Зеленый Дом - Марио Льоса

— В них жили не уамбисы, а христиане, — сказал сержант. — Язычники не строят такие большие, и, кроме того, они уносят с собой свои дома, когда перебираются в другое место.

— Здесь была поляна, — сказал сержант Дельгадо. — Деревца-то совсем молоденькие. Здесь жило много народу, приятель.

— Лейтенант будет в бешенстве, — сказал сержант. — Он был уверен, что захватит нескольких.

— Давай-ка позовем его, — сказал сержант Дельгадо. Он вскинул винтовку, дважды выстрелил в одну из хижин, и эхо выстрелов прокатилось вдали. — А то они подумают, что с нас уже содрали шкуру.

— Между нами говоря, я даже рад, что здесь никого не оказалось, — сказал сержант. — Я собираюсь жениться, и мне не улыбается сложить голову в мои годы.

— Пойдем посмотрим, что здесь осталось, пока мы одни, — сказал сержант Дельгадо. — Может, найдем что-нибудь стоящее.

Они нашли лишь железный хлам, покрытый паутиной, да источенные термитами обломки дерева, которые под их ногами рассыпались в труху. Они вышли из хижин, и обошли остров, там и тут наклоняясь над головнями, заржавленными консервными банками, черепками. Спускаясь под гору, они наткнулись на бочаг с застоявшейся водой, над которым в зловонных испарениях носились тучи москитов. Бочаг был окружен двойным частоколом — а это что значит, такого сержант Роберто Дельгадо еще никогда не видел. Кто его знает, спроси у чунчей, но лучше уйти отсюда, воняет очень и пропасть мошкары. Они вернулись к хижинам и застали там лейтенанта, жандармов и солдат, которые с встревоженным и озадаченным видом бродили, как сомнамбулы, по поляне, натыкаясь на деревья.

— Десять дней добирались, и вот пожалуйста! — вскричал лейтенант. — Как по-вашему, когда они смотались?

— Я думаю, уже несколько месяцев назад, — сказал сержант. — А может, и больше года!

— Здесь было не две, а три хижины, господин лейтенант, — сказал Черномазый. — Вон там была еще одна. Посмотрите, еще остались сваи. Наверное, ее смел ураган.

— А по-моему, прошло уже несколько лет, как они ушли, господин лейтенант, — сказал сержант Дельгадо. — Я сужу по тому деревцу, которое выросло внутри дома.

В конце концов, какая разница — лейтенант устало улыбнулся, — год или десять лет: так или иначе, они остались с носом. А сержант Дельгадо — ну-ка, Инохоса, все хорошенько обыскать и принести, что найдут из еды, питья и одежды. Солдаты рассыпались по поляне и скрылись за деревьями. А Блондин пусть сварит немного кофе, чтобы отбить скверный вкус во рту. Лейтенант сел на корточки и принялся ковырять в земле веточкой. Сержанты закурили; они дружески болтали, а над их головами с жужжанием носились рои мошкары. Лоцман Пинтадо нарубил сухих веток и развел костер, а тем временем двое солдат выбрасывали из хижин бутылки, глиняные кувшины, истрепанные одеяла. Блондин подогрел термос и налил! дымящийся кофе в латунные стаканчики. Когда лейтенант и сержанты уже допивали его, послышались крики — что такое? — и показались два солдата, опрометью бежавшие к ним, — нашли кого-нибудь? Лейтенант вскочил — в чем дело? — а солдат Инохоса — мертвец, господин лейтенант, они нашли его вон там внизу, на отмели. Уамбис? Христианин? Лейтенант уже бежал впереди жандармов и солдат, и в течение нескольких секунд слышно было только, как шуршат под ногами опавшие листья и шелестит высокая трава. Они гурьбой промчались по тропке, обогнули бочаг, окруженный кольями, бросились вниз по склону и, остановившись как вкопанные на берегу, сгрудились вокруг человека, простертого на песке. Он лежал навзничь, разорванные штаны едва прикрывали его исхудалое, грязное тело. Кожа у него была темная, под мышками кустились густые черные волосы, на руках и ногах отросли длинные ногти. Грудь, живот, плечи были у него в струпьях, губы потрескались, изо рта высовывался кончик белесоватого языка. Солдаты и жандармы молча рассматривали его, как вдруг сержант Роберто Дельгадо улыбнулся, низко наклонился над ним и потянул носом воздух. Потом он хохотнул, выпрямился и пнул его ногой в бок. Что это он, разве так можно, как у него хватает духу пинать ногой мертвеца, а сержант Роберто Дельгадо, пнув его еще раз, — какой он мертвец, господин лейтенант, разве вы не чуете запах? Все наклонились и понюхали, казалось, безжизненное, окоченелое тело. Вовсе он не мертвый, господин лейтенант, приятель просто одурманил себя. Сержант Дельгадо с какой-то веселой яростью все сильнее пинал его ногой, и вот неизвестный — смотри-ка, правда, — шевельнулся и издал хриплый звук. Лейтенант схватил его за волосы, дернул, и снова послышался слабый хрип. Он одурманил себя, болван, и сержант — да, поглядите, вот его варево. Возле кучки серебристо-серой золы и обгорелых щепок стоял закопченный глиняный горшок, полный трав. Десятки термитов с длинными усиками и черным-пречерным брюшком взбирались по его стенкам, а другие, окружив его кольцом, казалось, прикрывали штурм. Если бы он был мертвый, насекомые уже съели бы его, господин лейтенант, от него остались бы одни кости, а Блондин — да они уж и начали, посмотрите-ка на его ноги. Термиты ползли по его задубелым ступням, обследовали пальцы, лодыжки, касались кожи своими гонкими щупальцами и оставляли за собой дорожки из фиолетовых точек. Сержант Роберто Дельгадо снова ударил его ногой по тому же месту, под ребра, где уже синел кровоподтек. Неизвестный по-прежнему лежал неподвижно, только время от времени хрипел и, с трудом шевеля языком, облизывал губы. Он сейчас как в раю, ничего не чувствует, скотина, а лейтенант — ну-ка быстро воды, да смахните с него муравьев, черт возьми, они же заедят его. Малыш и Блондин раздавили термитов, а двое солдат принесли из озера воды в своих пилотках и обрызгали лицо лежащего. Он сморщился и попытался приподнять голову, но, едва он отрывал ее от земли, она бессильно падала набок. Вдруг он рыгнул и, медленно, вяло согнув руку, пощупал себя, погладил синяк. Теперь у него вздымалась грудь и втягивался живот от учащенного, прерывистого дыхания, а белесый, в зеленоватой слизи язык вылезал изо рта, и лейтенант солдатам — никак не очухается, еще воды, ребята, надо его разбудить. Солдаты и жандармы бежали к озеру, возвращались и выливали на него воду, а он раскрывал рот, жадно ловя ее и шумно всасывая капли. Он уже не издавал отрывистые, хриплые звуки, а тихо стонал, и тело его расслабилось, словно освободившись от невидимых пут. — Дайте ему немножко кофе, как-нибудь приведите его в чувство, — сказал лейтенант. — И продолжайте обливать его водой.

— Не думаю, что мы его довезем до Сайта-Мария де Ньевы, господин лейтенант, — сказал сержант. — Он у нас умрет по дороге.

— Я отвезу его в Борху, это ближе, — сказал лейтенант. — А ты вместе с ребятами сейчас же возвращайся в Ньеву и скажи дону Фабио, что одного поймали. Не уйдут и остальные. А я поеду с солдатами в гарнизон и там покажу его врачу. Будь спокоен, он у меня не умрет.

Отойдя в сторонку, лейтенант и сержант закури ли. Жандармы и солдаты хлопотали вокруг лежащего обливали его водой, трясли, и он мало-помалу выходил из оцепенения и неуверенно, словно учась говорить, издавал все новые звуки.

— А может, он не из банды, господин лейтенант? — сказал сержант.

— Поэтому я и отвезу его в Борху, — сказал лейтенант. — Там есть агваруны из селений, разграбленных бандитами, посмотрим, не опознают ли они его. Скажи дону Фабио, чтобы он известил Реатеги.

— Он уже заговорил, господин лейтенант! — крикнул Малыш. — Подойдите, послушайте.

— Вы поняли, что он сказал? — спросил лейтенант.

— Что-то про кровавую реку, про человека, который умер, — сказал Черномазый. — Какой-то бред, господин лейтенант.

— Не хватает только, чтобы он, на мое несчастье, оказался сумасшедшим, — сказал лейтенант.

— Они всегда малость заговариваются, когда одурманят себя, — сказал сержант Роберто Дельгадо. — Потом это проходит, господин лейтенант.

Вечерело, Фусия и дон Акилино ели вареную маниоку, то и дело прикладываясь к бутылке, и Фусия — уже темнеет, зажги лампу, Лалита, а она нагнулась и — ой-ой-ой, первая схватка — не смогла разогнуться и с плачем упала на пол. Они подняли ее, положили в гамак, и она — по-моему началось, мне страшно. А Фусия — я еще не видел ни одной женщины, которая умерла бы от родов, и Акилино — я тоже, не бойся, Лалита, я самый лучший акушер в сельве, можно мне пощупать ее, Фусия, ты не ревнуешь? — а Фусия — ты слишком стар, чтобы тебя ревновать, валяй пощупай. Дон Акилино задрал ей юбку, опустился на колени, чтобы посмотреть, и тут вбежал Пантача — хозяин, они сцепились, а Фусия — кто, а Пантача — уамбисы с агваруном, которого привез дон Акилино, и дон Акилино — с Хумом? Пантача широко раскрыл глаза, и Фусия ударил его в лицо — нечего пялить глаза на чужую жену, собака, а он, потирая нос, — прошу прощеньица, хозяин, я только пришел сказать, уамбисы хотят, чтобы Хум убрался отсюда, вы ведь знаете, как они ненавидят агварунов, они прямо остервенели, и мы с Ньевесом не можем их утихомирить, а что, хозяйка заболела? И Акилино — сходи-ка туда сам, Фусия, как бы они его не убили, а я еще так уговаривал его приехать на остров, и Фусия — а, черт бы их подрал, надо напоить масато и уамбисов, и Хума, попьянствуют вместе — подружатся, если только не перережут друг другу глотки. Они ушли, а дон Акилино опять подошел к Лалите и стал ей гладить бедра и живот, — чтоб у тебя расслабли мускулы, тогда ребеночек выйдет легохонько, без задержки, вот увидишь, а она, смеясь сквозь слезы, -вот я расскажу Фусии, что вы воспользовались случаем, чтобы полапать меня, и опять — ой-ой-ой, спина, ой-ой-ой, как будто мне кости ломают, и дон Акилино — выпей-ка глоточек, полегчает. Она выпила, ее тут же вырвало прямо на дона Акилино, который качал гамак — баю-бай, Лалита, баю-бай, моя девонька, — и боль утихла. Вокруг лампы танцевали цветные' огоньки — смотри, Лалита, светлячки, айяньяу1, а знаешь, бывает, человек умирает, а его душа превращается в ночную бабочку и по ночам освещает лес, реки, Когда я умру, Лалита, возле тебя всегда будет айяньяу[59], это я буду светить тебе вместо ночника. А она — мне страшно, дон Акилино, не говорите смерти, а он, покачивая гамак, — не бойся, я ведь только так болтаю, чтобы развлечь тебя, — и, прикладывая ей ко лбу мокрую тряпку, — ничего с тобой не случится, ребенок родится еще до рассвета, и это будет мальчик, я сразу понял, когда пощупал тебя. В хижине стоял запах ванили; влажный ветер доносил ночные шорохи, стрекот цикад, лай собак и озлобленные голоса. И Лалита — какие у вас ласковые руки, дон Акилино, и до чего хорошо пахнет, но вы слышите, как кричат уамбисы, что, если они убьют Фусию, а старик — может случиться все, что угодно, только не это, Лалита, разве ты не знаешь, что он хитер как черт? И Лалита — давно вы с ним знакомы, дон Акилино? — а он — да уж лет десять, и всегда он выходил сухим из воды, хотя и впутывался в самые скверные истории, как угорь выскальзывает из рук. И Лалита — вы подружились в Мойобамбе? А дон Акилино — я был тогда водовозом, это он меня сделал торговцем, а она — водовозом? — а дон Акилино — да, развозил по домам воду в кувшинах на своем осле, этим и жил. Мойобамба — городишко бедный, зарабатывал я гроши, да и те уходили на метилен для очистки воды, а не станешь очищать — штраф. И вот в один прекрасный день приехал в Мойобамбу Фусия, поселился на маленьком ранчо возле моего, ну, мы и подружились. А Лалита — какой он был тогда, дон Акилино? Да как сказать, никто не знал, откуда он приехал, его расспрашивали, а он только туману напускал да врал почем зря. В то время он еле говорил по-испански, Лалита, то и дело вставлял бразильские словечки. И Фусия — соберись с духом, приятель, ведь ты живешь как собака, неужели тебе не осточертело? Давай-ка лучше займемся торговлей, а он — что верно, то верно, как собака. И Лалита — что же вы сделали, дон Акилино? Обзавелись большим плотом, и Фусия закупил мешки риса, токуйо[60], перкаль, ботинки — плот чуть не тонул от тяжести, и Акилино — что, если нас ограбят, Фусия, а Фусия — молчи, болван, я и револьвер купил. И Лалита — так вы и начали, дон Акилино? Так и начали, объезжали становища, и сборщики каучука, лесорубы, старатели — в следующий раз привезите нам то-то и то-то, и они привозили, а потом начали торговать с племенами. Вот это была выгодная торговля, самая выгодная — на стекляшки для бус выменивали мячи каучука, на зеркальца и ножи — шкуры. Вот тогда-то, Лалита, мы и спознались с уамбисами, и они так подружились с Фусией, что водой не разольешь, ты ведь сама видела, как они ему помогают, он для них просто бог. И Лалита — значит, дела у вас шли очень хорошо? Шли бы лучше, если бы не чертов характер Фусии. Он всех обжуливал, и в конце концов их стали выгонять из становищ, начали разыскивать жандармы, и им пришлось расстаться. Фусия некоторое время скрывался у уамбисов, а потом уехал в Икитос и начал работать у Реатеги — это там ты с ним познакомилась, Лалита? И она — а вы что стали делать, дон Акилино? А он пристрастился к вольной жизни, Лалита, ему полюбилось кочевать с места на место, таскать, как черепаха, с собою свой дом, и он продолжал торговать, но теперь уже по-честному. И Лалита — где вы только не побывали, верно, дон Акилино? Да, он поплавал и по Укайяли, и по Мараньону, и по Уальяге. В первое время, правда, не показывался на Амазонке из-за дурной славы, которую оставил по себе Фусия, но через несколько месяцев вернулся и в один прекрасный день в становище на Итайе встретил — кого бы ты думала, Лалита? Фусию! Я просто глазам своим не поверил — он превратился в заправского коммерсанта с документами по всей форме, и тут он мне рассказал, какое дело у них с Реатеги. И Лалита — как вы, должно быть, обрадовались, что увиделись снова, дон Акилино, а он — еще бы, до слез, ну и напились же мы, вспоминая прошлые дни. Фусия, тебе улыбнулось счастье, не теряй же голову, не впутывайся больше в грязные истории, а Фусия — ты останешься со мной, Акилино, и считай, что выиграл в лотерее, только бы подольше не кончалась война, а он — значит, вы контрабандой сбываете каучук, а Фусия — оптом, старина, за ним приезжают в Икитос и втихую вывозят его под видом табака. Реатеги на этом сделается миллионером, и я тоже, я не отпущу тебя, Акилино, я беру тебя в долю, и Лалита — почему же вы не остались с ним? Он уже начал стареть, Фусия, и не хотел ни жить в вечном страхе, ни попасть в тюрьму, и тут — ой-ой-ой, умираю, спина, вот теперь уж скоро, не надо бояться, где тут нож. Дон Акилино уже держал его на огне лампы, когда вошел Фусия. Ну как, они ничего не сделали Хуму? И Фусия — теперь они пьют вместе с ним, и Пантача с Ньевесом тоже. Он не допустит, чтобы его убили, Хум ему нужен, через него можно будет поддерживать контакт с агварунами, но как его отделали, кто ему прижег подмышки, оттуда гной течет, старина, а спина вся в язвах, жаль будет, если получится заражение крови и он умрет от столбняка, а дон Акилино — это с ним так расправились в Сайта-Мария де Ньеве солдаты и тамошние хозяева, а лоб ему разбил твой дружок Реатеги, кстати, ты знаешь, что он наконец уехал в Икитос? И Фусия — вдобавок его обкорнали наголо, ни дать ни взять головастик, смотреть противно, и опять — ой-ой-ой, кости ломит, больно, больно, а дон Акилино — это его так за то, что он взбунтовался и сказал хозяину, который покупал у них каучук, кажется, Эскабино его зовут, — нет, мы сами поедем продавать его в Икитос, а кроме того, они вздули капрала, который приехал в Уракусу, и убили его лоцмана, и Фусия — чепуха, он живехонек, это Адриан Ньевес, тот самый, которого я подобрал в прошлом месяце, а дон Акилино — я знаю, но так говорят, а Лалита, корчась от боли — дай мне что-нибудь ради Бога, Фусия. И Фусия — значит, он ненавидит христиан? Тем лучше, пусть уговорит агварунов отдавать каучук мне, у меня большие планы, старина, не пройдет и двух лет, я вернусь в Икитос богатым, и ты увидишь, как меня примут те, кто отвернулся от меня, а дон Акилино — вскипяти воду, Фусия, помоги же, можно подумать, что не твоя жена рожает. Фусия наполнил водой большой глиняный кувшин и разжег очаг. Лалита все чаще, все сильнее корчилась в схватках, задыхаясь, ловила ртом воздух, и лицо у нее налилось кровью, а глаза вылезали из орбит, как у пойманной рыбы. И Фусия — поучилась бы у уамбисок, когда им приходит время рожать, они одни уходят в лес и возвращаются, уже опроставшись. Дон Акилино прокаливал нож, а доносившиеся снаружи голоса заглушало потрескивание хвороста в очаге и шипенье воды, выплескивавшейся на угли, и Фусия — видите, они уже не ссорятся, подружились, а старик — у тебя будет мальчик, Лалита, слышишь, капироны гудят, что я тебе говорил, уж я никогда не ошибаюсь. И Фусия — он немножко молчаливый, этот Хум, не поймешь, что у него на уме, а дон Акилино — зато услужливый, всю дорогу мне помогал. Он говорит, христиане обездолили Уракусу своим надувательством. И Фусия — в свою следующую поездку, старик, ты заработаешь пропасть денег, а Акилино — курам просо снится, а он — разве мы не сделали успехи по сравнению с первым разом? И Акилино — только ради тебя, Лалита, я и вернулся на остров, и в самое время, а она — когда вы приехали, мы умирали с голоду, дон Акилино, помните, как я заплакала при виде консервов и вермишели? А Фусия — ну и пир мы закатили, старик, даже животы разболелись с непривычки, а как пришлось тебя упрашивать. Почему ты не хочешь мне помогать? Ведь кроме всего прочего, ты на этом заработаешь хорошие деньги. А старик — да ведь они ворованные, Фусия, меня схватят и засадят за решетку, не хочу я продавать этот каучук и эти шкуры, а Фусия — все знают, что ты человек честный, и разве сборщики каучука, лесорубы и чунчи не платят тебе шкурами, каучуком и золотым песком? Если тебя станут допрашивать, ты скажешь, это моя выручка, а старик — никогда у меня такой выручки не было. И тут снова — ой-ой-ой, дон Акилино, ноги сводит, ой-ой-ой, поясница, Фусия. И дон Акилино — не хочу, рано или поздно чунчи пожалуются, нагрянет полиция, да и хозяева не станут терпеть, чтобы им после него одни поскребыши доставались, а Фусия — шапры, агваруны и уамбисы готовы друг другу глотку перегрызть, кому же придет в голову, что здесь замешаны христиане, а старик — нет, ни за что, а Фусия — да ведь ты отвезешь товар далеко от этих мест, Акилино, спрячешь его хорошенько и будешь продавать по дешевке тем же скупщикам каучука, они только рады будут. Наконец старик согласился, и Фусия — первый раз в жизни я пошел на это, Лалита, последнее дело зависеть от честности человека, если старик захочет, он меня облапошит, все продаст и прикарманит деньги, он ведь знает, что мне нет ходу отсюда, и может даже доконать меня, стоит ему только сказать полиции — тот, кого вы ищете, на острове в верховье Сантьяго. Прошло около двух месяцев, а Акилино все не приезжал. Фусия посылал гребцов на Мараньон, и уамбисы возвращались ни с чем — ни слуху ни духу, пропал, собака, но однажды вечером, под проливным дождем в горловине протоки показался его плот. Он привез одежду, продукты, мачете и пятьсот солей. И Лалита — можно ей обнять и расцеловать его как отца? И Фусия — такого я еще не видел, старик, вот это честность, век не забуду, на твоем месте я бы смылся с деньгами, а старик — совести у тебя нет, для меня дружба дороже денег, благодарность что-нибудь да значит, Фусия, если бы не ты, я бы так и жил собачьей жизнью в Мойобам-6е, сердце добра не забывает. Ой-ой-ой, ой-ой-ой, и дон Акилино — ну, теперь взаправду началось, тужься, тужься, Лалита, чтобы он не задохнулся, пока выходит, тужься изо всех сил, кричи. Он держал наготове нож, а она — молись, ой-ой-ой, Фусия, и дон Акилино — сейчас подсоблю, но только тужься, тужься. Фусия, поднеся к гамаку лампу, смотрел на корчившуюся Лалиту, и старик — подбодри ее, возьми ее за руку, а она — воды, мочи нет, да поможет ей Пресвятая Дева, да поможет ей Христос Багасанский, Святый Боже, Святый Боже, ведь она дала ему обет, а Фусия — вот тебе воды и не кричи так, а когда Лалита раскрыла глаза, Фусия смотрел на плетеный коврик, а дон Акилино — вот и все, Лалита, видишь, как быстро, я уже вытираю тебе ноги. И Фусия — да, старик, это мальчик, но жив ли он? Что-то не шевелится и не дышит. Дон Акилино нагнулся, поднял с коврика ослизлый комочек — похожего на обезьянку новорожденного, встряхнул его, и он закричал — ну вот и все, Лалита, а ты боялась, посмотри на своего красавца, а теперь пусть спит, и Лалита — если бы не вы, я бы померла, поэтому она хочет назвать сына Акилино, и Фусия — ладно, ради дружбы будь по-твоему, но что за дурацкое имя, хуже не придумаешь, и дон Акилино — а Фусия? И Фусия: стать отцом — это событие, старик, надо его отпраздновать, а дон Акилино — отдохни, девонька, хочешь подержать его? На, возьми, только он грязный, оботри его немножко. Дон Акилино и Фусия уселись на полу и стали пить водку прямо из горлышка бутылки. Снаружи по-прежнему доносился смутный шум — должно быть, орали и блевали перепившиеся уамбисы, агварун, Пантача и лоцман Ньевес, а в комнате, натыкаясь на стены, носились, как огоньки, светляки и бабочки. Кто бы мог подумать, что он родится так далеко от Икитоса, в лесу, как чунчи.