то там продукты, потому что, когда блокаду прорвали, уже пошли, там уже пошло какое-то снабжение. Обозы, вот это даже продовольственное, все это пошло. Они все равно умирали, потому что уже организм настолько истощился, настолько уже доведенный до крайности, что уже не помогало даже и питание. Люди умирали очень. Это то, что мы выехали, и вот там вот мы как на усиленное питание, считай, на продукты такие вот кедровые орешки, да. Там это грибы, ягоды, и хлеб, а там, в общем-то, муку давали. Болтушку варили эту, супчик. Ой, в общем, конечно, мы за счет этого и выжили. Так бы мы не выжили.

Интервьюер: А в семье вспоминалось, когда вы вместе собирались?

Информант: Да, мы очень были дружные все. Когда все вот вернулись-то, и тетя Леля, и эта, между прочим, тетя Леля в квартиру не попала, вот где на Восстания. Когда мама еще до приезда, тетя Леля позже приехала, ее не отпускали там с работы, вот. И когда мама пошла по этому, туда, в эту квартиру, ей открыла дверь… там этот, домоуправ жил. Тогда были эти, жена открыла. Как она перепугалась! Говорит, она узнала, перепугалась. Они решили, что мы уже не приедем и не вернемся и вообще нас в живых нет. Так что они это, жили здесь, потому что те соседи умерли, и у них целая квартира осталась такая. Вот. Четырехкомнатная. В этом. И мебель там осталась, все. Все, все, все! Ну вот. Ну мама, конечно, тетя Леля могла бы по суду, потому что, когда она вернулась, она сначала с нами жила пока, и когда это она… у нее сын погиб на синявинских болотах, и она заболела. Она просто не пережила вот это. И во сне она прямо чуть ли не наяву все время видела, что он перед ней лежит в яме, зовет ее. В общем, она в Бехтерева[131] лежала там несколько раз, потом выходила там вроде ничего. Работать она не могла. И когда это самое судится — там вот хотя бы две комнаты, не квартиру, квартиру-то уж ладно, хотя бы… она же с сыном приехала. Вот. Она так на суде сказала: «Мне ничего не надо». То есть она в таком состоянии была: вот сыну только, значит, а мне ничего не надо. Короче говоря, на Пушкинской улице в коммуналке комнату предложили. «Вы согласны?» — Она говорит: «Да, я согласна». Вот. Она в таком состоянии была. Вот. И там вот они жили. Маленькая комнатенка была. Вот. Пока она… Умерла она в это, в Бехтерева. Там потому что линия три, туда ее, вот, на лечение ее, я вот ходила ее навещала там. Там она и умерла. Ей и операцию делали, и… трепанация черепа, у нее опухоль была там, оказывается, но сделали ей не с той стороны эту трепанацию-то. То есть, когда вскрыли, у нее там не было ничего, а когда… а страшные головные боли, она прямо кричала, на крик. Когда после смерти вскрыли, говорят, как виноградная гроздь была. Вот у нее вот это вот именно. Если бы ей удалось бы сделать, тогда томографии не было, ничего же этого не было, если бы была томография, тогда смогли бы определить это. А тогда ничего не было. Вот. Вот так.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});