Грустный шут - Зот Тоболкин

— Слышишь? — Пикан обнял Фешу и кивнул в сторону палисадника. — Соловушка-то не забыл нас.

Однако и соловей скоро смолк. Соседи, наговорив ободряющих слов, надавав столько же советов, разошлись. На пепелище остались хозяева да Тюхин.

— И все же мы выстроим его! — больной мечтою своей, с вызовом заявил Пинелли. Но в душе его уже шевелилось сомнение. Не раз и не два стучался к богатеям Тобольска, к владыке и губернатору. Губернатор отечески погладил чудака по голове, губернаторша попросила спеть «Баркаролу», угостила вином. Купец Кобылин велел подать милостыню, даже не пустив итальянца на крыльцо.

Владыка посоветовал:

— В монастырь иди, душа чистая. — Он больше других понимал Пинелли и не сердился на него, хотя итальянец признался, что в бога не верует.

— Верь не верь — куда денешься? — ответил ему на это Антоний. — Безбожников тоже господь сотворил.

В конце беседы предложил итальянцу изваять Моисея.

— Видывал я фигуры у мастеров латинских — весьма искусно сделаны. Я так себе это мыслю… — Преосвященный довольно бойко и со вкусом набросал рисунок: каменная скала. Моисей высекает из нее источник. — Не токмо тело — душа утоляет жажду, — пояснил он свой замысел.

Пинелли поделился с Юшковым.

— Владыка — разумный человек. Слушай его, — завидуя итальянцу, который везде оказывается к месту, вздохнул князь. Его руки, единого зерна в землю не бросившие, были никчемны. Хоть сейчас отруби — не жалко. «Так вот и сижу век на чужой шее. Ни умения во мне, ни таланта», — от этой горькой мысли стало страшно и безысходно. Но в то же время проснулась злость, та злость, которая либо разгибает человека, либо окончательно его губит. Князь оказался среди простых, но деятельных и талантливых людей, понял, в чем их сила, по-хорошему завидовал, сам желая уподобиться им.

«Но что я умею? За что могу взяться?» — размышлял он, сознавая, что упустил свое время, теперь уж и смерть не за горами. Умереть бы, как недавно каменщик в кремле, — упал с лесов, или, как рыбаку, утонуть в море. Словом, за делом умереть. А подходящих дел для себя князь не видел.

Мимо пожарища прозвенели цепями колодники, собиравшие у горожан милостыню. За ними бодро протопала полурота. Впереди шагал солдат с дудкой. И ожил князь, и заулыбался. На той неделе познакомился с пленным шведом. Швед трубачом был отменным. И сам князь, когда-то державший крепостных музыкантов, учился у одного из них, у Савоськи, играть на трубе. Потом возомнил о себе слишком, устроил среди подневольных трубачей состязание. Играл и сам, да, как выразился Савоська, видно, медведь ему на ухо наступил. Савоську за неуважение к игре князя пороли. Борис Петрович музыкальные забавы бросил. Сейчас вот вспомнил.

Трубач шведский, вместе с петухами будивший город, просился домой. Его не отпускали, пока не подыщет замену. Тоскливо глядя вдаль, стоял он на угловой башне и трубил, выжидая, когда смолкнут колокола. Смолкнут они — трубач вступает. Так повелел губернатор в пику владыке, желая оставить за собой последнее слово. В великие праздники, когда звон колокольный бесконечен, трубач изнемогал, с тоской думал о родине, где бьется о берег волна морская, где в домике у сосновой рощи ждет его Клара. А может, забыла и нашла себе другого Кнеса…

Князь взобрался к шведу на башню. И с тех пор они дули в трубу по очереди.

— …И возьмусь. И изваяю, — дошел до князя голос Пинелли. — Продам Моисея владыке, товаров накуплю. Сбуду их с выгодой, разбогатею. Чем я хуже Кобылина?

— Ты, может, и лучше его, Леня, — болезненно морщась, вздохнул Пикан, зная, как непросто жить неискушенным людям в этом мире мены и торговли. — Да разум твой иначе устроен.

— Разум человеку принадлежит, — задиристо возразил итальянец. Готов был спорить с кем угодно. — Человек может направить его как пожелает.

— Что ж, пожелай, и пущай все сбудется.

С этого дня пути князя и Пинелли разошлись. Оба ушли искать себе жилище.

Трое остались на пепелище. Четвертый, бившийся в Фешином чреве, еще не подозревал о том, что сулит ему грядущее. Он просто ждал своего часа. Мать и отец нетерпеливо ждали его появления.

— Айда ко мне, сосед, — пригласил Гаврила, когда убрели квартиранты.

— А ненадолго же, Степаныч, — отозвался Пикан и, словно прощаясь, обошел пепелище. — Нам с Фешей снова мытарства выпали. Вечор был я у владыки…

23

Преосвященный грех совершил великий. Преддверием греха было назначение расстриги-попа в кладбищенскую церковь. Прослышав об этом, многие обиженные владыкой и Пиканом недоброжелатели били, челом губернатору.

Вечером поздним, когда дремала на часах кремлевская стража, владыка и правитель, предварительно сговорившись, «случайно» вышли на прогулку. Встретились у Шведских палат. Тут и побеседовали. Губернатор выразил недовольство решением владыки.

— Из Абалакского монастыря челобитная, — сказал, поддерживая за локоть преосвященного. — Ваш подопечный избил монаха.

— Не знаю того. И стало быть, того не было. Слыхал лишь, что кляузник лжив и нрава сварливого. Он будет наказан, — намекая: мол, не в свое дело лезешь, сердито огрызнулся преосвященный.

— Еще пишут, что старовер женат на татарке.

— Татарка крещеная. Греха в том не вижу, — отбивался владыка, дивясь осведомленности губернатора.

— Крещена, да у таможенника уворована, — потирая толстую грудь, в которой булькал смешок, щурился в темноте губернатор.

— Таможенник жил с ней не венчан. Пиканов в церкви Христовой венчался.

Все правильно вроде, и в каждом месте уязвимо. Сочини донос пограмотней, и владыке несдобровать. Выходит, друг-губернатор затеял разговор неспроста. Может, из-за Страшного суда обозлился?

— Колодец больно у вас глубок. А как в нем водица? — ехидненько пытал он, прослышав, что вода в колодце пропала.

— Водица вкусна, свежа. Утре пришлю бочку на пробу, — обещал владыка. Скрывал, что водицы нет. Медведь, которого обучили, ворот впустую крутит.

«Погоди, Моисея высекут — из скалы родник забьет!» — усмехнулся владыка, предвкушая, как удивит губернатора очередной своей выдумкой. Любил удивлять. И удивлял часто.

— Старовера своего уберите. Обиды на него многие. — Губернатор остановился, махнул ручкой в сторону далеких Уральских гор. Там, за рекою, верст за триста, начиналась Европа. — Как бы туда не донеслось.

— Уберу, — уступил владыка и приказал позвать к себе Пикана.

— Бить тебя стану, — предупредил сразу же. — Этим вот посохом. Гневаться не смей!

— Когда бьют, и я бить должен. О том упреждал, — угрюмо насупился Пикап.

— Эй, Феодосий! — позвал владыка монаха, который писал донос. Пикан узнал в нем буяна, дравшегося на площади с медведем. При виде Пикана монах оробел, попятился. От него дурно запахло.

— Боится твоей лютости. Вон, вон! — прогнал владыка черноризника. — Я не боюсь…

«Убоялся бы, ежели бы не сан твой», — хмуро усмехнулся Пикан, не поддержав владычной шутки.

— Руки просят — вот этот статуй бей, — посоветовал владыка, примеряясь к Пикану посохом. — Тоже Антонием зовут.

«Статуй» был куплен в Риме за большие деньги. Кто отлил его из бронзы, владыка не знал, но, увидав святого, проникся трепетом. К тому же святой оказался тезкой.

— Вот бич, стегай его, — совершая святотатство, велел владыка. — Думай, что стегаешь меня.

Почувствовав посох на спине, Пикан забыл про бич и, схватив десятипудового католического святого, замахнулся им на преосвященного. Владыка в ужасе присел, однако удар миновал его. Грохнувшись о камин, статуя развалилась. Отпала голова, отломилась рука.

Увидев неслыханное глумление над святым, владыка оскорбленно всхлипнул, стал приставлять отпавшие руку и голову.

— Прости, отче, забей до смерти — не пикну, — покаянно просил Пикан, пристыженный горем преосвященного, потерявшего дорогую игрушку. Ни одну из икон, стоивших целое состояние, архиерей не ценил так высоко.

— Голову-то не ему — мне оторвал. И руку мне из плеча вывернул. Потому как я и есть Антоний, — пожаловался владыка.

— Твою голову к плечам не приставить. И рука не прирастет. А этого я живо сращу. Никто не углядит, что был сломан.

— Сможешь? — не поверил владыка.

— К утру все излажу.

Радости преосвященного не было предела, когда увидал в прежнем виде скульптуру святого. Ни на шее, ни на плече следов шва не обнаружил. Сунув Пикану деньги, счастливо пробормотал:

— Чародей! Как смог такое?

— Руки-то у меня живые, — усмехнулся Пикан, возвращая деньги. — Не за деньги старался. Наказание какое будет?

— Милости, милости заслуживаешь, — замахал руками владыка. — И от службы в церкви освобождаю. Бери женку свою, бери помощников и плыви на Север. Неси туда слово божие. Будь справедлив с тамошними людьми. Грабят их купцы и служилые. Стон стоит, Иване. А церковь Христова добром и правдой сильна. Где сам не справишься — пиши мне. На всякого управу найдем.