Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

Что касается дел торгового дома Гийома Гранде, то все предположения богача осуществились. Французский государственный банк, как знает каждый, располагает полнейшими сведениями о крупных состояниях в Париже и департаментах. Имена де Грассена и Феликса Гранде из Сомюра были там известны и пользовались уважением, воздаваемым тузам финансового мира, которые опираются на огромные незаложенные владения. Поэтому прибытия сомюрского банкира — как поговаривали, для достойной ликвидации дел парижской фирмы Гранде — было достаточно, чтобы избавить тень негоцианта от позора протеста векселей. Снятие печатей произведено было в присутствии кредиторов, и нотариуса.

* * *

— Вот полтора миллиона франков, господин председатель, — сказала Эжени, доставая спрятанный на груди сертификат.

* * *

Шарль в Ост-Индии. Он продавал:

китайцев негров

ласточкины гнёзда детей

художников

* * *

Фотография Шарля в Ост-Индии

* * *

Письмо

Дорогая кузина,

Я решил жениться не на тебе, а на мадемуазель д Обрион. При определенных обстоятельствах у нее краснеет нос, но придумал способ не смотреть на неев такие моменты, так что все будет хорошо. Если я хочу отдать своих детей в Эколь Нормаль, брак имеет первостепенное значение, а ведь мы должны жить для детей, не так ли? Я пытаюсь объяснить тебе, что меня ожидает блестящая жизнь, если я не женюсь на тебе, именно поэтому я женюсь на этой другой девице, которая кошмарно уродлива, однако занимает заметное, пусть и прогнившее место в рядах аристократии. Таким образом нерушимые обещания, которыми мы обменялись на деревянной скамеечке, теряют всякое и всяческое практическое значение. И если я тем самым разбил твои надежды, что туг поделаешь? Каждый из нас получает то, что заслужил, а я совершил в Ост-Индии столько низких поступков, что не стою тебя, скорее всего. В Сомюре известие о моём недостойном поведении будет встречено — ничуть в том не сомневаюсь — понимающими ухмылками; снеси их с достоинством, ради того, кто был и остаётся

любивший тебя когда-то Шарль

* * *

— Я решила отдать всё Церкви.

— Годовой доход в восемьсот тысяч!

— Да.

— Это убьёт твоего отца.

— Ты думаешь, если я отдам всё Церкви, это его убьёт?

— Ещё бы.

— Сию же секунду беги за кюре.

* * *

Старик Гранде хватается за грудь и капитулирует. Восемьсот тысяч в год! Он задыхается от ужаса. Смерть от задыхания от ужаса.

* * *

Адольф де Грассен, безуспешно домогавшийся руки Эжени Гранде, следует за своим отцом в Париж. Там он становится никчемным негодяем.

НИЧТО: ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ[45]

Это не желтые портьеры.

Не портьерные кольца. Но это и не отруби в корыте, не отруби как таковые, а также не крупное, розовато-серое сельскохозяйственное животное, поедающее отруби из корыта, не мужчина, засыпающий отруби в корыто, не его жена и не банкир с лицом как печеное яблоко, собирающийся прибрать ферму к рукам. Ничто из вышепоименованного не ничто. Рыбка-мамзелька тоже не ничто, это рыба из семейства Pomicentridae, она любит теплую воду, коралловые рифы, а возможно — у нас нет доводов ни за, ни против этой гипотезы, — и себя. Ничто не ночник, не начальник, не наковальня и не Ниневия. Это не тропическая роща, где на берегу реки врос в землю каменный стол, сплошь усыпанный тропическими же плодами. Это ни в коем случае не красивая индианка, стоящая рядом со столом, прижимая к груди белокурого, похищенного ею младенца. Это не посылка esse est percipi[46], так же как и ни одно из возможных опровержений этой посылки. И не понюшка кокаина. Быстрее. Времени в обрез, а мы должны завершить этот список. Ничто это не шпатель, которым стоматолог прижимает язык своего пациента, прекрасно, поспешим далее. Не аналогичный шпатель, на котором выдающийся художник изобразил часть носа, часть рта и серьезный, неулыбчивый глаз. Хорошо, с этим мы разобрались. Дальше. Мы убеждены, что ничто это не желтые женские трусики. Желтые трусики с белыми кружевами, лежащие на полу под черным стулом. Это не пол, не черный стул и не двое обнаженных любовников, затеявшие на застеленной белыми простынями кровати драку подушками, в ходе которой мужчина вытащит потихоньку от своей возлюбленной из наволочки подушку и засунет на ее место словарь Вебстера, третье международное издание. Мы начинаем нервничать. Времени совсем в обрез. Ничто это не грегорианский хорал, а если уж на то пошло, то и вообще никакой не хорал, ну разве что протяжный вой нуля, приглушенный до полной неразличимости законами жестко структурированного языка. Это не «О», не астериск, не то, о чем подумал Ричард, и уж точно не та штука, название которой мы не можем в настоящий момент припомнить, зная, однако, что она используется для скрепления отдельных листов бумаги вместе. Это не кубики льда, исчезающие в теплоте нашего виски, не шотландский город, где производится это виски, и не рабочие, читающие на рабочем месте Библию, местную газету и Рильке, не забывая при этом посасывать свою продукцию через восемнадцатифутовые, почти неразличимые глазом нейлоновые соломинки.

Это не мотель на Мадагаскаре, не лемур и не L'amour, это не лук и не лук, не стрела выпущенная из лука, и не стрелка, выпущенная луком, не абсолютное право собственности, не рев спаривающихся светлячков и не мясо. Само собой, это не омар, защищенный от естественных врагов своей высокой ценой, не крупа, натуральная или суррогатная, и не жажда. Ничто не желтые портьеры, с этим мы уже разобрались, но это и не то, что таится за желтыми портьерами и что мы не можем назвать, боясь повредить репутации королевы и навлечь на себя гнев короля. Дальше, быстрее. Времени в обрез. Ничто не число страниц в этой книге и вообще не число, какое бы то ни было, в том числе и не число нуль. Это не наука, в частности не физика черных дыр, каковая есть не что иное, как физика. Это не (быстро, как можно быстрее) Бенджамен Франклин, пытающийся соблазнить по переписке вдову французского мыслителя Клода Адриана Гельвеция, и не нигилизм Горгия, каковой утверждает, что ничто не существует, а если даже что-нибудь существует, об этом нельзя узнать, и даже если кто-нибудь что-нибудь узнает, он не сможет передать ничто из этого знания своим ближним, каковые, к слову сказать, тоже не существуют, нет, и это не то, хотя мотивчик весьма занятный. Как мне ни горько, но я вынужден сказать, что это не Атос, не Портос и не Арамис, не что-либо, случившееся с ними, и даже не что-либо, могущее случиться с ними в будущем, если, к примеру, бензозаправщик фирмы «Эксон», превысивший допустимую скорость на подъезде к Юме, штат Аризона, переедет ядозуба, каковой тут же реинкарнируется в Дюма-рёге. Это не атмосфера какого бы то ни было рода — не земная атмосфера per se, не влажная липкая атмосфера тропической ночи, не теплая атмосфера взаимного доверия и благожелательности, но также и не удушливая атмосфера недоверия и подозрительности. Это не мой психоаналитик, не ваш психоаналитик, а также ни один из психоаналитиков наших психоаналитиков, дальше, дальше. И это не то, что у вас в левом кармане. А если в ответ на вопрос: «А что у вас в левом кармане?» — вы ответите: «Что-что, а ничто!» — и мы возрадуемся: вот оно, наконец-то! найдено и представлено для всеобщего обозрения! — вскоре выяснится, что вы всего лишь информируете нас о локальной, метастабильной ситуации и не можете предъявить нам искомое ничто, так как ничего у вас в кармане нет. Нет, только список может представить нам ничто как таковое, приколоть его булавкой к демонстрационному стенду, так что поспешим. Мы прекрасно осознаем все трудности, связанные с доказательством отрицательного положения вроде «В моей гостиной нет гипфилосамуса». Если даже вы продемонстрируете нам фотоснимок своей гостиной, на котором не будет видно гипфиласамуса, подкрепив его магнитофонной записью звуков, нимало не схожих с тяжелой поступью гипфилосамоса, как можем мы быть уверены, что фотоснимок не отретуширован, а звукозапись не подделана? Откуда нам знать, что и тот, и другая не изготовлены до либо после появления гипфилосамуса? Этого крупного словоядного животного, способного несколько десятков минут кряду не думать под водой. К слову сказать, если уж мы заговорили о словах, нельзя ли поставить относительно ничто серьезный вопрос: что оно, ничто, делает?

Ну, быстрее, быстрее. Хайдеггер полагает, что «ничто ничтожит» — здравая, разумная идея, вызывающая, однако, возражения у Сартра, да и не только у него (мысли Хайдеггера, относящиеся к ничто, тоже не ничто). Хайдеггер привлекает наше внимание к ужасу. Позаимствовав чашу ужаса у Кьеркегора, он проливает ее и обнаруживает в быстро расплывающейся лужице (примерно так же, как гадалка по кофейной гуще) НИЧТО. Согласно Хайдеггеру, изначальный ужас делает для нас невыносимым все сущее, приоткрывая на мгновение не-сущее, и в конечном итоге силой выталкивает нас на дорогу к Бытию. Однако где нам до Хайдеггера? Восхищенно поаплодировав его высокому порыву, мы вернемся к своей, куда более скромной, задаче — составлению списка. По самой своей сути этот список бес-конечен, мы не завершим его, даже прибегнув к помощи друзей — или армий (ничто это не армия, не история армии, не ее вооружение, боевой дух, стратегические доктрины, победы и поражения — ну вот, с этим покончено). И даже сумей мы, ценой непомерных трудов, исчерпать все возможности, записать все это на бумаге, поименовать все, чем ничто не является, — все, вплоть до последнего, случайно закатившегося за дверь атома — предусмотрительно не забыв включить в перечень и самих себя, составителей перечня, — останется сам список. У кого там найдутся спички?