Да. Нет. Не знаю - Татьяна Булатова

– Нормально?! – подняла брови Алечка, выслушав отцовские жалобы на дискомфорт в пищеводе и какое-то странное жжение там, внутри. – Это не нормально, папа. Тебе нужно обследоваться.

– Зачем? – Аурика Георгиевна с мольбой заглянула в глаза дочери. – Неужели все так плохо?

– Мама, что за ерунда! Вы с отцом, как малые дети! Чего вы оба ждете? Когда он вообще перестанет глотать? Поговори с ним! – потребовала Альбина и тут же наткнулась на материнский гнев.

– Ты разговариваешь со мной, как со слабоумной!

– Ты и ведешь себя, как слабоумная! – впервые за столько лет огрызнулась на мать безропотная Алька и пригрозила, что «умоет руки», если не добьется от нее полного послушания. Теперь дело осталось за малым – уговорить отца.

– Папа, сходи к врачу, – попросила его Наташа, а потом через какое-то время – Ирина, а потом – еще и Валечка. И тогда профессор сорвался:

– Да что это такое! Я что, сам не в состоянии о себе позаботиться?! Мне шестьдесят третий год…

Величина собственного возраста казалась Михаилу Кондратьевичу незначительной: «Можно еще и побороться», – попытался он себя успокоить и в результате решился на обследование.

О том, что победа окажется на стороне болезни, Альбина Михайловна Спицына догадалась сразу же, как только коллега-рентгенолог сообщил ей о том, что пациент Коротич не смог проглотить барий.

– Давай попробуем еще раз, – уговорила отца Алечка и попыталась руководить процессом, контролируя каждый глоток тщательно размешанного в стакане вещества.

– Смотри, – рентгенолог обвел пальцем на снимке несколько расползшихся пятен. – Опухоль проросла в пищевод. Боюсь, онкологи не согласятся на резекцию. Но попробуй поговорить, может быть… Ты же сама хирург, знаешь, как это будет.

– Нет, – отказалась смириться Алечка. – Нужно пробовать. Может быть, химиотерапия?

– Не знаю, – отвел глаза коллега.

Во время консилиума в онкологическом диспансере профессор Коротич потребовал от врачей максимальной точности в определении перспектив. По вопросам, которые отец задавал ее коллегам, Алечка поняла, что тот осведомлен гораздо лучше, чем она предполагала. «Конечно, – проктолог Спицына пыталась мыслить отстраненно. – Он ученый. Он изучил всю литературу, которую смог достать. Абсолютно нет смысла скрывать от него что-либо. Чудес не бывает».

– Чудес не бывает, – прокашлявшись, изрек Михаил Кондратьевич и попросил дочь удалиться.

– Альбина Михайловна – прекрасный специалист, кроме того, она лицо заинтересованное. Какой смысл что-то утаивать? – совершенно резонно заметил заведующий отделением онкопроктологии.

– Знаете ли, профессор, – через силу улыбнулся истаявший в течение последних месяцев Миша Коротич, – у меня к вам чисто мужской вопрос. Пусть доктор Спицына покинет нашу мужскую компанию. Можно попросить тебя, дорогая? – обратился он к дочери, и ей не осталось ничего другого, как выйти за дверь и, привалившись к холодной, покрытой масляной краской стене, беззвучно зарыдать. – Сколько мне осталось? – С лица Михаила Кондратьевича сползла улыбка.

Доктора переглянулись, а заведующий отделением показал профессору Коротичу указательный палец.

– Год? – с надеждой переспросил Михаил Кондратьевич.

Заведующий, не проронив ни слова, покачал головой.

– Значит, месяц, – усмехнулся профессор. – Не день же!

– Мы должны предложить вам… – заговорил заведующий, но пациент его тут же остановил:

– Я все прекрасно понимаю, но ни оперироваться, ни проходить химиотерапию я не буду.

– Вы не измените своего решения? – поинтересовался заведующий.

– Нет, – подтвердил свой выбор профессор Коротич и, как в армии, произнес: – Разрешите идти?

– Идите, – автоматически разрешил заведующий, не думая о том, что ждет смертника в коридоре.

А в коридоре его ждала Алечка, торопливо вытиравшая ладонями слезы.

– Аля, – окликнул ее профессор и взял за руку. – Все же хорошо, не плачь, детка.

И тогда Альбина Михайловна заплакала навзрыд, рискуя вызвать на свою голову совершенно справедливый гнев коллег-онкологов.

– Аля-а-а, – попытался успокоить ее отец и посмотрел воспаленными глазами в самое сердце своего ребенка. – Ну, что ты! Ты же врач.

– Врач, – согласилась Алечка и закрыла рукой рот, чтобы не закричать на все отделение: «Да мне плевать, что я врач! Плевать мне на всю эту врачебную этику! Не умирай, пожалуйста!»

Больше всего боялись за Аурику, определив ее как самое слабое звено в семейной цепочке. А она держалась и даже через силу шутила, когда Михаил Кондратьевич, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, просил выйти из комнаты.

– Гонишь холопку, барин? – поднималась со стула величественная Аурика и хмурила свои соболиные брови. – Али не угодила? – басом вопрошала она и тяжело шла к двери, не смея обернуться, потому что знала, как тот будет грызть подушку или костяшки пальцев, пока не приедет осунувшаяся Алечка и не поставит ему долгожданный укол. Непонятно, из каких соображений, но профессор отказывался от обезболивающего, хотя оно было ему показано несколько раз в день. И только тогда, когда боль «разрезала» его бедное тело напополам, в виде исключения он позволял ввести ему лекарство, приносящее временное облегчение. Вскоре исключения превратились в закономерность, и сестры потребовали от Альбины Михайловны срочно обучить их этому нехитрому искусству. «Нет! – тут же запретила Аурика любую образовательную деятельность, мотивировав это тем, что никого не допустит к своему Коротичу. – Достаточно нам и Альки. Еще не хватало, чтобы девчонки мужику уколы ставили!»

«Какая разница кто», – хотела опротестовать материнский вердикт Наташа, но под нажимом Алечки быстро успокоилась вместе с остальными сестрами. Единственной, кто никак не мог смириться с происходящим, стала Полина, специально поехавшая в родную деревню к знаменитой травнице Онисье.

– Разрешите, Аурика Георгиевна, – слезно молила она хозяйку, наивно полагая, что народные снадобья отменят приговор официальной медицины.

– Поля, – смотрела на помощницу сухими, словно обезвоженными совсем глазами Аурика. – Все бесполезно. Аля колет Мише морфий. На что ты надеешься?

– Надеяться никогда не грех! – изо всех сил сопротивлялась очевидному Полина и ссылалась на какие-то брошюры, приобретенные ею на книжных развалах: «Как победить рак?», «Рак излечим» и т. д. – Поеду к тетке Онисье, спрошу. Хуже ведь не будет!

– Как хочешь, – устало отмахивалась от беспокойной домработницы Аурика Георгиевна и, глотнув чаю, шла к мужу в комнату.

Из деревни Полина вернулась окрыленная, словно в храме побывала.

– Вот, – протянула она хозяйке наполненную каким-то зелено-коричневым прозрачным раствором склянку.

– Что это? – безэмоционально поинтересовалась Аурика.

– Болиголов, – объявила Полина. – Верное средство. Стольких людей к жизни вернул, мне тетка Онисья рассказала. Кровь чистит. Но – яд! По каплям пить надо. От одной до сорока, а потом – вниз. И так три курса.

Аурика Георгиевна посмотрела на домработницу, как на полоумную, и покрутила пальцем у виска:

– Сама иди к нему. Уговаривай.

Уговаривать профессора не пришлось. Он легко согласился принимать чудо-средство, понимая, что скоро умрет. Но мысль о том, что Полина ради него ездила к себе в деревню, к какой-то травнице, настолько его умиляла, что он сопротивляться не стал и послушно открыл рот для первой капли.

– Тошнить может, – предупредила его Полина. – Тетка Онисья сказала.

– Ну, это Мише не страшно, – встряла в разговор Аурика. – Он у нас натренированный, – выдавила она из себя улыбку.

– Но потом пройдет, – пообещала Полина. – Пострадать надо.

Услышав это «пострадать надо», Аурика Георгиевна чуть не швырнула в голову домработнице поильник. Последние несколько дней страдания профессора были столь очевидны, что она взяла грех на душу и попросила бога о скорой смерти для мужа.

– Когда это закончится? – надтреснувшим голосом пытала она временно переехавшую к ним Алечку.

– Скоро, – обещала врач и переглядывалась с Натальей.

– Лерка к деду рвется, – обронила она сестре.

– Так пусти, – посоветовала ей Наташа.

– Напугается, боюсь. Когда Ге хоронили, она наотрез идти отказалась.

– Аль, Лерка – не малый ребенок. Ты ее от чего охраняешь? От жизни? Так она ее в любом месте достанет.

– Я знаю, – согласилась Аля. – Но мне страшно. А не пустишь – всю жизнь вспоминать будет.

– Знаешь, Аль, ты меня прости, но я, правда, не понимаю: что в голове у твоей дочери творится? Как бы это мне в шестнадцать лет Аурика что-то могла запретить?! Неужели бы я стала слушать? Тем более в такой ситуации!

– Ей еще нет шестнадцати, – попыталась оправдать свою дочь Альбина.

– Ну и что? Ты хочешь, чтобы она от всего голову в песок засовывала. Ты что, не понимаешь: ей жить скоро страшно будет. Ты ее от всего ограждаешь! Зачем?!