Я не искала любовь (ЛП) - Джусти Амабиле

— Я… нет. Я просто вспомнил, что у меня есть ещё одно обязательство.

— Очень странно, что у тебя другие планы, ведь ты проводишь День благодарения со мной уже тридцать два года и всегда остаёшься на ночь.

Но почему он так чертовски внимателен ко всему?

— Извини, но мне пора, — повторяю я, и это мои последние слова перед тем, как покинуть крыльцо, и дом, и удушающее чувство, что я должен сделать что-то кардинальное, пока не сошёл с ума.

Что-то конкретное: поехать к маме, попытаться выяснить, что происходит между Джейн и Томасом, и разбить ему зубы и яйца, если он хоть пальцем к ней прикоснулся.

***

К месту назначения я прибываю через два часа, в полночь. Если бы подумал, что найду тишину спящего дома, я бы разочаровался. Но я этого и не ожидал: когда у неё гости, Дит никогда не ложится спать раньше рассвета. В отличие от своей городской жизни, отмеченной рабочим ритмом, не включающим в себя безудержные развлечения, в Хэмптоне, собирая компании артистов, Дит не позволяет себе никаких правил. Всё сводится к импровизации: делает что-то, когда хочется, ест, когда голодна, и спит, когда хочет спать. Обычно ночь посвящена вечеринкам, разговорам, кострам на пляже, смелым культурологическим дискуссиям между полярными противоположностями на любую тему и любому занятию, которое она и её гости находят интересным.

Поэтому я не жду ни сна, ни тишины.

В каком-то смысле я оказался неправ.

Не потому, что Дит спит — она в гостиной, перед французским окном, выходящим на пляж, пишет одну из своих кроваво-красных картин, — а потому, что в доме нет той суматохи, которую я ожидал. Кажется, кроме неё здесь никого нет.

Когда мама открывает дверь и приглашает меня пройти за ней в гостиную, то не выглядит удивлённой моим присутствием.

— В итоге ты решил приехать, дорогой? Как прошёл ужин с дедушкой?

Я рассказываю о её бывшем муже и новой спутнице, которую он нам подсунул, но пока говорю, я неспокоен, как ребёнок. Мои слова служат лишь для того, чтобы заполнить пространство, пустоту, и как можно дольше сдерживать потребность спросить, где Джейн. Я оглядываюсь по сторонам, наливаю себе полстакана миртового ликёра, который Дит присылают прямо из Италии и который никогда не пропадает из её бара, смотрю в сторону дверей, ищу следы постороннего присутствия.

К счастью, она сама даёт мне все объяснения.

— Наверняка ты удивляешься, почему такая тишина. Очень необычно для моего дома. Как правило, в это время кто-то играет на гитаре, а кто-то приглашает других окунуться голышом в океан. Дело в том, что на этот раз нас мало. Я подумала, что Джейн не очень понравится такая неразбериха и ей будет некомфортно в компании эпатажных артистов. Поэтому я пригласила только Томаса. Они сейчас на пляже.

— На пляже? — мой прямой вопрос, брошен, как щелчок кнута, и тоном, непохожим на простой разговор. От него попахивает непреодолимой потребностью знать, о чём, бля, она говорит.

— Да, — отвечает абсолютно спокойно. — Они гуляют. Мы поужинали, потом они ушли, а я начала рисовать, — Дит смотрит на меня, улыбается и спрашивает, не голоден ли я. — Ты похудел, любовь моя. Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю? Даниэлла ещё не спит и может приготовить тебе пасту или стейк. Если предпочитаешь десерт, есть отличный «Захер».

— Благодарю тебя, но я не голоден.

Дит садится в кресло, потягивается, а затем бормочет вкрадчивым тоном:

— Я знаю, почему ты передумал и приехал.

— Знаешь? — раздражённо спрашиваю я.

— Я видела её сегодня днём, на улице. Лилиан, я имею в виду. Я была вынуждена с ней заговорить, потому что обо мне, можно сказать всё, кроме того, что я грубая. Так вот, я узнала, что она рассталась со своим мужем, находится в процессе развода и в последнюю минуту решила провести День благодарения в этих краях, вместе с сыном. Ты приехал встретиться с ней? — спрашивает, как бы разочарованная самой мыслью о том, что я сделал такой выбор.

Я всё равно не стал бы ей отвечать. Не сказал бы, что понятия не имел, что Лилиан здесь. Я бы не сказал, что не разговаривал с ней с того вечера в греческом ресторане, и не потому, что она этого хотела, ведь она всё время звонила мне, а я не отвечал. В любом случае я не стал бы ничего рассказывать. Если бы я мог говорить.

Но я не могу.

Внезапно нас прерывает тихий голос.

— Можно? — спрашивает Джейн, входя в комнату через французское окно.

Я сижу в кресле. В руке рюмка с ликёром, в глазах выражение, которое я хотел бы назвать равнодушным, но уверен, — оно какое угодно, только не спокойное. Возможно, отвращение, а возможно, высокомерие и немного стервозности.

Я смотрю на Джейн, но не здороваюсь. Делаю глоток мирта, откидываюсь в кресле и веду себя так, словно её присутствие не имеет значения.

Думаю, моё отношение дестабилизирует её. В последний раз, когда мы виделись, она говорила со мной о дружбе, давала советы как обозреватель колонки «дела сердечные», и полагаю, Джейн не ожидала такой отстранённости.

Широко открыв глаза, она немного хмурится и сомневается, и мне чертовски нравится. Джейн мне нравится, это точно. Она слегка накрашена, на ней красная плиссированная юбка в стиле «девочка из школы», плотный белый джемпер и огромный шарф, выполняющий роль накидки. Юбка короткая, под ней длинные непрозрачные носки выше колен, такие же чёрные, как ботинки из лакированной кожи.

Бля, она мне безумно нравится.

И мысль о том, что ей нравится Томас, мучает меня.

— Дит, Моррис хочет тебе кое-что показать, — тихо говорит Джейн. Она называет его настоящим именем, и эта демонстрация близости сводит меня с ума. — Он увидел ракурс. На пляже есть дом, который по-особому светится при свете звёзд, и Моррис хочет узнать, не подойдёт ли тебе в качестве фона для одной из его ночных картин. Он фотографирует его, но хотел бы, чтобы ты увидела вживую.

Дит радостно вскакивает на ноги.

— Конечно, дорогая. Уже иду. Составишь компанию Арону, ты не против?

Затем Дит выходит из комнаты и исчезает в темноте.

Джейн неподвижно остаётся на месте. В этой одежде, с бледным лицом, большими глазами и длинными ресницами она похожа на куклу. Почему я сразу не заметил, как она красива? Почему сначала она показалась мне непривлекательной? Я позволил ввести себя в заблуждение этой неуместной раной, её неровным шагом, её застенчивостью, и не обратил внимания на гармонию всего остального. Не обратил внимания на её грацию, на неотразимую миловидность, на то, как она сталкивается с призраками сложной жизни, на смелость, с которой рычит, защищаясь. На её непроизвольную чувственность, которую теперь хорошо вижу, я вижу слишком хорошо, и это меня глубоко возмущает.

Томас был менее слеп, чем я. И я был большей сволочью, чем Томас. Это бесит меня вдвойне, заставляет чувствовать себя глупым и бездарным второгодником, одним из тех придурков, которые смотрят на абстрактную работу и видят лишь обрывки вместо силы, элегантности, эмоций и вызова.

Я пью миртовый ликёр, пока она стоит рядом с дверью, и мне хочется сказать ей: «Подойди, садись ко мне на колени, не оставайся в стороне».

Но вместо этого я говорю лишь:

— Итак, ты будешь позировать для портрета. В конце концов обычное женское тщеславие взяло верх.

Её смущённый и нежный взгляд становится опасной пороховой бочкой.

— Если бы я решила позировать, то сделала бы это не из тщеславия, — огрызается, и она так непредсказуемо порывиста, что мне приходится прилагать огромные усилия, чтобы не встать, не обнять её и не раскрыть её губы своим языком. — Я бы сделала это с надеждой. Надеждой на то, что такой великий художник, как Томас, сможет разглядеть во мне что-то такое, чего не вижу я, что-то за пределами этой маски. Тщеславие… я не знаю, что это. Ничто из того, что я собой представляю, не вызывает у меня гордости, и если ты не понял этого обо мне, то ты ни хера не понял… — И тут же подносит руку к губам, словно хочет остановить очередное ругательство, чтобы оно не преследовало то, что уже вырвалось. От этого жеста мне ещё больше хочется её поцеловать.