Смерть на мосту - Тэйлор Адамс

он сделался легким, как пластиковая игрушка. А капрал Райсевик все еще был вооружен и прятался совсем рядом – их разделяла машина. Лена слышала его дыхание, тихие и неторопливые вдохи и выдохи. Он думал, что делать дальше. Бой продолжался. Она ранила одного из нападавших, возможно, смертельно, но потратила на него все оставшиеся патроны. В перестрелке нужно идти до конца, на полпути не останавливаются.

Она подняла дрожащую руку, намотала прядь волос на палец и сильно дернула.

Крики усиливались, словно мигрень. Лена решила воспользоваться заминкой и пыталась думать, несмотря на вопли. В ее голове крутились мысли: «Я безоружна. Надо перезарядить пистолет или я погибну».

– Папа! – закричал Райсевик. – Папа, ты ранен?

Оказывается, ублюдок в фуре – отец Рая. Лена заставила себя об этом не думать. Эта новость ее только отвлечет, она ей никак не поможет.

– Папа, скажи хоть что-нибудь. Пожалуйста…

Но доносившиеся из кабины грузовика крики уже прекратились, оставив после себя жуткую тишину.

– Папа! – закричал Райсевик громче. – Я до нее доберусь. Обещаю.

Внутри все похолодело от ужаса, наверное, такую же панику испытывает попавшее в капкан животное. Лена попыталась сосредоточиться. Не обращать внимания на отвлекающие моменты.

«Мой второй магазин. Где он?»

У нее в сумке.

«Где моя сумка?»

В центре моста. Где она ее уронила.

На открытом месте.

– Проклятье…

Лена видела сумку с того места, где стояла. Двадцать футов? Тридцать? Она вертелась, опираясь на пыльный бампер «Тойоты», и раздумывала, сможет ли добежать до сумочки. Рвануть к ней, в одно мгновение преодолев это расстояние, схватить магазин, вставить его в «Беретту» и выстрелить. Успеть все до того, как Райсевик ее убьет. Нет, ничего не выйдет.

Преграда между ними – всего лишь одна машина и тишина, в которой любой шаг прозвучит громко. Она умрет с пулями в спине.

– Я убью эту маленькую суку, папа. Обещаю…

Лена сжала пустой пистолет, выдыхая сквозь стучавшие зубы. В голове проносились дурные мысли, воображение рисовало одну безвыходную ситуацию за другой.

«Бежать за сумкой?»

Ее застрелят.

«Остаться здесь?»

Ее застрелят.

«Спрятаться под машиной?»

Ее застрелят.

Она загнала себя в угол, и выбраться из него будет сложно. Она не знала, что еще можно сделать, продолжала нервно накручивать пряди волос на пальцы. Снова вернулась эта ужасная привычка, она делала это до тех пор, пока боль не стала невыносимой. На глаза наворачивались жгучие слезы, идеи становились все более отчаянными.

«Напасть на Райсевика?»

Ее застрелят.

«Бросить пустой пистолет ему в лицо?»

Ее застрелят.

Еще одна прядь накручена на указательный палец. Она накручивала ее сильнее и сильнее.

«Молить о пощаде?»

Он посмеется над ней, потом застрелит…

Она вырвала прядь с корнями. Послышался резкий звук, напоминающий треск, потом она почувствовала, как стекает теплая жидкость по голове. Боль была такой сильной, казалось, все тело разрывается на кусочки. Ее чувства обострились, всего на секунду вокруг нее сгустилась темнота, а потом яркая вспышка света. Боль пронзила разбитый локоть. Справа, рядом с «Тойотой» она услышала тихий скрип кожи.

Приближающиеся шаги.

Он шел к ней.

________________

Завтра он может меня убить.

Я это знаю. Я не дура. В таком случае мне нужно рассказать кое-что о Кэмбри. Исправить ошибку и изложить все так, как было на самом деле.

Вот эта история.

Однажды летом в Орегоне, когда нам с Кэмбри было по двенадцать лет, мы наткнулись на самку белохвостого оленя, которую сбил грузовик. У нее были сломаны ноги. Глаза закатились, но когда мы подошли, она посмотрела на нас и издала странный звук – словно из глубины ее горла прозвучало урчание, похожее на кошачье мурлыканье. Если вы из нашей школы, то уже тысячу раз слышали, что было дальше. Я с ужасом наблюдала за тем, как юная Кэмбри Нгуен молча опустилась на колени, достала из рюкзака нож-бабочку и перерезала животному горло.

Это правда. Ее рука не дрогнула.

Но она так поступила только потому, что это я ее попросила.

Сначала она отказалась, тогда я стала ее умолять. Я обещала никому не рассказывать, не могла больше стоять и слушать это странное мурлыканье и видеть вывернутые ноги. Я знала, что до ближайшей фермы несколько миль, и кто-то из взрослых доберется сюда только через несколько часов, а сама я была жуткой трусихой, чтобы избавить животное от страданий.

Так что в конце концов Кэмбри это сделала.

Я наблюдала.

Затем она помыла руки в ручье, и на всем пути до дома мы не произнесли ни слова. Начался град. Помню, как рыдала на всем пути, как мы шли по двум противоположным сторонам дороги под проливным дождем. Теперь я знаю, что избавить животное от страданий было недостаточно. Мне требовалось кого-то обвинить в случившемся, а ведь обвинить грузовик нельзя.

Когда мы добрались до дома, я не просто нарушила обещание. Я сказала родителям, что во всем виновата Кэмбри: двенадцатилетняя Кэмбри просто взяла и убила оглушенное животное без какой-либо на то причины. Я показала им кровь на ее складном ноже, о котором никто не знал. Оказалось, что до восемнадцати лет нож иметь незаконно. Они поверили мне. Не ей. И в это они верят до сих пор.

Кэмбри Нгуен – убийца оленей.

Это из-за меня Кэмбри была единственной семиклассницей в средней школе Миддлтона, кто ходил к психотерапевту. Мне очень нравилось быть жертвой сумасшедшей сестры, поэтому я снова и снова рассказывала эту историю, добавляя новые детали и ужасные подробности. К октябрю от нее отвернулась большая часть друзей – никто из их родителей не разрешал им приглашать ее домой. Кто-то даже разукрасил ее шкафчик баллончиком красного цвета. По мере взросления Кэмбри подтверждала свою репутацию все новыми выходками – застрявшая в туалете губка стала гвоздем программы. Но только в старших классах психологи наконец поставили ей диагноз: шизоидное расстройство личности. И я до сих пор не знаю, была ли она такой всегда или это я все спровоцировала.

К тому же психотерапевт был пьяницей. Простите, но именно так и было. Мистер Роджерс приходил к пациентам домой в красном свитере и с красными щеками, а мог вообще нажраться в хлам. Помню, как подслушивала обрывки их сеансов. Никогда не забуду полный боли, умоляющий голос Кэмбри, приглушенный дверью:

– Вы не слушаете. Вы меня не слушаете.

И теперь я задумываюсь: может, если бы тогда, двадцать лет назад, я сдержала обещание, то во взрослой жизни у нас были бы нормальные отношения. Может, у Кэмбри не возникало бы потребности убегать каждые несколько