Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

В итоге, как вскоре выяснилось, кроме геморроя, от острожков была и очевидная польза. Тайши, опираясь на гарнизоны, получали возможность бить конкурентов, да и щучить подданных; подданные, опираясь на гарнизоны же, получали защиту от бродячих отрядов, в ходе «острожьей смуты» расплодившихся безмерно; русские купцы, хоть и жулье, но везли полезные товары, и это было хорошо. Бежавшие от обид Похабова через пару лет даже начали возвращаться в родные степи. Что интересно, у монголов все было прилично: нояны их агитировали бежать, дали скот, хорошие пастбища, – в общем, были заинтересованы в новых подданных, а значит, не щемили. И тем не менее народ, прикинув «за» и «против», возвращался. Быть «мунгальским» аратом оказалось хуже, чем ясачным человеком «белого царя».

Ибо – факт есть факт – позже откочевок не было. Иногда пугали, но никогда не уходили. Никто. «Степное эхо» делало свое дело. А когда халхасские нояны решили заняться северными кыштымами, почему-то забывшими, кто хозяин, всерьез, стало ясно: без русских, какие они ни есть, будет хуже, чем с ними. Потому что монголы шутить не умели. Они приходили и брали свое. С лихвой за годы. В 1651-м Мергэн-ноян, племянник Алтан-хана, как бы помогая «побить русских», помочь не помог, но уплату за помощь переполовинил. В 1653-м – то же самое. Затем явился ойратский кутухта Гэгэн. Драться с ними было невозможно, казаки не поспевали помочь, и бурятские кланы начинают бить челом государю: ставьте, ставьте остроги!.. побыстрее!.. и чем больше, тем лучше!.. и чтобы «пожаловал государь на мунгальских и на калмыцких сакмах устроить служилых людей с огненным боем, чтоб было кем их от приходов воинских людей оборонить». И государь жаловал: после походов Сэйгун-тайджи (в 1668-м) и Гэгэн-Боно-кутухты (в 1674-м), разбившихся о новенькие стены, юг перестал быть источником угрозы – и этот факт был оценен по достоинству. Короче, притирка шла не без огрехов, но куда быстрее, чем где бы то ни было, кроме, возможно, земли саха…

Глава XXVIII. Братаны (2)

Tempora mutantur

Если на западном берегу «Великой Воды» не обошлось без сложностей, то на берегу восточном, куда казаки добрались по Ангаре, через Селенгу, все было гораздо тише. Не так, чтобы вовсе в воздусях благорастворение, но, во всяком случае, терпимо, а главное, без крови…

Сперва, столкнувшись с монгольскими всадниками, гости и будущие владельцы сочли за благо не гнать волну, уважительно пообщались с местными, без помех добрались до ставки главного смотрящего – нояна Турухай-Табуна, совсем чуть-чуть, зятя самого Цэцэн-хана, одного из «принцепсов» Халхи, пообщались с ним, произвели приятное впечатление и вернулись домой с подарками. По возвращении сообщив коллегам, что, мол, есть за Байкалом «золотая и серебреная руда». Что далее, ясно: раз руда, значит, не страшно, что монголы. Первым пошел в поиск Иван Галкин, в итоге основавший Баргузинск, вторым – хорошо нам известный Иван Похабов, сразу по высадке столкнувшийся с аборигенами и взявший в плен 70 «инородцев», естественно, подданных Турухай-Табуна. Однако, прикинув, что к чему, на рожон не попер – «наше моче столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в скопе и от рек откочевали», – а поехал прямо к нояну, торжественно извинился и вернул пленных, став почти своим человеком. Ему даже помогли добраться до самого Цэцэнхана, которому он очень понравился, одарив потомка Потрясателя Вселенной «великими государевыми поминками» от имени Тишайшего, но (чисто по Достоевскому: широк человек) за свой счет. Планировал даже махнуть в Китай, но тут уж монгольский суверен пропустить почему-то не захотел, так что Иван Иванович вернулся в Енисейск, так и не повидав Великую Стену.

Начали сосуществовать. Потихоньку ясачили бурятов, на что тайджи с ноянами закрывали глаза, не препятствуя, но и своими правами не поступаясь. «Приезжают-де, – доносили в Москву, – от мунгальских тайшей в братцкие землицы мунгальские люди и забирают ясак сильно, а оборонять-де, государь, ясачных людей служилым людям некем, потому приезжают мунгальских людей человек по двести и по триста, а служилых, государь, людей в острогах за малолюдством бывает мало». В общем, не уступали, но и претензий не предъявляли. Им хватало проблем с Цинами (тогда еще они под них не легли) и Джунгарией (уже вовсю интересовавшейся Халхой), и конфронтация еще и с бородачами, имевшими «огненный бой», была ни к чему. Да и не так плотно «окыштымлены» были бурятские кланы, чтобы скандалить. Русские же атаманы, хотя и закидывали удочки насчет подданства «белому царю», быстро смекнули, с кем имеют дело, и не особо настаивали. Куда нужнее им была дорога в Чжунго, а следовательно, и спокойствие «в мунгальцах».

Но время шло. Мир менялся. Великая Смута в Поднебесной завершалась. Вслед Нурхаци-завоевателю пришел Абахай-победитель. Маньчжуры сломали Ли Цзычена, оттеснили У Саньгуя, выдавили последних Минов далеко на юг, съели юг Монголии, подмяли Халху и проявили интерес к северу. Им не нравилось появление русских на берегах Амура, у своих коренных земель, и они требовали, чтобы тайджи доказали лояльность Пекину. Уже в 1672-м впервые «мунгальские-де люди угрожают же войною» Нерчинску. Чуть позже о том же заявляет могущественный Тушету-хан, и вскоре под ближними к фронтиру острожками появляются отряды «мунгальских воровских людей», разоряющие русские поселки и бурятские кочевья. На требования унять подчиненных Тушету-хан отвечает либо «ничего не могу поделать, их много, а я один», либо загадочным молчанием.

Вновь, и очень активно, начинается агитация среди бурят за откочевку на «голубой Керулен, золотой Онон». Но, хотя эмиссары рвут глотки, успеха не добиваются. Ответ мелкого тайши Инкея, пожилого и мудрого, к чьему мнению многие прислушивались, на поступившее в 1666-м приглашение отъехать в Халху и занять высокий пост при дворе Алтанханов – «не иду-де я в мунгалы и умру-де я в своей земле», – повторяли практически везде. Буряты сделали выводы из опыта «большого побега», а кроме того, не простили налетов, вынудивших многие кланы, бросив «породные» пастбища, уйти под защиту острогов, – и совершенно мимо властей, как-то сами по себе начали создаваться объединенные русско-бурятские ополчения, удачно справлявшиеся с «мунгальцами», если тех было не слишком много. А то и контратаковали. Скажем, 1682-й: «селенгинские и нерчинские острогов служилые и промышленные и гулящие люди и ясачные иноземцы, собрався четыреста человек, нерчинских семьдесят человек да иноземцев ясачных людей семьдесят человек, ходили за мунгальскими воровскими людьми и за своим отгонным табуном». И 1685-й: «просят брацкие люди, чтоб великие государи пожаловали их, велели им брацким людям и тунгусам дать русских людей казаков в помочь, чтоб-де брацким людям и тунгусам итти на тех мунгальских людей и на соетов в поход». А то и вообще атаковали первыми.

К Первому морю

В конечном итоге, получилось совсем не так, как виделось Тушету-хану. Чем чаще шалили его люди, тем чаще буряты, имея в виду восстановить справедливость, набегали на север Монголии, экспроприируя табуны и стада, в итоге чего все оставались при своих, а Халха страдала как бы не больше севера. В конце концов, Тушету-хан оказался в интересном положении: бывшие кыштымники его нагло не боялись, что очень вредило авторитету власти, более того, обижали его подданных, что вредило авторитету еще больше, а маньчжуры выражали сомнение в его соответствии занимаемой должности, одновременно гарантируя все виды поддержки. Вариантов, собственно, не было, и в 1687-м «принцепс» Халхи, подняв Орду, начал официальные военные действия против «похитителей дедовского кыштыма». Это было серьезно. Удинск и Селенгинск, оказавшись в глухой осаде, держали оборону из последних сил, сотник Федор Головин с огромным даже не для тех мест отрядом в полторы тысячи стрельцов ушел в лес и сгинул. Все, что было о нем известно, это что ему вроде удалось дойти до Удинска, а сформировать по острожкам новое войско реально было лишь на следующий год. Потребность в людях обострилась крайне – и в этих условиях случилось то, чего не ждал никто. На осторожный вопрос тайшам, не могут ли они выделить сколько-то мужчин хотя бы для укрепления гарнизонов, буряты двинулись записываться едва ли не всенародно, часто даже (не холопы ведь!) не дожидаясь решения «старших и лучших». Одна из «скасок», присланных ими в Иркутск, сообщает, что «служить-де они великим государям против мунгальских людей рады и у которых-де нарочитые кони сыщутся и они-де брацкие люди будут збиратца к морю и дожидатца из Иркуцка и из Балаганска братцких же людей и с теми-де людьми готовы итти хоть сами, хоть в тот-де полк государев».

Правда, судьба распорядилась иначе: ойратский Галдан-Бошокту в 1688-м году ворвался в Халху, и Тушету-хану пришлось спешно отзывать всадников на защиту своей ставки, но главный итог событий был очевиден: буряты окончательно сделали выбор. Более того, в 1689-м – силу чтут! – в российское подданство попросились несколько монгольских ноянов, участвовавших в неудачном походе, а когда пару лет спустя они передумали и откочевали назад, почти половина их юрт отказалась следовать за природными господами. Прибайкалье поменяло владельца. Монголы еще много лет ходили в набеги, угоняли стада, а при случае и пленных, но это уже было не войной, а разбоем, и казацко-бурятские отряды, догнав, карали налетчиков быстро и страшно, а не догнав, учиняли репрессии на той стороне фронтира. В то же время принципиально меняется ситуация с побегами. Далеко на западе Галдан-Бошокту, слишком поздний и неудачливый кандидат в новые Чингисханы, еще не зная, что обречен, пошел ва-банк, и князьям Халхи стали позарез нужны воины, как можно больше воинов. Теперь они звали бурят открыто, гарантируя «тайшам ноянство, черной кости блаженство», и те, кто откликнулся на зов, подтверждали: все так, принимают великолепно, устраивают шикарно, а перспективы карьеры беспредельны.