Дурень. Книга первая. Сашка - Андрей Готлибович Шопперт

разбирай.

— Смотри, что на дворе творится, черт нерусский! Замёрзнем ночью! — Ткнула «домоправительница» пальцем на окно, грозно встав против неказистого управляющего.

Понятно почему такую видную деваху за бесценок продали. Устали, видно, хозяева от её норова. Машке бы генералом родиться, вот порядок бы в той дивизии был. В армии или корпусе нет, там уже политиком нужно командиру быть, а для полка или дивизии все качества у Машки на месте. Даже грудь колесом имеется. И глотка лужёная, и кулаки пудовые, и глаза молнии пущающие.

— Где же я на ночь глядя дрова возьму? Укроемся двумя одеялами, утром, обещаю, привезу из Басково пару подвод дров. Там-то они без надобности.

За окном выл ветер, хлестал дождь и было холодно. Ну, градусов пять не больше, как-то бабье лето махом в позднюю осень превратилось.

Так и легли в еле протопленном дому, для голландки несколько полешков нашли и щепок всяких.

Сашка завернулся в два одеяла и из сундука достал ещё тулуп заячий и его сверху на одеяла бросил. Поворочался в холодной кровати, но потом угнездился удачно и согрелся. Только заснул, как бедолагу разбудили холодные руки его общупывающие, чуть не заорал с перепугу. Или заорал?

— Ты чего орёшь, дурень⁈ — вслед за руками обвивать его ещё и холодные ноги стали.

— Ты Анна в уме ли? — затрясся Сашка. Такую неслабую грелку наоборот под бок сунули.

— Сам ты дурень! Кто все дрова спалил? Повернись и обними меня, я закоченела просто, — укусила его за ухо шишига.

— Ай! А ты не голая там? Опять ругаться будешь? — не решился сразу перевернуться Кох.

— Ты глупости не говори… хотя, дурень же. Я в рубашке. Уж и тепла от неё. Вон, горю вся, — она сунула ледяную ладонь ему за пазуху.

— А-а!

— Не ори, разбудишь всех.

Пришлось повернуться и обнять прижавшуюся к нему кикимору.

— Всё, как в добрые старые времена. Слушай, Аня. А чего ты вес не набираешь, как была шкирля шкирлёй, так и осталась? Вон, все рёбра пересчитать можно. Может, у тебя глисты? — он говорил, а рука сама к груди продвигалась по рёбрам, но через рубашку не тот эффект.

— Какие ещё глисты? — прихлопнула его поползновения кикимора, но потом сама взяла его ладошку и на титьку положила. — Тёплая. Держи так.

— Ну, какие, я не доктор? Аскариды, бычий или свиной цепень есть. Острицы, Кошачья двуустка… Да много всяких.

— Вот ты дурень, нет ничего такого, всё ты выдумываешь. Сам ты — Кошачья двуустка.

— А ты точно травница? Я не специалист, но слышал сок чеснока помогает, и еще то ли отвар, то ли настой из пижмы.

— Из пижмы? Ладно, дурень, спи. Полночи ворочалась. Заснуть не могла, холодно, сейчас ты с разговорами. Ты титьку не щупай, а грей, а то уберу руку. Спи, барчук. Сварю я тебе отвар из пижмы.

Проснулся в следующий раз Кох от того, что его опять щупали, но на этот раз тёплыми руками. Они успели во сне развернуться и теперь кикимора прижималась к его спине. В комнате видимо совсем стало холодно, так как зарылись они под одеяло с головой.

— Ты чего делаешь? — сонно поинтересовался Сашка.

— Ищу…

— Ниже.

— Дурень, помнишь ты про кубики на животе рассказывал. Вот и решила поискать. Нету. Плохо тренируешься? Я Машке, чтобы она тебя гоняла, скажу.

— Ладно, давай спать. Рано ещё. Вообще не вылезу из-под одеяла, пока Андрюха дров не принесёт и печь не растопит.

— Ага. И я не вылезу. Давай снова поворачивайся, спина у меня застыла, — повернулись, и правда, спина холодная. Титька тёплая.

— Два индейца под одним одеялом не замёрзнут, — вспомнил Кох фильм из детства.

Не дали весь день проваляться под одеялом. Прибыли Агафон. Не опечатка. Заржали кони во дворе и началась перебранка. Несколько мужских голосов и Машка на них с командным голосом… щебечет.

— Что удумали, ироды⁈ А вот это не видели⁈ Выкусите! Ишь в дом их сели, корми. Это кто так решил? Ах, Агоофон! Так и того Агоофона сейчас выселю.

— Анна, встаём. Агафон с кем-то приехал, скандал назревает, — толкнул в бок кикимору Сашка.

— Нет, дурень. Только пригрелась. Иди, если хочешь.

— А тебе в лес за травами не надо? — Сашка прыгая на одной ноге по холодному полу пытался натянуть штаны от «спортивного» костюма. Нога скукожилась и не слушалась. Чуть не грохнулся. Хорошо кикимора выскочила из-под одеяла и подержала.

— Ох, намучаюсь я с тобой, — пообещала шишига и улизнула в свою комнату одеваться.

Сашка бегом спустился к разгорающемуся скандалу.

— Чего тут кричите? — оглядел сцену Кох.

Возле крыльца стояла телега, полностью забитая всякими узлами, а рядом стоял Агафон с красным лицом и ругался с Машкой, тоже красноватой.

А ещё у телеги стояли два мужика в солдатских одеждах и мальчонка лет десяти. Мужики были лет сорока пяти здоровенькие на вид, вот только у одного не хватало кисти, а второй был обезображен сабельным ударом. Через всё лицо шёл шрам глубокий, а кончик носа вообще отсутствовал. А вот мальчишка был цел. Ну если не считать того, что был он худ, нечёсан, не стрижен и в лохмотьях.

— Агафон, Машка, прекратите! — встал между ними Сашка. — Объясните мне, что тут у вас творится?

— Так вон, ентот дармоедов двух с собой притащил и пацанёнка ещё вшивого да блохастого, Машка встала горой на крыльце, не объедешь на Мста-С.

— Агафон? — Кох повернулся к ветерану.

— Так это однополчане мои. С Астрахани. Тоже отслужили своё. У них там мор. Всё село сгинуло, в Астрахани бунт. В деревне у них все перемёрли. Они и подались в Москву, а в Туле меня встретили. Я их к вам и пригласил. Ежели меня прокормите, то и ещё двоих-то… а жить потом будут в том дому, что мне поставим. Они люди работящие. Ентот — Кузьма. Он плотник знатный. Да и бондарь. А Ерофей, не смотри, что однорукий. Он у нас самый добытчик. А сам из семьи бортников. Бортничеством и хочет теперь заняться. С мёдом завсегда будем.

— А вшивый? — рыкнула Машка.

— Так прибился к ним в Астрахани, все родичи у него от холеры помёрли.

— Бортник? Бортник — это хорошо. И столяр.