Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма (СИ) - Ворожея Тина

"Мыслитель" торопливо схватил подписанные бумаги и развернулся к притихшим бандитам.

— Дело сделано, уходим ребятушки!

"Ребятушки" долго уговаривать себя не заставили. Подхватив под руки пьяного рыжего парня, они потащили его к выходу. Ноги раненого безвольно волочились по деревянному полу, который украшали пятна подсохшей крови.

Последним выходил Аркадий. Он обернулся на пороге, вид у него сейчас был отрешенным и очень усталым, словно мужчина выполнил тяжелую, непосильную работу.

— Эмма Платоновна, вы больше не нанимайте художника, что-бы он рисовал портрет вашей тетушки. Там холст очень странный, будто заговоренный, опомниться не успеете, как вашу душу внутрь затянет. Поверьте, я такие вещи всегда чувствую.

Он послал мне воздушный, шутливый поцелуй и скрылся за дверьми.

Через минуту раздался резкий, тяжелый шум отъезжающего от крыльца большого мобиля.

Глава тридцать шестая. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь

— Не надо меня жалеть Загряжский! Со мной все в порядке. Я цела и здорова, даже полна сил. Вот берите за угол эту тяжеленную раму, мы ее с вами на чердак затащим. А подрамник с холстом нужно сжечь, мне так один художник посоветовал. У вас спички в кармане имеются? — мой голос срывался от усилий, потому что, резная, покрытая позолотой рама была будто бы каменной.

Вся красная от натуги, с растрепанной прической, я волокла ее по лестнице на чердак так быстро, что Загряжский еле успевал за мной. Прошло несколько часов, с тех пор, как банда Аркадия уехала из" Сладких Хрящиков" в неизвестном направлении. Прибывший с полицией Добужинский лишь разводил руками и хмурил светлые брови.

— Как в воду канули разбойники! Видно давно план отступления проработали. Художник этот ваш, не так прост оказался. Говорите, что волосы у него полностью белые и тонкий шрам на лице имеется? Неужели сам Седой в наши края вернулся?

Добужинский задумчиво покивал головой, дал команду полицейским бросить поиски исчезнувших грабителей и забрав с собой в больницу избитого Григория, которому явно была нужна медицинская помощь, благополучно отбыл в город.

Пока Галина успокаивала девушку, у которой после пережитого случилась истерика, я тоже решила прийти в себя. Давно заметила, что меня отлично утешает любая физическая работа или занятия спортом. Но поскольку бегать вокруг" Сладких Хрящиков" или подтягиваться на турнике в данной ситуации выглядело бы очень странным, то я решила исполнить наказ моего несостоявшегося живописца, будь он трижды неладен.

Когда я с сожалением и злостью искала место для торжественного сожжения холста, на котором так и не появился портрет моей тетушки, в" Сладкие Хрящики" вихрем ворвался Загряжский.

Красивый и загорелый он ходил за мной по пятам, старался утешить неловкими и шаблонными фразами. В результате его лощенный, франтоватый вид раздражал меня еще больше, и я позволила себе раскапризничаться, как маленькая и обиженная девочка. Ну, честное слово мне так надоело быть сильной, что в какой-то момент захотелось расплакаться. Слезы и эмоции были героически сдержаны, но Загряжский все равно что-то почувствовал.

Он резко бросил нести свой край злосчастной рамы. Деревянный шедевр неизвестного мастера вырвался из моих рук, с тяжелым грохотом упал на ступеньки. Углы украшенные тончайшей резьбой и позолотой, огорченно скрипнули, удивленно ойкнули и раскололись. Рама перекосилась превратившись в уродливый, огромный ромб.

Я стояла и смотрела на погибшую красоту. Слезы уже невозможно было сдержать. Они бежали у меня по щекам, щедро орошали губы. Были они очетливо соленые и даже горькие. Конечно же я понимала, что оплакиваю не только эту невезучую раму. Что-то явно надломилось во мне, словно это не рама разбилась, а лопнула какая-то пружина во мне самой. Жалобно всхлипнув я тихонько заскулила, как маленький ребенок уверенный в том, что никто ему не может помочь.

Очнулась от того, что сильные руки подхватили меня, торопливые поцелуи покрыли мое мокрое от слез лицо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Плачь, Эмма, плачь! Слезы это сейчас то, что тебе необходимо! Пусть с ними выйдет вся твоя душевная горечь, все твои обиды. Если ты позволишь, я всегда буду с тобой, я постараюсь что-бы эти слезы были были последними в твоей жизни. Прошу, дай мне возможность доказать тебе свою любовь, — шепот мужчины был поспешный, обжигающий, он перемежался с короткими и страстными поцелуями.

Мне казалось, что я лечу высоко над землей подхваченная жарким порывом ветра. Но тревоги не было. Я откуда-то твердо знала, что эти крепкие руки не уронят меня, что я теперь не одна. Поцелуи становились все яростней, все настойчивее, они покрывали мои щеки, лоб, закрые глаза. Затем наши губу встретились и слились в едином и безумном, почти сумасшедшем поцелуе.

Этот поцелуй был таким долгим, соленым на вкус и неожиданно желанным.

— Загряжский, ты сейчас признался мне в любви? — мой голос был растерянным и тихим.

Мужчина улыбнулся, провел языком по губам, словно слизывая с них остатки моих слез.

— Максим. Давай знакомиться заново Эмма. Называй меня Максим. Ведь Мартином ты уже звала меня. Да и Мартин Загряжский остался где-то там, в далеком прошлом. Кто знает, что с ним случилось? Утонул ли он в море, а возможно его никогда и не было?

Мужчина опустил меня на диван, а сам сел в кресло стоящее напротив. Сине-зеленые глаза вдруг стали задумчивыми. Он сидел неподвижно и смотрел в пустоту.

— Загря… Прости привычка, — я усмехнулась. — Максим… Я согласна.

Для убедительности я протянула руку и коснулась кончиками пальцев его щеки. Она была горячей и немного колючей.

Загряжский встрепенулся. Перехватил мою руку.

— Согласна на все?

Я понимала, что сейчас мы играем словами. Перебрасываем их, словно мячики. Захотелось внести ясность.

— Я согласна познакомиться с тобой заново. Давно хотела спросить тебя о матери Лизы и Шурика. Куда подевалась госпожа Загряжская?

Мой вопрос наверное был неожиданным. На скулах у мужчины появились красные пятна, а взгляд стал отсутствующим и горьким. Я поняла, что воспоминания о первой жене, не относятся к самым приятным для Загряжского. Он резко встал с кресла, уверенным движением полез в карман серых, летних брюк и достал отливающий холодным серебром подсигар. Клацнула маленькая зажигалка, улыбнувшись на мгновение красным огоньком. Загряжский закурил сигарету, затянувшись глубоко и с удовольствием. Ноздри правильного, классического носа затрепетали. Мужчина прикрыл глаза, а затем, словно испугавшись резким взмахом руки потушил сигарету об лежащий на столе подсигар.

— Она меня бросила, — сказал он медленно и с большим трудом выговаривая буквы. — Марта из тех женщин, которым всегда и всего мало. Я был беден, а она любила деньги и роскошь. Я был слепым однолюбом, а она считала верность пустым звуком. Однажды ей предоставился шанс стать любовницей нашего императора и она его не упустила. Даже дети не смогли ее остановить. Правда не долго ей пришлось жить во дворце. Через два года Марта погибла при весьма странных обстоятельствах, — мужчина вздохнул и грустно улыбнулся. — С тех пор я превратился в наглого, циничного ловеласа, но клянусь всеми святыми, сейчас я действительно влюбился. Не признавался сам себе, злился на тебя Эмма, но эта короткая разлука все поставила на свои места.

Загряжский опять полез в карман брюк и извлек маленькую, бархатную коробочку. Он осторожно открыл ее и в лучах солнца сверкнул радужным блеском крупный, прозрачный камень.

— Эмма, я люблю тебя и делаю предложение руки и сердца, увы позвать тебя замуж я не могу, так как официально мы с тобой уже состоим в браке, хотя он фиктивный. Наверное в нашем случае это выглядит немного комично. Один раз мы были уже были женаты по настоящему… Правда это была совсем не ты, я тоже был не совсем я… Уф, я совсем запутался…

Мужчина нахмурил брови и нервно поправил воротник белой рубашки.