Искупление Христофора Колумба - Орсон Кард

– Мама, – сказала Дико. – В чем дело? Хасан обнял жену и прижал ее к себе. Тагири подняла заплаканное лицо и посмотрела на дочь.

– О, Дико, – сказала она, – все эти годы я думала, что мы живем в раю.

– Тагири – женщина с потрясающим чувством сострадания, – сказал Манджам. – После того как мы увидели ее впервые, мы всегда наблюдали за ней с любовью и восхищением. Как смогла она вынести боль столь многих людей? Нам и в голову не приходило, что именно ее сострадание, а не мудрость наших мудрецов, направит нас на ту единственную дорогу, которая в конце концов уведет от неминуемой катастрофы.

Он поднялся, подошел к Тагири и стал перед ней на колени.

– Тагири, я должен был показать вам все это, ибо мы опасались, что вы решите прекратить работу над проектом “Колумб”.

– Я уже прекратила. То есть, решила прекратить, – сказала она.

Я посоветовался с другими членами группы. Они сказали, что вам это нужно показать. Хотя мы знали, что для вас это будет не просто зрелище потрескавшейся от засухи земли или статистика, или что-то далекое, не опасное и находящееся под контролем. Вы увидите за этим, как была потеряна каждая жизнь, разбита каждая надежда. Вы услышите голоса родившихся сегодня детей, услышите, как, подрастая, они будут проклинать своих родителей за их жестокость, за то, что они их не убили еще во чреве матери. Я прошу прощения за ту боль, которую вам причинил. Но вы должны были понять, что, если Колумб действительно служит поворотным пунктом истории и если, остановив его, мы откроем дорогу созданию нового будущего для человечества, тогда мы обязаны сделать это.

Тагири медленно кивнула. Но затем, стерев слезы с лица и повернувшись к Манджаму, она с вызовом сказала:

– Но только не тайно. Манджам чуть улыбнулся.

– Да, кое-кто из наших предупреждал, что вы поставите такое условие.

– Люди должны дать согласие на то, что мы отправим кого-то в прошлое, чтобы уничтожить наш мир. Они должны согласиться.

– Тогда нам придется подождать некоторое время, прежде чем сказать им это, – произнес Манджам. – Потому что, если мы спросим их сегодня, они ответят отказом.

– Когда? – спросила Дико.

– Вы узнаете когда, – ответил Манджам. – Когда начнется массовый голод.

– А что если я буду слишком стар для такого путешествия? – спросил Кемаль.

– Тогда мы пошлем кого-то другого, – ответил Хасан.

– А что если я тоже буду слишком старой? – спросила Дико.

– Вы-то не будете, – ответил Манджам. – Поэтому готовьтесь. И когда катастрофа надвинется на нас, и люди увидят, что их дети голодают, что многие умирают, вот тогда они согласятся на то, что вы намерены сделать. Потому что тогда у них, наконец, появится перспектива.

– Какая перспектива? – спросил Кемаль.

– Во-первых, мы будем пытаться сохранить самих себя, – сказал Манджам, – пока не убедимся, что не в силах сделать это. Затем попытаемся сохранить детей, пока не убедимся в невозможности этого. Затем будем пытаться сохранить наш род, потом нашу деревню или племя, а когда убедимся, что не можем сохранить даже их, тогда будем искать пути, чтобы сохранить нашу память. И если мы не сможем сделать этого, то что же останется от нас? И, в конце концов, остается перспектива сделать благое дело для человечества в целом.

– Либо прийти в полное отчаяние, – сказала Тагири.

– Ну что ж, это еще один вариант, – сказал Манджам. – Но я не думаю, чтобы кто-то из присутствующих сделал такой выбор. И когда мы предложим этот шанс людям, которые видят, как мир рушится вокруг них, я думаю, они согласятся и дадут вам сделать эту попытку.

– Если они не согласятся, тогда мы не сделаем этого, – упрямо сказала Тагири.

Дико молчала, но она тоже понимала, что право выбора уже не принадлежит только ее матери. Почему это одно поколение людей имеет право запретить использовать один-единственный шанс для спасения будущего человечества? Но это не имеет значения. Как сказал Манджам, люди согласятся, когда увидят, как смерть и ужас смотрят им в лицо. И, наконец, о чем молили старик и старуха на острове Гаити? Не об избавлении, нет. В своем отчаянии они просили быстрой и легкой смерти. Уж это-то проект “Колумб”, наверняка, сможет им обеспечить.

* * *

Кристофоро откинулся на спинку и предоставил отцу Перему и отцу Антонио продолжить их разбор послания из дворца. Он встрепенулся, лишь когда отец Перес сказал ему:

– Конечно, это от королевы. Неужели вы думаете, что после стольких лет она позволит направить вам послание, не одобрив предварительно его содержания? В послании говорится о возможности повторного рассмотрения вопроса в “более удобное время”. Такие вещи попусту не говорят. У монархов нет времени, чтобы позволять людям надоедать им с вопросами, уже решенными. А она прямо-таки приглашает вас надоедать ей. Следовательно, вопрос не решен окончательно.

Вопрос не решен. А ему уже почти хотелось, чтобы с этим было покончено. А ему уже почти хотелось, чтобы Бог выбрал кого-нибудь другого.

Затем он отбросил от себя эту мысль и рассеянно слушал, как монахи-францисканцы обсуждают возможности. Теперь уже не имеет значения, какие доводы в споре были использованы. Единственный довод, который действительно много значил для Кристофоро, было явление ему Бога-Отца, Христа и Голубя Святого Духа, когда он лежал на берегу и они приказали ему плыть на запад. А. все остальные доводы, конечно, они справедливы, иначе Бог не послал бы его на запад. Но для Кристофоро это уже не имело никакого значения. Он был преисполнен решимости отправиться на запад ради… да, ради Господа. А почему ради Господа? Почему Христос стал столь важным в его жизни? Другие люди, даже церковники, не калечат себе жизнь так, как он. Они руководствуются личными интересами. Они сделали карьеру, продумали свое будущее. И, сколь ни странно, кажется, что Бог куда благосклоннее к тем, кто меньше любит его или, по крайней мере, любит меньше, чем Кристофоро.

А почему я так предан ему?

Глаза его были устремлены поверх стола на стену, но он не видел висевшее там распятие. Вместо этого на него опять нахлынули воспоминания. О матери, съежившейся позади стола и шепчущей ему что-то, в то время как вдали раздаются чьи-то крики. Что означало это воспоминание? Почему оно всплыло в памяти именно сейчас?

У меня была мать – у бедняжки Диего ее нет. Да, по правде говоря, и отца тоже. Он пишет мне, что ему надоело жить в Ла Робида. Но что я могу сделать? Если моя миссия завершится успехом, тогда он станет богатым. Он будет сыном великого человека, а потому и сам станет великим. А если я потерплю неудачу, лучше бы ему быть хорошо образованным, а самые хорошие учителя – братья-францисканцы, как, например, эти священники. Ничто из того, что он увидит или услышит, если будет жить со мной в Саламанке или где-то еще, куда я могу поехать в погоне за королями и королевами, не подготовит его к той жизни, которая ему, вероятно, уготована.

Постепенно Кристофоро начало клонить ко сну и он увидел стоявшую под распятием девушку-негритянку в ярком наряде, внимательно за ним наблюдавшую. Он понимал, что в действительности ее там нет, потому что он все еще видел распятие позади нее на стене. Она, должно быть, очень высокая, потому что распятие висит довольно высоко. Почему это мне снятся чернокожие женщины, подумал Кристофоро. Но только мне не может ничего сниться, потому что я не сплю. Я слышу, как отец Перес и отец Антонио спорят о чем-то. О том, что отец Перес сам пойдет к королеве. Ну что ж, это мысль. Почему эта девушка следит за мной?

Может, это видение, лениво подумал он. Не такое четкое, как тогда на берегу, и это, конечно, не Бог. Может ли видение чернокожей женщины исходить от сатаны? Может, я вижу сатанинское отродье?

Нет, не может быть, ведь за ее головой виднеется распятие. Эта женщина похожа на стекло, черное стекло. Я вижу сквозь нее. Распятие у нее в голове. Не означает ли это, что она мечтает снова распять Христа? Или она постоянно думает о сыне Богоматери? Я плохо разбираюсь в видениях и снах, мне не хватает в них ясности, определенности. Поэтому, Господи, если ты посылаешь мне это и хочешь мне этим что-то сказать, то я не совсем понимаю смысл, тебе придется разъяснить мне смысл происходящего.

Как бы в ответ чернокожая девушка растаяла, и Кристофоро почувствовал, что в углу комнаты появился еще кто-то. Сквозь него ничего не видно, он вполне телесный и реальный. Какой-то молодой человек, высокий и красивый, но с неуверенным, вопрошающим взглядом. Он похож на Фелипу. Так похож! Как будто она живет в нем, постоянным укором для Кристофоро, постоянной мольбой. Я любил тебя, Фелипа. Но Христа я любил больше. Но ведь это же не грех, правда?

Поговори со мной, Диего. Произнеси мое имя. Потребуй от меня то, что принадлежит тебе по праву: внимание, уважение. Не стой в стороне в смиренном ожидании, надеясь на крохи с моего стола. Разве ты не знаешь, что сыновья должны быть сильнее своих отцов, иначе мир погибнет?