Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

К письму была приложена расписка в том, что Мариэтта Сергеевна Шагинян разрешает Меньшову Владимиру Валентиновичу делать с её романом «Месс-Менд» всё, что он только пожелает, хоть с кашей съесть. Много раз поддерживал меня в жизни Михаил Ильич, но эта протянутая уже с того света рука помощи до сих пор ввергает меня в глубокие размышления о судьбе, случае и удаче. И вызывает громадную благодарность к человеку, повернувшему мою жизнь в нужную сторону.

К сожалению, «Месс-Менд» завершила «золотой век» Ленинградского ТЮЗа; новых ошеломительных спектаклей, подобных тем, что я называл выше, как-то не состаивалось, хотя средний уровень был по-прежнему очень высоким, но уже начинался период разброда и шатаний. Переехал в Москву кумир молодёжи Ленинграда Юра Тараторкин, стала актрисой Театра комедии легендарная травести Оля Волкова, по-глупому погиб Юра Каморный, ушёл на вольные режиссёрские хлеба Лёва Додин, за ним потянулся Коля Лавров… Но это всё не в одночасье, конечно, произошло, пока что ТЮЗ оставался самым модным театром Питера, спектакли шли при переаншлагах, «Месс-Менд», кстати, 12 сезонов в репертуаре продержался. А мы с Колей укатили в Одессу, а потом в Батуми сниматься в фильме «Солёный пёс», режиссёром которого был наш теперь уже общий друг Николай Кошелев, так удачно вмешавшийся год назад в судьбу моей пьесы.

Вот ведь что такое молодость: с утра до вечера шли съёмки на адской жаре, после чего, едва ополоснувшись в море, мы заваливались к кому-нибудь в гости, и вечер проходил в восклицаниях: «Ой, бычки жареные, сто лет их не ел! Икру баклажанную передайте сюда, пожалуйста! Борщ? Буду, конечно, кто же от такого борща отказывается!», громокипящие кубки под остроумные тосты хозяев и гостей опрокидывались в несчётном количестве – и ничего не было видно на наших лицах, когда мы утром появлялись на съёмочной площадке, не опухали мы, не толстели и не уставали. А ведь ежевечерним застольем дело не заканчивалось, за ним следовала еженощная игра в кости (мы почему-то предпочитали говорить «в костю») в гостинице, мы с Колей оказались болезненно азартными людьми, не позволяли друг другу в туалет отлучиться, чтобы не поломать ритм игры, сражались до утра, выкуривая при этом по две пачки сигарет. Да, с большим запасом прочности спроектировал Господь человека… Я ни в какие игры сроду не выигрываю, а вот Коля был, что называется, «фартовым», это нашло отражение в моём стихотворном экспромте:

Понимаешь, Колька,

Времени-то сколько

Мы с тобой потратили на игру «в костю»?..

А ты знаешь, Колька,

Мне не жаль нисколько,

Что я проиграл тебе новый свой костюм!

Но отлились кошке мышкины слёзы! Через много лет зашёл Лавров где-то в Англии в казино, это было ещё в те времена, когда советским подданным и смотреть-то в их сторону запрещалось, но Коля, весь белый от страха, рискнул-таки поставить часть своих суточных на какую-то цифру в рулетке. И выиграл неслыханную по нашим тогдашним понятиям сумму – что-то около тысячи долларов! «Все мне тогда советовали хватать деньги и бежать в гостиницу, – рассказывал потом Коля. – Но Лавров – не дурак! Прекращать игру, когда попёрло, не в его правилах. Я тут же поставил ещё на три цифры!» В общем, вернулся домой Коля без выигрыша, без суточных и без нового костюма, а фраза «Но Лавров – не дурак!» стала в нашем доме крылатой, мы её всегда вспоминаем, когда кем-либо овладевает стремление к сверхприбыли.

В кино судьба Коли странным образом не заладилась. Могу себе представить, как актёр с таким замечательным мужским лицом оказался бы востребован во Франции, например: там героями становятся Депардье с Бельмондо, а не только Делон. В 1975-м году я снял Колю в маленькой роли учителя физкультуры в своём режиссёрском дебюте «Розыгрыш» и едва не поплатился за это карьерой: у меня картину хотели отобрать, негодованию начальства не было предела. «Не может быть у школьного учителя такого бандитского лица!» – кричали они на обсуждении материала. Эпизод меня заставили переснять, и в дальнейшем Коля ни в одной мосфильмовской картине так и не появился. Конечно, нашлись бы для него роли и в «Ширли-мырли», и в «Зависти богов», но теперь сдерживающим обстоятельством становились ежегодные многомесячные заграничные гастроли театра, в котором Лавров работал. Работ в кино у него всё равно немало, но по ним невозможно составить представление о том, каким большим актёром он был на самом деле, сохранившиеся телевизионные записи спектаклей тоже сильно искажают впечатление от живого театрального зрелища.

В музее МХАТа сохраняют некоторые доброжелательные и умные письма зрителей, которые иной раз анализируют спектакли глубже и содержательнее самых знаменитых критиков. Одно из них, посвящённое генеральной репетиции «Трёх сестёр» в 1940 году, начинается удивительно: «Благословенное утро в Московском Художественном театре…» Могу только повторить вслед за неизвестным автором: «Благословенное утро в Малом драматическом театре, где я имел счастье присутствовать на генеральной репетиции „Дома“. Всё редкостно сошлось в этом великом спектакле: и мощный драматургический материал, и обретший к этому времени абсолютную внутреннюю раскрепощённость Лев Додин, и изумительно сочинённые декорации Эдуарда Кочергина, и неистовая увлечённость всего театра этой работой (где ещё позволят себе вместо отпуска уехать на месяц в архангельскую деревню, чтобы пожить там среди своих героев?!), и, конечно же, наличие в труппе такого рождённого для роли Михаила Пряслина актёра, как Николай Лавров. Он как будто сошёл с деревенских фотографий: кряжистый, чуть косолапящий, всегда немного стесняющийся оказаться в центре внимания, но уж если жизнь вынудит его взять на себя ответственность за других людей, он безропотно подставит плечи для самой тяжёлой работы. Ощущение надёжности исходило от Коли даже тогда, когда он просто молча стоял на сцене, а уж когда он произносил короткие фразы со своим поморским говорком, то верилось каждому его слову. Всем сидящим в зале он напоминал близких и дальних родственников, больше – предков, о существовании которых ты никогда ничего не знал, но которые всё равно присутствуют в твоём генетическом материале, и в критические минуты жизни проявляют себя горячими толчками крови в жилах. Это был спектакль о России и Нации, говорю это безо всякого опасения преувеличить, история рассказывалась невыносимо трагическая, но катарсис достигался за счёт поразительной талантливости этого рассказа, и слёзы, которые текли из твоих глаз в финале спектакля, были слезами очищения, потому что приходило понимание того, что народ, способный так одухотворённо прочувствовать и пережить самые тяжёлые страницы своей истории, – такой народ, к которому принадлежат и Пряслины, и Фёдор Абрамов, и Додин, и Кочергин, и Коля Лавров с Таней Шестаковой – гениален и способен на самые великие свершения.

После спектакля я бросился к Додину, сумбурно говорил что-то восторженное, но одна фраза в моём потоке похвал оказалась пророческой. «Сегодня вы – лучший театр Европы!» – сказал я, хотя совсем не так хорошо был осведомлён о европейской театральной жизни, но угадал: уже через год Малый драматический называли лучшим театром все рецензенты мира, а ещё через некоторое время ему было присвоено очень высокое звание – Театр Европы.

Спектакль «Дом» сделался для Лаврова точкой отсчёта совершенно новой жизни: он стал знаменит, узнаваем на улицах, стал много времени проводить в зарубежных поездках, материальное благополучие его семьи заметно возросло, но на наших с ним личных взаимоотношениях все эти факты никак не отразились. По-прежнему, в какую бы рань ни приходил в Ленинград московский поезд, первым человеком, которого я видел в окно, был энергично шагающий по перрону Коля. Потом следовали бурные объятия, после которых, пока мы шли к его машине, на меня вываливался каскад разного рода информации – домашней и театральной. После чего мы подъезжали к его дому на Моховой, где нас радостно встречала только собака, Наташа и Федя ещё спали. Мы отправлялись выгуливать Арсика, и это были те полчаса, когда мы могли обменяться какими-то серьёзными соображениями о жизни и о происходящих с нами событиях, потому что за завтраком уже появлялась Наташа и опять начинался обмен информацией: «Как Юля? Как Федя? Ремонт на даче когда закончите?» Потом за мной приходила машина с «Ленфильма», Коля отправлялся на репетицию в театр, и встречались мы только вечером за ужином, и то если у Коли не было спектакля, а у меня не затягивались съёмки или какие-то другие дела. Но в любом случае на перроне вокзала около моего вагона