Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

С 426 года сочинение «О христианском учении» служит образцовым учебником христианской риторики. В нем Августин заново формулирует и приноравливает к церков ной традиции все, чем владеет сам. Превосходная книга Эйвинда Андерсена об ораторском искусстве — «В саду Риторики» (Oyvind Andersen. I retorikkens hage. Осло, 1995) является важным введением к сочинениям и Августина, и Цицерона. Церковь дала античному ораторскому искусству жизнь после смерти. Красноречие должно поучать, доставлять удовольствие и убеждать. Это было запрограммировано в нем всегда. Особенно важны убеждения, которые могут совершенно изменить умонастроение слушателей.

Поучение дарит нам истину, удовольствие дарит красоту, но лишь сила убеждения способна обратить душу. В античной школе стихи Гомера и Вергилия изучались в том числе и в качестве пособия по риторике. Одновременно изучались речи и приемы ораторов в эпосе, ибо там можно было найти образцы убеждения, подходящие для любого случая. У христиан похожую функцию в качестве учебного текста по риторике выполняла Библия. Священное Писание установило новые эстетические и риторические нормы. Библия стала пробным камнем, на котором учились правильно читать и толковать тексты. Но в то же время она служила образцом того, как придавать своеобразие христианской риторике и христианским темам.

В трактате «О христианском учении» Августин в полной мере излагает свои толкования, то есть свои правила для чтения Библии. Он пишет: «Тот, кто утверждает, будто понимает Священное Писание или его отдельные части, но при этом это понимание не удваивает его любви к Господу и к ближнему, ничего в нем не понял» (О христ учен. 1,35). Сочинение Августина учит правильно понимать Библию, учит по ступеням восходить к знанию, что сродни мистическому посвящению. Тот, кто хочет понять, должен очищаться, поднимаясь со ступени на ступень, чтобы стать достойным постичь смысл Писания. Богобоязненность, мягкость, знания, любовь к вечным вещам, милосердие, очищение духовного зрения и очищение сердечного зрения будут вести читающего к более глубокому пониманию святого текста. Так человек поднимается к последней мудрости, которую представляет собой последняя, седьмая ступень, где благочестивый читатель сможет возрадоваться в мире и покое. Ибо богобоязненность —· начало мудрости (О христ. учен. II, 23). Совершенно очевидно, что труд человека, читающего Библию и стремящегося понять ее, — это в то же время работа над своей личностью и ее поэтапное перерождение.

***

К тому же времени, что и первые три книги трактата «О христианском учении», относится и книга «Об обучении оглашенных» (около 400 г.). В этом сочинении Августин собрал свои советы, как следует давать оглашенным первые религиозные знания. В истории Церкви это самый старый учебник для наставников оглашенных, дошедший до нашего времени. Какую стратегию следует избирать при встрече с людьми, которые стремятся пополнить свои знания о христианстве? Станет ли оглашенный истинным христианином? Цель такого обучения — пробудить любовь к Богу. Прежде всего надо объяснить оглашенному, как горячо Бог любит мир. Страх не должен быть движущей силой при обращении в христианство. Любовь к Богу все время должна быть сильнее страха перед погибелью.

Оглашенный должен удерживаться от греха, дабы не разгневать Того, Кого он любит. Он должен научиться любви к ближнему и познакомиться с аргументами, которые от него потребуют окружающие, узнав, что он обратился в христианство. Много веков это небольшое сочинение было руководством для новообращенных и введением их в христианское учение. В нем Августин впервые использовал выражение о «двух градах» (duae crvitates), которые противостоят друг другу (19, 31 и 21, 37). Вообще мысль о том, что в течение всей истории после изгнания из рая спасшиеся и погибшие противостоят друг другу, была высказана им за десять лет до того в сочинении «Об истинной религии» (27,50).

***

В трактате «О христианском учении» Августин продолжает дискуссию о знаках, начатую в трудах «О диалектике» и «Об учителе». В них он говорит об условном элементе в употреблении языка, но не делает явных номиналистских выводов для своего учения о познании. Различные знаковые системы объясняются различными договоренностями, пишет он (О христ. учен. II, 25), тогда как библейское откровение строится на праязыке, исчезнувшем в результате Вавилонского столпотворения. Испорченность всех языков после Вавилона упоминается во многих работах Августина (напр. Толков, на Пс. 54,11; 95,15; О христ. Учен. Ill, 36).

Дар говорить на других языках, полученный апостолами в Пятидесятницу, был ответом на Вавилонское смешение языков. В знак примирения апостолы получили на Пятидесятницу способность общаться с людьми, говорящими на разных языках. Это чудо свидетельствовало, что Вавилонское смешение языков не должно было помешать распространению Евангелия. Праязык не был условным, он называл вещи своими именами. Однако теперь праязык утрачен, а фактический вспомогательный характер существующих языков, которые ничего не могут сообщить нам и только напоминают о некоем внутреннем знании, объясняется грехопадением.

Поскольку праязык исчез, чтение Библии сильно затруднено, а текст туманен и неоднозначен. Только Церковь может освободить нас от плена и лишения слов (т. е. Вавилона) и вернуть к той колыбели, где обретаются Слово и истина (т. е. в Иерусалим). И в космологии, и в учении о святых таинствах Августин часто использует эту теорию знаков. Мир полон «следов», оставленных его Творцом и Богом (Исп. X, 6), а святые таинства — это видимые и осязаемые слова, которые ведут нас к внутренней и вечной истине (Рассужд. на еванг. от Иоан. 80,3).

В трактате «О христианском учении» Августин развивает понятия «пользоваться» и «наслаждаться», uti и frui (I, 4 и I, 22; Исп. VII, 18), которые, в определенном смысле, соответствуют разнице между полезными поступками и нравственно добрыми поступками (О 83 разл. вопр. 30). Полезные относятся к средствам, нравственно добрые — к области намерений. Эта пара понятий встречается у Цицерона, но первая пара — uti и frui — повторяющаяся тема и лейтмотив у Августина (О граде Бож. XIX, 3). Все безнравственное объясняется тем, что человек «наслаждается» тем, чем следует только «пользоваться», и «пользуется» тем, чем, собственно, должен «наслаждаться» (О христ. учен. I, 3). Другими словами, он путает цель и средства. На самом деле единственной целью является только Бог. Означает ли это, что всем остальным следует лишь пользоваться? Приводит ли мысль о различии между uti и frui к инструментализации отношений к ближнему? Ибо, если Бог — единственное, чем пользоваться нельзя, то, очевидно, ближним пользоваться можно (О Троице, VIII, 8)? Любовью к Богу Августин отвлекает внимание и от заботы о себе, и от любви к ближнему (О нравах катол. церкви, I, 26; О Троице, XIV, 14). Правда, он спасает любовь к ближнему, толкуя ее как часть любви к Богу.

Различие между uti и frui Августин присовокупляет к различию между Творцом и Творением. Творение — это всегда только средства, которыми надлежит пользоваться. Творец — единственная цель, которой можно наслаждаться. Наслаждаться — это значит любить что–то ради него самого. Тот, кто ошибся в выборе цели и средств, рискует отдать свою любовь ошибочным предметам. Слова Августина о совершенном и всепоглощающем «наслаждении Богом» {perfruitio Dei) звучат непривычно для современного уха. Но он хочет сказать, что есть многое другое и менее ценное, что можно любить до самозабвения и что люди фактически делают центром своего мира. Это относится, например, к чести, власти, прекрасному телу. Никто лучше Августина не знает, что искушение честью имеет в виду честь, которая относится только к Создателю.

Единственное, что столь же плохо, как самозабенно «наслаждаться» Творением, это «пользоваться» Творцом. Бог не позволяет, чтобы мы пользовались им для своих целей. Он, по определению, не инструмент, а нечто совершенно иное. Однако Августин боится не за Бога, не за то, что люди станут Его использовать, а за нас самих, ибо тогда окажется, что мы не понимаем, кто такой Бог. Августин как будто полагает, что существует некая закономерность, которая означает, что неправедное использование приводит к неправедному наслаждению, а неправедное наслаждение — к неправедному использованию.

***

По цитатам, которые Августин приводит из Священного Писания, можно реконструировать две трети Библии. Некоторые места он цитирует до тысячи раз. Особенно это относится к Прологу Иоанна, первой главе Бытия и восемнадцатой главе Послания к Римлянам. Другие стихи цитируются по нескольку сотен раз — это Отче Наш, суд над народами в Евангелии от Матфея, гл. 25, о блаженстве, Первое Послание к Коринфянам гл. 15 и о воскресении, Послание к Филиппийцам гл. 2. 6–8 об инкарнации и Псалом 21: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?»