Дамоклов меч над звездным троном - Татьяна Степанова

— Отстань, — буркнул Саныч.

— Нет, конечно. Кулак свой собственный — он намного слаще.

— Да иди ты!

— Сам иди. Ты к нам приперся. Или слушай нас, или катись, — Варвара хмыкнула. — На медитации и воздержании в нирвану, может, и примут, только… Только не об этом, Саныч, мысли у тебя. Я же вижу, не дура. Ты другое что-то в себе задавить пытаешься. Что-то сидит у тебя там внутри, покоя не дает. Вот ты и давишь это, из кожи лезешь.

— Ничего я в себе не давлю.

— Давишь. Поэтому и закрытый такой весь, нервный. Витька вон говорит — ты прежде совсем другой был. А сейчас точно иголку съел…

— Давай лучше про мужиков своих ври дальше, — оборвал ее Саныч.

— Нечего мне врать. У меня столько мужиков было — сколько волос у тебя на башке. Я с пятнадцати лет свою коллекцию личную формирую.

— Коллекцию? — переспросила Лиля.

— Ну да. Прочла где-то, что Марлен Дитрих коллекцию любовников собирала, чтобы всякой твари по паре было — мужики разных национальностей, разного статуса. Ну и я решила — чем я хуже. Опыт — колоссальный, но и поучительный весьма. Сколько же у меня в коллекции-то моей? Сейчас.., так… Наших я пока не, беру, наши — это отдельная песня. Витька — это тоже особый разговор, без комментариев пока. Кроме наших, у меня были поляк, потом швед, итальянец, грузин, финн, латыш был, потом еще испанец — но с ним у нас до койки дело не дошло… А с итальянцем тоже не дошло, но случай прикольный вышел…

— Когда же это ты успела их всех подцепить? Где? — спросил тихо Саныч.

— И здесь, и когда за бугор ездила. Я много поездила, парниша. Бабки, что зарабатывала, в чулок не складывала. Ты ведь это проповедуешь — если каждый наш день последним может стать, чего жадничать? Так про итальянца… Его Лукино звали, мы в Лидо познакомились, там наша группа сезон целый в отеле по вечерам играла. Ухаживал он за мной — в Венецию возил, на машине своей катал. Ну, вернулись мы из Венеции, пошли ко мне в номер — все путем вроде пошло. Он уже раздел меня почти, как вдруг — бац, звонок ему по мобиле! Он аж с лица спал, залепетал что-то, как заяц перепуганный. Это ему мамаша позвонила, представляете? Мамуля разгневанна". И он бросил меня и умчался к ней — сорокалетний маменькин сынок. Что, не опыт, скажете? Такой опыт дорого стоит. А швед! О, это вообще отпад. Я его в баре увидела на пароме «Силья лайн». Там ночь долгая, делать нечего, ну народ в ищет, к кому бы прилепиться… У меня прямо челюсть отпала — такой он весь из себя красавец был, швед-то. Прямо Зигфрид златокудрый. Ну, перемигнулись мы, угостил он меня пивцом. Посидели и пошли к нему в каюту. Он мне сунул сразу же журнальчик, гляжу — порнушка. Ну листать стала, а он рядом через плечо заглядывает. И аж дрожит весь от нетерпения. Так его картинки эти зажгли. Я даже струхнула — думаю, такой бугай здоровый, растерзает меня сейчас в клочки. А он.., он навалился, сделал свое дело, натужно так, словно у него запор. К стенке отвернулся и захрапел. А с грузином вообще песня была…

— Тоже мне коллекция. Уроды какие-то, — бросил Саныч. — И сама ты уродка, Варька. Шлюха хорошая. Ты навроде мачехи моей дражайшей. Одного поля вы ягоды с ней — шлюхи, извращенки чертовы… Не пойму я, что в тебе Виктор такого нашел, что никак от себя не отпускает?

— И никогда не поймешь, парниша. Мозги сломаешь — не поймешь. И того не поймешь, что папаша твой в мачехе твоей нашел. Не дано тебе этого понять. — Голос Варвары стал злым. — Для того чтобы понять это, кровь надо в жилах иметь, а не воду дистиллированную. Не кефир прокисший. Я уродка, надо же… Приговор мне вынес. Язык свой поганый прикуси — думаешь, я про тебя ничего не знаю?

— Виктор говорил как-то, что настоящее, истинное уродство — это такое же чудо природы, достойное восхищения, как и красота, — перебила ее Лиля. — Только уродство гораздо реже встречается. Я запомнила, как он это говорил. Это не внешности касается, а внутреннего состояния души… Алексей… Алексей Макарович ему ответил, что он тоже с этим согласен, только это грех смертный — так думать, уж он-то знает. Про это, что он знает, я что-то не очень поняла, но все равно запомнила.

— Да ты все вечно запоминаешь, что он с бодуна болтает, — хмыкнула Варвара. — И чего такого твой Жданович знать может? Я вот одно знаю: все его прошлые бабы были картинки. Не то, что ты — золушка-замарашка.

— Я же сказала: не о внешности шла речь, а о внутреннем состоянии, — повторила Лиля. — А тебе надо обязательно напомнить мне про его баб?

— Да плюнь ты, я же говорю — уродина она, уродина и змея, шлюха, — сказал ей Саныч. — Не слушай ты ее. Ты, Лилька, нас тут вообще всех поменьше слушай. У нас у всех мозги с пауками большими. У каждого — свои пауки. Ты делай так, как сердце тебе подсказывает. Хочешь, притчу скажу? У одного мастера дзэн учились несколько монахов и монахиня. И была она красивой — эта монахиня, несмотря даже на бритую голову и рваные свои лохмотья. Один монах влюбился в нее и написал ей тайное письмо. Она не ответила. А на утренней молитве в присутствии учителя и всех монахов встала и обратилась к влюбленному: «Если ты правда меня так сильно любишь, подойди и обними меня здесь, сейчас».

— Да, слушай его, Лиличка, слушай нашего просветленного. Беги к Лехе, он в каюте, пьяный боров… Ну беги, обними его. А он пошлет тебя на три буковки. — Варвара что-то уронила на пол. — Эх вы! Это вы уроды-то, а не я. Уроды недоделанные. Знаете, где вам обоим место с вашими идеями? Где-нибудь на планете Ка-Пэкс долбаной, а не здесь. Ты, Саныч, если ты такой весь из себя у нас моралист, что же ты сам-то не… — она не договорила. Увидела Мещерского, неосторожно приблизившегося к окну. — А, наше вам… Подслушиваешь? Ах ты, хмыреныш любознательный… Ты откуда здесь взялся?

— Это напарник Лехиного охранника, они машину пригнали, — сказал Саныч. — Чего ты орешь-то на него?

— Чего я ору на него? — Варвара встала с дивана, где она сидела среди подушек, подошла к окну, сверля Мещерского своими зелеными глазами. — Чего, значит, я ору…

Мещерский смутился — он ведь действительно подслушивал. Чем-то этот пустой разговор его сильно заинтересовал.

— Простите. Я случайно, — сказал он.

— Случайно он. Ах ты, сукин кот, — Варвара тряхнула волосами. — И таких сукиных котов Витька в няньки Лехе нашему нанял! Да с такими сукиными котами охранничками на него не одно — пять убийств менты повесят.

— Почему пять? — спросил Саныч. — С чего это ты взяла, что пять?

Его тон заставил Мещерского насторожиться. Но ничего интересного больше он не услышал.

— Пойду Марусю будить, пора, — сказала Лиля, тоже поднимаясь. — Мы с ней после обеда клетки попугаев чистить будем. Саныч, ты уж помоги нам, пожалуйста. А то они злые, щиплются, когда их достаешь. А самочку-кореллу надо ветеринару показать, когда на Речной снова вернемся. Она что-то на пузе у себя все перья повыдергала.

— Лысопузый попугай бывшего лидера группы «Крейсер Белугин» — лот под номером 125, — фыркнула Варвара. — Ах, Лилька, на какое бабло нам ветеринаров нанимать? Скоро сами, как попугаи, все перья на себе повыдергаем, продадим этот плавучий нужник и двинем в разные стороны. Витька кредит банку должен колоссальный. Он ни шиша не зарабатывает, только тратит. Я тут сунулась счета смотреть — куда только деньги утекают, на какую-то охрану, каким-то детективам. Не понимаю, о чем он вообще думает. Такое впечатление, что будущее его просто не колышет. Никак заразился от тебя, Саныч, черным твоим депресняком, что каждый наш день — последний.

— Это не депресняк. Это очень может даже стать правдой. Но тебе это, Варька, не грозит, — усмехнулся Саныч. — Ты будешь жить долго. Сейчас твое время наступает.

С причала посигналили — приехал капитан Аристарх, красный, распаренный, как веник. Сауна, видно, пошла ему на пользу.

— Явились, красавцы? — бросил он понурым Кравченко и Мещерскому. — М-да, мы уж и не надеялись лицезреть. Грубо работаете, асы столичные. Асы — это шутка, — он щурился, — на свой счет не принимайте. Витюху ждете? Он сейчас приедет, полный отчет с вас спросит за свои кровные.

Он как в воду глядел: не прошло и четверти часа, как у трапа остановилась, лихо развернувшись, пыльная «Ауди». Кравченко и Мещерский увидели Долгушина. Он выгружал с заднего сиденья какие-то яркие коробки и пакеты.

— Папа, папа, мой папа приехал! — мимо Кравченко и Мещерского тугим колобком прокатилась звонкая, розовая от послеобеденного сна Маруся. Долгушин, нагруженный покупками, поднялся на палубу. Маруся подбежала, подпрыгнула, повиснув обезьянкой у него на шее. Он как-то сразу уронил все свои коробки, словно и не боялся что-то там разбить или сломать, обнял девочку, подкинул ее вверх.

— Как дела, хозяйка моя? — спросил он.

— Класс, — Маруся не унывала. — Почему у тебя щеки колючие? Это волосы растут да?

— Борода, не успел я, Маруська, побриться. Подарки тебе поехал покупать. Вон сколько подарков, смотри.