Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Як немцам? Да я уж лучше не знаю что…
— А что, все собираются бастовать? — спросил Ондрей. — Да ведь немцы их пересажают, мы же им поставляем кожу.
Мрвента уже пришел в себя и сказал, блеснув глазами:
— Да они это знают, пан фабрикант, но думают, что немцы отпустили бы Приесола, если бы вы им сказали, что он нужен.
— Я спрашиваю вас, все ли за забастовку? — повторил Ондрей и окинул своего мастера холодным, даже злым взглядом.
— Да, все, есть, правда, пара глинковцев, те хотят работать, но остальные…
Ондрей стукнул кулаком по столу. Его правое веко нервно задергалось, он бросил ироническим тоном:
— Ну а остальных мы заменим глинковцами, крестьянами, и баста! Им все равно зимой нечего делать. Последняя партия и так была некачественной, дело пахнет саботажем. — Он протянул руку к телефону: — Барышня, дайте мне комиссара, — процедил он сквозь зубы. — Что? Ну сколько же у нас комиссаров? Ондрейку, само собой разумеется, старосту… Ну наконец-то… Алло, добрый день, говорит Захар. Я звоню вам, потому что у меня здесь хотят устроить революцию. Да, рабочие. Из-за этого Приесола, как будто это я его держу в кутузке. Так вот, не смогли бы вы мобилизовать для моей фабрики членов ГСЛС, крестьян… — Он вытаращил глаза и наморщил лоб. Схватился рукой за воротник рубашки, как будто тот душил его, и закричал в трубку: — Как? Отпустили? Ну, тогда это не имеет смысла… Да, я принимаю его на работу.
Держа телефонную трубку возле уха, он повернулся к Мрвенте и сказал: — Сегодня днем отпустили Приесола и Пашко.
Послушав еще немного, он удивленным голосом закричал в трубку: — Что вы говорите? Хотели взорвать мост? Этого еще только не хватало! Два уже взорвали, нам тогда вообще не вырваться из Погорелой… Ну хорошо, благодарю.
Он положил трубку, закурил сигарету и покачал головой:
— Ночью хотели взорвать мост у Студеной. Застрелили часовых, но потом немцы их отогнали. — Он громко рассмеялся и закашлялся, приложив ко рту белый платок. — А этот осел старший лейтенант позавчера убеждал меня, что партизаны уже не проникнут сюда, капут им, дескать. — Захар встал со стула, подошел к окну и кивнул головой Мрвенте: — Да, вы можете идти и скажите им, что Приесол уже дома.
14
Солнце заглянуло через окошко в избушку старой Галамки, где остановились Светлов и Янко Приесол. Янко умывался холодной водой и поглядывал в сторону плиты, где на широкой доске Галамка гладила его зеленую рубашку.
— Поскорее, тетя, рубашку! — попросил он смущенно, докрасна растеревшись полотенцем.
— Сейчас, сейчас, — ответила старушка.
Светлов, уже почти закончивший бриться, улыбнулся ей доброй, широкой улыбкой:
— Смотри-ка, как ты наряжаешься! Ты что, идешь на смотрины?
Натягивая на голову рубашку, Янко пробормотал:
— Какие еще смотрины! Я иду проведать Милку, узнать, не стало ли ей лучше.
Янко не заметил, как Светлов покачал головой, но ему показалось, что тот читает его мысли. Как каждый, кто преисполнен мечтой, он считал, что любой об этой мечте знает. А этого Янко боялся больше всего.
Когда Милка позавчера прибежала в сторожку «На холме» и оттуда сразу же позвонила в Стратеную сказать, что хлеб, который везут в лес, отравлен, он поспешил к ней той же ночью. Светлову он тогда не признался, куда идет.
Так и теперь он хотел скрыть свои чувства и принялся напряженно думать, как перевести разговор на другую тему. Поэтому он вдруг сказал:
— Что же мы пошлем в землянки на дубравской стороне? Ребятам нечего есть.
— Не бойся, Янко, — ответил Светлов спокойным тоном. — Сегодня из Длгой привезут. А вчера женщины приходили с узлами.
— Да, Звара был в землянках и написал стихи об этих узелках. Хорошие, только, — сморщил он лоб, — хватит ли им этого?
Светлов улыбнулся:
— Смотри-ка, какие у тебя вдруг появились заботы! Прежде ты заботился только о гранатах.
Янко запротестовал:
— Так ведь они заслуживают заботы, товарищ майор.
Светлов хлопнул его ладонью по плечу и засмеялся звучным, громким смехом:
— К черту! Товарищ майор… Мы что, со вчерашнего дня с тобой знакомы? Я для тебя Алексей Иванович. Ну, повысили меня, и что из этого? — Встретив приветливый взгляд Янко, Светлов пожал плечами, и на губах его появилась улыбка. — Вообще-то это хорошо звучит: товарищ майор, — добавил он. — Товарищ майор! Нет, — покачал он головой, — не бойся, я не зазнаюсь. Но знаешь, я горжусь, горжусь тем, что мы здесь кое-чего стоим и об этом знают наши.
Светлов заколебался, рассказать ли Янко, что месяц назад, когда получил повышение партизанский командир Морской, он завидовал ему всей душой. Это была мужская, чистая зависть, но теперь ему стыдно за нее. Нет, зачем распространяться о мимолетной человеческой слабости, о том, что он давно уже преодолел! Он вытер после умывания лицо, надел ватник и сказал:
— Отец был бы рад, доживи он до этого. Он, бедняга, окончил только два класса начальной школы, и, если бы не революция, не быть мне директором школы, а сестре — врачом.
Старая Галамка налила Янко молока в расписанный цветочками кувшин, но ему было не до этого. Он надел папаху и выбежал из избушки. Перейдя улицу, исчез в деревянном доме напротив. На крыльце он столкнулся о Мишо Главачем. Схватив его за плечи, озабоченно посмотрел на него.
— Как обстоят дела с Милкой? Воспаление легких?
— Нет, не бойся, — улыбнулся Мишо, — только бронхит.
Что это Мишо на него так смотрит? Наверное, он задал глупый вопрос. Ну да ладно! Хорошо, что Мишо к ним вернулся, одного врача мало.
Янко тихо нажал на дверную ручку и вошел в небольшую комнатку с побеленной плитой, с тремя кроватями. Две из них были застелены армейскими одеялами, а в третьей лежала Милка. Янко показалось, что девушка спит. Он осторожно подошел к ней и остановился у изголовья.
Милка и в самом деле спала. Щеки ее были красными, как пионы, волосы причесаны, длинные, словно нежный пух, ресницы прикрывали закрытые глаза.
Янко долго смотрел на нее, как будто не желая верить, что это и в самом деле Милка, что их больше не разделяют горы.
«Теперь я ее уже не отпущу, — подумал он, — она должна быть со мной».
Милкино лицо излучало особое обаяние. Опустившись на колени у постели, Янко склонил к ней голову так, что почувствовал ее дыхание, и коснулся губами ее щеки. Он вздрогнул, заметив на Милкином лице легкую, притаившуюся в уголках губ улыбку и трепет ее век.
Милка открыла глаза, обняла его за шею и начала целовать в губы. Янко отвечал на ее поцелуи, потом сел на край кровати и погладил руку девушки.
— Милка, а ты заметила, что я потерял голову уже тогда, на танцевальном празднике?
Голос его был тихим, робким, только сердце билось сильно-сильно.
— Конечно! — засмеялась она и лукаво прищурил глаза. — Девушки сразу такое замечают. Но почему ты сторонился меня?
Он ждал этого вопроса и с виноватой улыбкой ножа: плечами:
— Мне казалось, что сейчас не время для этого. Но как ни старался, я все думал о тебе.
Милка протянула руку и погладила его по волосам.
— Ты очень сердишься на меня? — огорчилась она. — Не сердись, — продолжала она шепотом, — я не виновата.
Но скажи, — добавила она громче, и глаза ее заблестели, — ты хоть немного любишь меня?
Янко прижал к щеке ее горячую ладонь. В плите весело трещали ветки, и в комнатке, наполненной ароматом смолы, было уютно. Но мыслям Янко было тесно. Они вылетели, подобно орлу, и закружились над Каменной. Они поднялись над гребнями горных вершин, которые Янко исходил вдоль и поперек, и под их крыльями растаял снег. Лето, луг в Каменной, маргаритки. Рядом с ним сидит Милка. Сердце его пылает, но голова холодна как лед…
Он вырвался из сетей воспоминаний, как будто проснулся, и сказал:
— Тогда, в Каменной, ты начала говорить о… — смутился он, — о нас. Помнишь? А я тебе сказал, что сейчас не время для этого, Да, Милка, это отвлекает. — Он разозлился сам на себя, подумав о том, что сказал. Глубоко в душе он чувствовал, что не прав. Желая исправить то впечатление, которое вызвали его слова, он добавил: — Знаешь, Милка, теперь я горжусь тобой.
Милка, приподнявшись на локти, покачала головой.
— Нет, — сказала она, — если двое любят, то что в этом плохого? Возьми этот случай с хлебом… Не знаю, решилась ли бы я на такое, если бы тебя здесь не было! Немцы на каждом шагу… Нет, бояться я никогда не боялась, но все-таки… О тебе я думала и когда вам звонила…
Мимо окна кто-то прошел. Милка умолкла. Она подумала о матери, потерю которой еще как бы недостаточно осознала. Как интересно, что каждый раз, когда мама рассказывала ей о самых тяжелых периодах своей жизни, она всегда тепло вспоминала своего мужа.
— Знаешь, Янко, — призналась она, — я думаю, что настоящая любовь, как бы тебе сказать, делает человека сильнее. Все тебе кажется более красивым, легким, когда любишь кого-нибудь.
- Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн - О войне
- Луч во тьме - София Черняк - О войне
- Диктат Орла - Александр Романович Галиев - Историческая проза / Исторические приключения / О войне
- Пути-дороги - Борис Крамаренко - О войне
- Крымское зарево - Александр Александрович Тамоников - О войне
- Долгий путь - Хорхе Семпрун - О войне
- 10 храбрецов - Лада Вадимовна Митрошенкова - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Щит дьявола - Лео Кесслер - О войне
- Я дрался на Пе-2: Хроники пикирующих бомбардировщиков - Артём Драбкин - О войне