Двое из будущего. 1904 -… - Максим Валерьевич Казакевич

знали, что с некоторых показательно снимут головы, но там, по крайней мере, у них был небольшой шанс выжить. Здесь же, когда наши с началом войны у них реквизировали все продовольствие, а потом отказались их поддерживать, их стопроцентно ждала голодная смерть. И она уже косила без разбора, выгоняя из обжитых мест.

В Артуре тоже было голодно. Солдат кормили просто отвратительно, гражданские побирались, просили милостыни, клянчили кусок хлеба. Почти все мужское население ушло добровольцами на оборону крепости, но не затем, чтобы воевать, а чтобы банально не протянуть от голода ноги. И часть своего пайка они отсылали родным. Стессель все же кое-как помогал простым людям, безвозмездно подкармливая баб и детей, но делал это настолько редко, что вся его помощь помогала лишь не сдохнуть. Люди, памятуя, что я возил консервы, регулярно наведывались ко мне, просили еды, но я им не давал. Потому что все, что я когда-то привез, уже давно продал и раздал, оставив себе лишь то, что позволит нам протянуть до лета. И я запретил Лизке делится едой. Да, на фоне общего населения я жировал и жрал от пуза, но, во-первых, жрал я то, что купил на собственные деньги, во-вторых, голодать вместе со всеми за компанию я не желал, а в-третьих, я за людей ответственен не был. Их жизни зависят от Стесселя, в чьих руках находилась вся полнота власти. Вот он и распорядился — прибрал продовольствие с той целью, чтобы протянуть как можно дольше. И я считаю, что он сделал правильно. И потому я давал всем попрошайкам от ворот поворот. А Лизке разрешил приторговывать лишь свежими яйцами, которые, впрочем, почти всегда покупали экономки высших чинов. Знаю, эта моя философия звучала по-мироедски, но что поделать? Я теперь не тот, что был пять лет назад и мое мировоззрение малость изменилась. Теперь я понимаю, что люди, в чьих руках находятся и власть и деньги, просто не могут стоять на одной ступеньке с простым народом и у них обязательно должно быть что-то такое, что их отделяло. Вот я и отделился от людей, позволив себе комфортно просуществовать до конца весны.

Глава 12

В декабре в город опять вернулась цинга. Пока она набросилась на гражданское население, выкрашивала у них зубы, ломала суставы. Все цитрусовые, что были, Стессель кинул солдатам и у них пока что было все довольно неплохо. Но и у них через месяц-другой болезнь должна была вернуться — лимоны и апельсины поглощались просто с катастрофической скоростью. Узнав об этом, я снова напросился к Стесселю, предложив свою помощь. Но получил неожиданный отказ — японцы, раздосадованные тем, что мы шныряли туда-сюда, проводя целые караваны, приняли меры и теперь мимо них не мог проскочить ни один корабль. И если быстроходный миноносец под занавесом сумерек мог незаметно пробежать, то вот торговое судно, такой возможности уже не имело. Больше бой Витгефт давать не мог — после последнего такого похода часть кораблей до сих пор стояли в порту на ремонте и численный перевес Того на море просто не оставлял нам никаких шансов. Так что, теперь нам только оставалось сидеть смирно и довольствоваться лишь редкими партизанскими вылазками в китайский город. Там, впрочем, тоже было не все так гладко. Часто в нейтральных водах ходила тройка миноносцев противника, страстно желающие перехватить наш связной корабль.

До середины декабря в Артуре было тихо. Ноги стал снова постреливать из пушек, но делал это как-то лениво и неохотно, делая это скорее для острастки. Наши летуны принесли новости, что противник сидит на своих местах и приходит в себя после неудачного штурма. В Дальний приходят редкие корабли снабжения, а у подножия гор недалеко от китайской деревеньки Ханцзятунь китайцы беспрестанно долбят ямы, в которых потом происходят захоронения. Сколько человек погибло при штурме наших укреплений известно не было, но говорят, что много. Очень много. Пилоты самолично видели сложенные штабеля изуродованных и окоченевших тел. Они же потом и рассказывали, как тела перетаскивали китайцы и засыпали комьями мерзлой земли, а священник проводил свои служения.

Японцы возненавидели моточайку, справедливо рассудив, что все проблемы были именно от нее. Едва она появлялась в небе, как в ее сторону звучали выстрелы. Винтовочные пули достать не могли — пилоты каждый раз забирались на самую высоту и чувствовали себя в полной безопасности. Но в один момент противник догадался применить пушки. В мастерских Дальнего он провел переделку нескольких лафетов и вскоре по чайке стали бить шрапнелью. Так появилась первая зенитная установка. Целых две недели наши пилоты не обращали никакого внимания на косую стрельбу и шары разорвавшихся в небе снарядов, но потом японец приспособился и стал обстреливать небесный тихоход более или менее прицельно. Пришлось тогда нашей чайке отходить от тактики прямого полета и приступить к маневрированию. Какое-то время пилотам везло и шрапнель рвалась то ниже, то выше или же совсем далеко, не причиняя никакого вреда. Но однажды сразу два снаряда легли в опасной близости от аппарата и наблюдатели с земли заметили, как крыло дернулось и его потянуло вниз. Чайка упала на землю на нашей территории. Пилот разбился, аппарат восстановлению не подлежал. Но двигателя, после небольшого ремонта, снова заработали. Их-то и поставили на новую чайку, что соорудили уже без меня и моих ребят. И снова над головами японцев повис наблюдатель, забравшись еще выше, почти на недосягаемую высоту. И сколько потом его не обстреливали, до самого конца осады чайку так и не удалось снять с неба.

А вскоре новый аппарат, залетев несколько дальше, чем обычно, принес на землю новости — к крепости стягиваются новые войска. А это означало, что почти со стопроцентной вероятностью состоится четвертый, решающий штурм.

И снова над Артуром нависло тревожное ожидание.

Так мы незаметно для самих себя и дожили до Рождества Христова. Праздник для меня наступил как-то незаметно и совсем по-будничному. Ранним утром всех разбудила Лизка, громыхая на весь дом венчиком, взбивая в воздушную пену яичные белки.

— Чего гремишь, Лизка? — донеслось из-за стены недовольный голос Данила. — Поспать не даешь.

Она фыркнула и, не переставая взбивать, проворчала:

— А вам бы лишь бы бока отлеживать! Утро уже на дворе, а вы клопов давите.

— Лизка, угомонись, не шуми, — в тон Данилу поддакнул Петро. — Дай поспать.

— Некогда спать. Разве забыли что сегодня сочельник?

— И что? Теперь, значит, шуметь можно?

— И то! А ну-ка встали оба и угля мне принесли, да дров!