История советского библиофильства - Павел Берков

Не отражена в литературе о собрании В. А. Десницкого и другая, — близкая по характеру, — коллекция книг — «россика», книги о России, в частности, редчайшее издание «Един краткий разумен науки на потребность», напечатанное в Тюбингене (Германия) в 1642 г., подборка ранних антологий русской поэзии в иностранных переводах. Отметим, кстати, что во многих своих работах по русской литературе XVIII–XX вв. он опирался на редкие провинциальные издания своей библиотеки, например, на книгу нижегородского стихотворца конца XVIII в. Якова Орлова.

Диалектический ум В. А., редкая способность проницательного понимания людей, колоссальная эрудиция и богатое личное прошлое, его особая, удивительно красноречивая манера говорить (со старонижегородским акцентом) — делали беседы с Десницким поучительными, интересными и эстетически впечатляющими. На людях он казался насмешливо-скептичным, недоверчиво-ироничным; зато в беседах в своем кабинете он становился как бы другим, и в особенности, когда речь шла о книгах. Как многие старые библиофилы, он знал огромное количество историй отдельных экземпляров редких книг. Показывая свой экземпляр книги из библиотеки Наполеона (с суперэкслибрисом императора), В. А. прибавлял, что свои любимые книги «маленький корсиканец» выписал в Москву и при отступлении взял с собой в сани, откуда для убыстрения бегства выбрасывал на дорогу особенно большие по формату издания, чтобы сохранить маленькие. На вопрос, как ему попалась та или иная редкость, например, диссертация Н. Г. Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» с личной надписью автора, В. А. с убежденностью старого библиофила говорил: «Книга ищет хозяина» и, иронически посмеиваясь, прибавлял «Если, конечно, хозяин ищет книгу».

О библиотеке профессора Ивана Никаноровича Розанова (1874–1959) нельзя сказать, что по своему объему, составу и характеру она может сравниться с библиотеками Д. Бедного и В. А. Десницкого. Это была библиотека, посвященная одной только теме — русской поэзии от ее возникновения до XX в. Конечно, у И. Н. было много книг русских поэтов — его современников и притом огромное количество с самыми дружескими почтительными автографами; однако библиотеку И. Н. Розанова, библиотеку, которую он собирал около семидесяти лет, которой он гордился и которая являлась и является в то же время и гордостью Москвы, — составляли издания произведений русских поэтов от «Псалтири рифмотворной» Симеона Полоцкого, «Сатир» Антиоха Кантемира, «Сочинений и переводов» Василия Тредиаковского и кончая самыми мелкими поэтами 1900 г., — предела его собирательских поисков.

«Не было книжки, написанной по-русски в стихах — гениальной, талантливой, посредственной, слабой, — которая прошла бы мимо Ивана Никаноровича», — пишет И. Л. Андроников в статье «Высокий поступок», посвященной передаче библиотеки И. Н. Розанова его вдовой К. А. Марцишевской Государственному музею А. С. Пушкина.

В собрании И. Н. Розанова было восемь тысяч томов поэтических произведений, которые он собирал с тринадцатилетнего возраста и «за семьдесят с лишним лет составил лучшее в мире собрание русской поэзии, охватывающее два с лишним века» (4). «Для него, — пишет В. Г. Лидин в очерке „Собиратель Розанов“, — не было на необъятном поэтическом поле лишь изысканных цветов, он собирал и скромнейшие полевые цветы, и чем скромнее и незаметнее был цветок, тем бережливее укладывал его Розанов в свой гербарий». «В этом, — прибавляет В. Г. Лидин, — была не только любовь к книге, но и сочувствие к личности безвестного сочинителя с его зачастую нелегкой судьбой» (83, с. 87).

В 40-х годах И. Н. закончил труд своей жизни, к сожалению, еще не изданный, «Историю русской поэзии». Здесь есть страницы, посвященные великим и значительным русским поэтам, но есть строки и о тех, кто оставил всего лишь какое-нибудь одно стихотворение, вроде «Это было давно… Я не помню, когда это было…» С. Сафонова или какую-нибудь одну песню, например, «Шумел-гудел пожар московский» Н. С. Соколова. Помню, как огорчен был И. Н. Розанов, когда, несмотря на все предпринятые меры, ему так и не удалось найти биографические сведения о сибирском поэте Е. Милькееве, выпустившем в конце 1830-х годов сборник стихов.

Книжное собрание И. Н. Розанова — не просто библиотека русской поэзии за два с лишним века, не только «собрание книг, которому нет цены», как сказал о нем И. Л. Андроников, но и памятник высокого человеколюбия и безграничного уважения к творческому началу в человеке.

Библиотека М. Горького, как и библиотеки В. А. Десницкого и И. Н. Розанова, только с известными оговорками может рассматриваться в настоящей главе, — она составлялась в разное время, рассыпалась, частично сохранялась и вновь возникала. Нам уже приходилось в «Русских книголюбах» писать, что о библиотеке М. Горького в печати сведений имеется гораздо меньше, чем следовало бы и можно было ожидать. При этом материалов о библиотеке Горького нижегородских лет и даже о его библиотеке на Капри имеется больше, чем о последнем собрании великого писателя, которое находится сейчас в Музее Горького в Москве на ул. Качалова, д. 6.

Характерной особенностью библиотеки М. Горького было то, что она была, как говорят библиофилы, «текучей библиотекой», т. е, такой, владелец которой очень интересуется книгой, необходимой ему для работы и пополнения знаний, но, прочитав, охотно отдает ее в какую-нибудь общественную библиотеку или дарит знакомым или даже не очень знакомым людям, если ему известно, что эта книга им нужна. Такие сведения о библиотеке Горького очень часто встречаются в биографических работах о нем и еще чаще в мемуарах советских писателей. Из подобных материалов могло бы создаться впечатление, что великий писатель не был книголюбом, а был только страстным читателем. Однако уже в докладе о Горьком-библиофиле, который был прочитан в ЛОБ в 1928 г., В. А. Десницкий, близко знавший Горького более чем 30 лет, утверждал, что великий писатель делил книги на две категории, — на книги, которые он ценил за их полезность в данный момент, и на такие, которыми он дорожил как заправский библиофил и которые никому не давал читать.

О составе последней, московской, библиотеки, насчитывающей около 11 тысяч книг, известно, что она имеет «отчизноведческий» характер: Горький приобретал книги не только по истории России, истории русской культуры и литературы, но и по истории русского быта, искусства, науки. Особенно интересовали его в 30-е годы книги по истории русских областей, городов, заводов, деревень и т. д. В «книге отзывов и пожеланий» московской Книжной лавки писателей Горький записал: «Чтение — высокое удовольствие для культурного человека, — я ценю книгу, — она моя дорогая привычка» (69, с. 30).

Может показаться неожиданным этот сдержанный отзыв А. М. Горького после его известных панегириков книге, обычно приводимых всеми, кто пишет на тему «Горький и книга», — о книге как чуде, о том, что всем лучшим в себе он обязан книге, и т. д. Дело, очевидно, в том, что с годами Горький стал трезвее смотреть на книгу, чем смотрел на нее в молодые годы, когда писал приведенные выше гимны книге. В 30-е годы, со всем присущим ему пылом борясь с возраставшим фашизмом и с «внутренними эмигрантами», Горький не мог так безразборно восхвалять книгу, книгу «вообще». Именно к этому последнему периоду его жизни относятся мудрые, взвешенные, классические слова Горького: «Нужно читать и уважать только те книги, которые учат понимать смысл жизни, понимать желанья людей и истинные мотивы их поступков». Нам кажется, как раз в этих словах звучит голос создателя социалистического реализма, а не в романтических преувеличениях раннего Горького.

Глава седьмая

Советское библиофильство в годы Великой Отечественной войны

Библиофильство перед началом войны. — Книголюбие на фронте. — Стихотворение А. К. Тарасенкова «Книги». — Библиофильская жизнь Москвы в период войны. — Библиофилы в осажденном Ленинграде.

Если бы мы верили старинному латинскому афоризму «Inter arma silent Musae» («Во время войны Музы молчат»), то по аналогии должны были бы прийти к заключению, что в годы Великой Отечественной войны советское библиофильство вынуждено было «молчать» еще в большей степени, чем девять спутниц Аполлона. Однако советская действительность решительно опровергла как старое изречение, так и сделанный по аналогии вывод из него.

В тяжелые, суровые годы войны советское библиофильство, любовь к книге не только не прекратились, но, напротив, продолжали существовать и развиваться, продолжали оказывать большую психологическую помощь людям, морально поддерживать их, скрашивать собой нечеловеческие порою трудности жизни тех лет.

В условиях военных лет, в обстановке, когда смерть на каждом шагу угрожала людям — на передовых позициях и в осажденных городах, регулярно подвергавшихся обстрелам и бомбардировкам, — проявления любви к книге приобретают другой, большой человеческий смысл.