Семя скошенных трав (СИ) - Далин Макс Андреевич

Бельки едят больше, чем новорождённые дети людей. Вдобавок они едят очень жирную и богатую животным белком пищу: она необходима для их стремительного роста, ведь их половое созревание опережает человеческое втрое, по самым скромным подсчётам. К трём с половиной — четырём годам гормональная система уже готова. Чтобы успеть приготовиться к размножению в срок, маленьким шедми нужно трескать, как не в себя.

Не знаю, как бы мы успели с кормёжкой, если бы не ребята постарше. Похоже, никого из них не надо было заставлять помочь малышам. Отвлекались они только на меня — и провожали настороженными взглядами. Внезапно с матраса вскочила худенькая девочка, схватила в охапку крохотного белька и вместе с ним подбежала ко мне.

— Улэ! — закричала она радостно. — Смотри, смотри, это мой белёк! Это мой сын! Его зовут Халэ, он родился там, на станции! Милый, да? Милый, скажи!

Новорождённый белёк был вправду мил до невероятия. Он осматривался вокруг удивлённо и серьёзно, как котёнок, широко раскрыв громадные чёрные глаза — и на меня посмотрел с тем же серьёзным удивлением.

Аэти держала его, прижав к животу, как большую куклу. На Земле первая встречная суровая бабуля возмутилась бы: «Вот негодница! Куда взрослые-то смотрят!», а младенец давно начал бы вопить, но Тари судьба белька явно не беспокоила, а он сам, как мне показалось, вполне уютно себя чувствовал.

— А ему так удобно? — спросил я.

— Если бы ему было неудобно, он бы закричал, — резонно ответила Аэти.

— Замечательный парень, — сказал я восхищённо. — Ужасно терпеливый. А Антэ и Лэнга, похоже, нашли детей с этой станции. Скажи ребятам, они очень печалились, думали, что здешних бельков всех убили.

Вокруг нас потихоньку собралась стайка ребят постарше — полинявших, но ещё не подростков, возраста наших младших школьников. Кто-то держал на руках малышей, кто-то жевал кусочек рыбы, чтобы потом отрыгнуть для белька… они смотрели на меня уже не так встревоженно и хмуро.

— Где нашли? — спросила беременная девочка.

— В океане, сестрёнка. Там есть такой незаметный островок… Вот сейчас они поднимут катер — и мы туда поедем.

И меня тут же забросали вопросами — точно так же, как наши дети:

— А кто поедет?

— А островок далеко?

— А их люди не ранили?

— А у нас еды хватит?

— А мне можно туда поехать?

— Ребята, ребята! — взмолился я. — Не все сразу! Давайте вы минутку помолчите, а я всё объясню. Аэти, позови сюда Алеся, пожалуйста. Ты же помнишь Алеся? — попросил я, сообразив, что самому мне уже не выбраться.

— Он без гривы, — радостно сказала Аэти. — Я помню.

И её тут же сдуло ветром, а я принялся рассказывать то, что успел узнать. Про смелую наставницу, которая забрала детей и улизнула от врагов на экспедиционной подводной лодке. И про то, что ей, похоже, помогали люди, из тех, кто никогда не стал бы причинять вред детям — хоть земным, хоть шедийским.

Послушать подошли и подростки. Через две минуты двое бельков, из тех, кто уже кое-как умеет ходить, карабкались на меня, как на дерево, ещё один дёргал за палец — видимо, разыскивал перепонку. Дети постарше разглядывали меня — и разговор делался всё более и более разносторонним:

— Улэ, а правда, что у вас кровь не синяя, а красная?

— Правда… слушай, может, не надо меня за палец кусать? Я потом покажу, честно-честно.

— Он не кусал…

— Ты такой горячий!

— А люди стреляли ракетами?

— А почему вы не запретили тем, другим, воевать? Они бы вас не послушались?

— А ты совсем плавать не умеешь, да? А почему тогда у тебя нос не закрывается? Ты что, ныряешь с открытым носом? Туда же вода затечёт…

— Улэ — красивое имя. Так у нас целителя звали. Только он, наверное, теперь умер…

— Слушай, надо было запереть куда-нибудь тех, кто начал стрелять — и войны бы не было. И пусть бы они закололись перед Советом Старших, раз такие злые… Правда?

Я их гладил и обнимал, пытался отвечать всем сразу, как Тари, и давал себя рассмотреть — и думал, что тут сработал их инстинкт, совершенно не свойственный детям человеческим. Взрослый не может быть опасен. Стоило мне начать вести себя, как полагается нормальному взрослому — и всё, я тоже не опасен. Взрослый — помощь, защита, пища, по-другому не может быть. Дитя до Межи — общая ценность. Невозможно представить себе выродка, способного обидеть ребёнка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Особенности психики существ, не знающих импринтинга. Для их взрослых нет чужих детей. Для их детей нет чужих взрослых. Самые старшие подростки ещё дичатся и сторонятся, а белькам я уже совсем свой — меня уже можно тыкать носом в ухо, пробовать на вкус, карабкаться мне на шею и требовать, чтобы я гладил их пушистую шёрстку. Ребята лет четырёх-шести-восьми тоже почти освоились.

«Люди» для них — страшные враги, пока это не конкретный Старший, который выглядит необычно, но ведёт-то себя как полагается!

Кто бы ни была та отчаянная девушка, которая увезла отсюда детей — сделала она правильно.

Нельзя было оставлять детей военным.

Мог бы выйти дикий кошмар.

И у меня вставали дыбом волоски на хребте, когда я думал, что где-то у людей могут жить дети-шедми. Малыши, не умеющие бояться взрослых.

— Как тебя зовут? Чирмэдэ? Ты прав: надо было их запереть, тех, кто начал стрелять. Нельзя стрелять, всё правильно.

Когда пришёл Алесь, я уже сидел с ними на гальке. Рыбой от них несло невероятно, рыбьим жиром, жёваной рыбой, пищеварительными ферментами шедми — горьковатым чесночным запахом — и каким-то тёплым духом с рыбным оттенком. И мне казалось, что это прекрасный аромат. Почему бы и нет? Что плохого в рыбе?

— Звал? — спросил Алесь. — Тебя ещё не растрепали на нитки?

— Алесь, — сказал я, обнимая девочку-белька, которая играла с моей пуговицей, — ты слышал про проект «Барракуда»?

Алесь махнул рукой в чисто классическом стиле:

— Это было давно и неправда. Лет, наверное, двадцать назад — или, может быть, сорок, не помню, но давно — это была программа изучения Мирового океана на Земле. Участвовали дайверы, океанологи, биологи, даже военные. Речь шла об изучении больших глубин, ниже восьмисот метров. Я слышал, они пытались модифицировать человеческое тело, чтобы справиться с давлением на глубине… я не специалист, но речь вроде шла о генетических модификациях. А потом вышел закон о модификациях и евгенике — и программу закрыли. Кажется, даже кого-то там посадили за незаконные эксперименты на людях. А кто тебе рассказал про «Барракуду»?

— Бэрей, — сказал я. — А тебе?

Алесь моргнул.

— Ну мне, положим, рассказал Веня Кранц, — сказал он, и тон у него был совершенно ошарашенный. — Когда-то в незапамятные времена. Я бы и не вспомнил… но Бэрей-то откуда знает?

— От Майорова, — сказал я.

Алесь потряс головой.

— Погоди-погоди… а в какой связи вы вообще…

— Всё по порядку, — сказал я. — Парни нашли в ангаре записку. А в ней говорилось о мальках и барракуде. И Бэрей сказал, что «Барракуда» — секретный проект шедми и людей. Что ему об этом рассказал Вадим Александрович.

— Не может быть, — сказал Алесь и снова помотал головой. — «Барракуда» — сама по себе запрещённая программа, а уж чтобы кто-то сотрудничал с шедми в таких вещах… И на Земле-то к их учёным относились — сам вспомни. Сотрудничали только этнографы и КомКон, я бы знал…

— А может, плевать кому-то было на запреты? — сказал я.

— А финансировал кто? — усмехнулся Алесь.

— А если шедми?

— Если бы да кабы… — начал Алесь, но его перебили восторженные вопли детей.

У пирса всплывал катер.

Палубная надстройка появилась из воды, как акулий плавник, белые струи с шипением стекли с бортов — и герметичный «фонарь» из бронестекла, закрывавший рубку, раскрылся. Катер восхищал, в нём было что-то от живого морского зверя, непринуждённая, словно не руками, а эволюцией созданная, упругая стремительность. Дети, даже самые старшие, смотрели на него расширившимися глазами, восхищённо — будто этот катер разом оживил для них Океан-2. Для них он, я думаю, был куском их дома, родного пейзажа, этот катер — как если бы мы увидали тут, на этих холодных скалах, на взлётной полосе из чужого базальта, наш родной земной аэробус.