Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

В общем, называя вещи своими именами, в конечном итоге все наиболее причастные так или иначе, но получили по заслугам. Не в отвлеченном смысле, а в самом что ни на есть земном. Восторжествовал закон. Думается, сделать больше не под силу было и государю. Но, если честно, большего и не надо…

Глава XXVII. Братаны (1)

Вернемся, однако, с Ямала в Сибирь. Только не на северное направление, которое мы, вслед за казаками и солдатиками майора Павлуцкого, прошли уже до самого пролива, откуда в ясный день и Америка видна, а на юг. Начнем же, видимо, с Потрясателя Вселенной. С кого ж еще…

Все краски заката

Как известно, нищий сиротка из рода Борджигийн, всю жизнь прилежно трудясь и не пьянствуя, в итоге более чем преуспел, оставив детям немалое семейное предприятие и подробнейшие инструкции, как обустраивать унаследованное, дабы не остаться на бобах. Однако, если дети еще более или менее понимали, что к чему, то уже внуки пустились во все тяжкие, а потом все пошло лавиной, фирма лопнула и спасать что-то было поздно. В середине XIV века династию Юань попросили даже из Китая, и владения монголов вновь ограничились родными местами. Настали времена, похожие на те, когда юный Темучин только начинал карьеру. Две Монголии, восточная и западная, и каждая разделена на уделы: на Западе (Джунгария) – четыре, на Востоке (Халха) – семь, и это еще только самые крупные. А стоило появиться претенденту на роль объединителя, на него кидались всей сворой. Естественно, при активной помощи внимательно отслеживающих тенденции ханьцев. Правда, однажды прилетел орел. Князь Бату-Мункэ сумел обыграть всех, объединил все земли, принадлежавшие великому пращуру до его первого похода на Поднебесную и, приняв титул Даянхан (хан Великой Юань), целых 64 года внушал страх соседям. Впрочем, атаковать не рискнул, а после его смерти страна вновь раскололась, теперь уже окончательно, и не на две, а на три части, причем на отныне отдельном Юге независимых княжеств насчитывалось без одного полсотни.

И более о странном не мечтал никто. Алтанхан, князь Тумэта, самый сильный и знаменитый из внуков Даянхана, создал прочное, богатое, сильное владение, но идти дальше не рискнул, сознавая, что китайцы так или иначе погубят. Прочие добились меньших успехов, но рассуждали так же. А потом главной проблемой стали маньчжуры, справедливо рассудившие, что им с монголами в одной берлоге не выжить, и начавшие обкусывать соседей. Первым рухнул Юг. Храбрый и мудрый Лигданхан с сыном Эчже, проиграв коалиции прикормленных маньчжурами родственников, погибли, родственнички избрали ханом маньчжурского владыку, и южная Монголия навсегда стала частью Империи Цин.

С прочими пришлось повозиться. На сей раз попытку объединения предпринял запад. Ойратский Батур-хунтайджи («хан всех князей») попытался убедить владык Халхи в том, что поодиночке не устоять, и почти сумел: 44 владения дали согласие поднять его на белой кошме. Но ненадолго. Какая бы династия ни сидела в Чжуннанхай, политика Китая неизменима, и в степи вновь брат пошел на брата, а когда сильная (ибо единая) Джунгария, как именовалось ханство ойратов в 1688-м, при великом Галдане-Бошокту, попыталась поставить точку силой, западные князья предпочли лечь под Цинов, которые были далеко и казались милостивыми.

Впрочем, далекую северную периферию, граничившую как с Джунгарией, так и с Халхой, весь этот эпос волновал мало. Разве что эхо докатывалось. Жившие там племена, именовавшиеся сперва «хойин иргэн» и «кэхэрин», а потом, обобщенно, «бураа’д», то есть «лесные», были мало связаны с владыками степи, а после смерти Даянхана вообще отдалились. Хотя и пребывали в зависимости от князей Халхи, будучи их «кыштымами». Это была очень интересная система зависимости, немного похожая на европейскую классику с феодальной лестницей, обязанностью вассала служить и платить, а сеньора – защищать и помогать, и принципом «вассал моего вассала – не мой вассал».

Но не совсем, потому что в отношениях «высший – низший» пребывали не люди, а целые кланы и племена. При этом племена, имевшие кыштымов (тунгусы и тыва-сойоты), сами могли быть кыштымами сильных соседей, а у тыва и тунгусов, в свою очередь, были свои кыштымы (конечно, не монголы). По традиции, кто свои обязанности исполнял исправно, мог рассчитывать на спокойную жизнь (много позже, уже состоя в подданстве России, некоторые бурятские кланы просили начальство позволить давать ясак не только «белому царю», но и соседнему кутухте, «дабы от мунгальских людей разоренья им не было»).

Вот в такой-то край пришли и в такую-то ситуацию окунулись в первой четверти русские, медленно продвигавшиеся к Байкалу по двум направлениям, с севера и с юга, но, в основном, конечно, с севера. К «Братской землице» шли без спешки, но и без остановок. По слухам, у «моря» жили племена, богатые не только «мягкой рухлядью», но и серебром, а это значило, что ясак эти племена должны платить Москве, а не тем, кому платят, кто бы это ни был. Кроме того, у всех «экспедиций» были четкие инструкции искать дорогу в Китай, и уже не было секретом, что от Байкала до Китая если и не рукой подать, то близко к тому. А поскольку по пути в подданство России приводились тунгусы, кыштымы бурятских кланов, – против чего тунгусы, кстати, не возражали, поскольку «царева дань» была много ниже той, что они платили бурятам, – в связи с чем возникал конфликт интересов, столкновение было неизбежно.

Что-то теряешь, что-то находишь…

Имелись, однако, и нюансы. С одной стороны, русские, будучи наслышаны о бурятах от тунгусов, знали, что идут в края, где живет народ, вооруженный не хуже, а то и лучше, чем боотуры саха, но гораздо более многочисленный, и были настроены вести себя осторожно. Их, в конце концов, было пугающе мало (даже к концу века на всю Северо-Восточную Азию, Прибайкалье и Приамурье – не более 25 000 человек, а в первый период вообще намного меньше). С другой стороны, бурятские тайши, хотя вовсе не горели желанием терять своих кыштымов, а тем паче сами чьими-то кыштымами становиться, были (тоже от тунгусов) наслышаны о «непобедимости» казаков и их «огненных стрелах». К тому же они и так кыштымствовали под князьями Халхи, а постоянные войны в Монголии («бой у тех мунгальцев живет мало не по вся годы с китайскими людьми») вынуждали традиционных сюзеренов постоянно повышать размер дани. А потому уйти под не слишком обременительную русскую опеку казалось заманчивым. Так что первые встречи завершились на удивление мирно. Информация тунгусских старшин, еще в 1626-м сообщивших атаману Максиму Перфильеву, что «ждут братские люди к себе государевых служилых людей, а хотят великому государю братские люди поклонитися и ясак платить и с служилыми людьми торговатися», подтвердилась. Не считая незначительных, вполне случайных эпизодов, к обоюдному на первых порах удовольствию. А на вторых все усложнилось. Дело в том, что, ничего не имея против статуса кыштымов и умеренного ясака, тайши были немало шокированы, увидев, что русские, по мере продвижения, строят на их землях острожки. Такое ранее в заводе не было, и на такое они не рассчитывали.

Поэтому первый восторг сменился сперва недоумением, а затем и отторжением, даже когда русские изо всех сил демонстрировали максимум миролюбия. Например, в 1630-м воевода князь Шаховской вернул бурятам их семьи, «без закону» захваченные красноярскими казаками (славившимися своим беспределом на всю Сибирь), а буряты в ответ привезли много мехов. После чего воевода решил, что дело в шляпе, но очень ошибся. «Братские люди» решили, что людей им отдали за выкуп, объяснений, что это не так, не приняли (возможно, такое просто в их понимание не вмещалось), а когда князь намекнул насчет присяги, заявили: «пока городки стоят, шерть не дадим, а де их, служивых людей зовем к себе битца». Вот не нравились им острожки, да и все тут.

Брыкались. Правда, не сказать, что последовательно. Например, знаменитый Ойлан-тайша, иными исследователями представляемый ныне как «патриот, защитник национальной независимости и борец с колонизаторами», в ходе всей своей илиады только и делал, что бегал туда-сюда. То «складывал присягу» и героически, хотя и неудачно, нападал на острожки, то «прибегал» в те же острожки, прося «отдать вины и помочь супротив мугальцев, от которых спасу нет». Впрочем, эти редкие конфликты, хотя случалось всякое (первая попытка построить Братск в 1634-м завершилась провалом и потерями), нечасто принимали слишком уж острые формы. Куда прискорбнее было другое. При всем понимании Москвой специфики обстановки и при всей взвешенности ее инструкций, предписывавших «ласку и меру», возможности центра хоть как-то контролировать исполнение его указаний на местах в тот момент равнялись почти нулю, а местные кадры были, скажем так, мало дисциплинированны.

Не мы такие, жизнь такая…

Уже говорил, когда речь шла о Чукотке, но не грех повторить: первопроходцы были разными. Вся палитра характеров в полном объеме, с оттенками. Фигуры сплошь яркие, самобытные, и все до одного отнюдь не гуманисты. Конечно, садисты по духу, типа Пояркова, случались редко. Холодные, прагматичные, по принципу «Не мы такие, жизнь такая», вроде Ерофея Хабарова, при необходимости выжигавшие дотла и резавшие начисто, ибо раз так, то не доставайся же ты никому, – чаще. Однако и самые нормальные, даже остепенившись и вступив на государеву службу приказчиками или еще кем, жили по особым правилам, не видя разницы, кто есть кто. Вот, скажем, челобитная «бедных и беспомощных и до конца разоренных сирот», пашенных крестьян Нижнебратского и Балагановского острогов на имя Тишайшего, поданная в 1658-м в съезжую избу Енисейска на того самого Ивана Похабова. Люди (в том числе и старосты, и целовальники) давно уже отмучились, а читать, если хоть чуть-чуть вникаешь, по сей день больно и страшно. По сути, это не «злоупотребления», как изящно оформлено публикаторами, а полный набор статей УК. Кроме разве убийства, но это, видимо, случайно. И притом страшные кары – вплоть до батогов и отсечения пальцев – за попытки в полном соответствии с законом подать жалобу. А ведь речь не о ком-то, а об одном из лучших, тех, кому за державу обидно. О человеке, мало что основавшем Иркутск и наукой лаурированном – река Похабовка течет и нынче, – так и вообще, по словам Алексея Мартоса, «хотя нрава был беспокойного, характера сердитого, но по всем своим действиям заслуживает быть внесенным в небольшой и почетный список настоящих государственных людей».