Яркий закат Речи Посполитой: Ян Собеский, Август Сильный, Станислав Лещинский - Людмила Ивонина

ожидал французской помощи в количестве четырех-девяти тысяч человек. Примас же публично заявил, что «не сдвинется с места, даже если обстоятельства сложатся не так, как хотелось бы»[213].

Тем временем Миних опубликовал манифест, в котором декларировалось, что все сторонники Лещинского будут считаться врагами своего Отечества, если в течение 14 дней не перейдут на сторону Августа, а король Станислав должен покинуть город. Ожидаемой реакции на этот манифест не поступило. Расположив свою артиллерию на холмах, Миних стал бомбить Данциг, производя 60 выстрелов в сутки ради экономии и получая в ответ из осажденного города 200 выстрелов. Как замечали современники, почти все ядра разрывались в воздухе, а сам Миних признавался, что эти обстрелы «более страшат, чем вредят»[214].

Несмотря на ряд тяжелых боев у стен Данцига, город держался. В апреле Ласси обеспечил безопасность коммуникаций русской армии, разбив сторонников Станислава под командованием воеводы Любельского Тарло и каштеляна Чирского Радзинского. Но штурм форта Хагельсберга перед главными южными воротами Данцига 9 мая закончился для осаждавших полной неудачей. У Лещинского оставалась связь с морем по рукаву Вислы, где у впадения реки в море находился форт Везельмюнде. Это позволяло получать снабжение от шведов и дожидаться обещанного французского десанта. Как раз в день неудачного штурма Хагельсберга французская эскадра адмирала Жана-Анри Берейла (Барая) встала на рейде Данцига. Но война за Польское наследство носила европейский масштаб и велась не только в восточном направлении. Параллельно Версаль активно воевал в Италии, что, разумеется, распыляло его силы. К тому же Швеция и Турция, несмотря на всю дипломатию министра иностранных дел кардинала Флери, занимали выжидательную позицию, что охлаждало пыл французов. Поэтому на полуострове Вестерплятте – небольшой территории между Везельмюнде и морем – высадились всего 3 пехотных полка бригадира Ламотта де Лаперуза, насчитывавшие 2400–2500 человек[215].

Полки поступали под командование Лещинского и маркиза де Монти, который приказал Ламотту сесть на заготовленные суда на Висле и идти в Данциг. Сам флот должен был крейсировать у Пилау для пресечения доставки вооружения и припасов к осадной армии. Французский десант счел этот план опасным и выступил против отплытия флота в Пилау, чтобы иметь последнюю возможность для спасения короля Станислава в случае падения города. Берейл поддержал это мнение, заявив о скором подходе второй эскадры, после чего он смог бы эффективно противодействовать русскому флоту. В ночь с 14 на 15 мая французский отряд тихо сел на корабли и флот отплыл к Копенгагену, что вызвало отчаяние в городе. Посовещавшись со Станиславом, Монти срочно написал рапорт Людовику XV о возмутительных действиях Ламотта: «Европа убедилась, что Ваше Величество выслал войска только для видимости, собираясь пожертвовать Данцигом и его бедными горожанами». В результате французский посол в Копенгагене де Плело, дождавшись подхода кораблей, посовещался с офицерами, и 20 мая эскадра вместе с ним повернула обратно к Данцигу[216].

Второй раз французская эскадра появилась у блокированного города 24 мая. Небольшой отряд полковника Юрия Лесли (1000 человек) оказался зажатым между десантом и гарнизоном города. К несчастью для защитников Данцига, французы потратили два дня на обустройство лагеря, и за это время к Миниху прибыл саксонский 7-тысячный корпус герцога Саксен-Вейссенфельского. Атака Ламотта на русские укрепления 27 мая закончилась неудачей: проводник провел солдат по болотам и вывел прямо на русские позиции. В результате французы, замочившие в болотах патроны, были разбиты. Одним из первых был убит граф де Плело, на теле которого насчитали около 20 пулевых и штыковых ран. Параллельно 2 тысячи поляков попытались атаковать левый фланг русских, но были отбиты и отступили обратно в город. В этом бою русская и саксонская артиллерия впервые с начала осады выпустила больше снарядов, чем гарнизон – 539 против 300[217].

А 12 июня к Данцигу подошел русский флот адмирала Гордона в составе 16 линейных кораблей, 6 фрегатов и 7 других судов. Неудивительно, что Берейл отошел к Копенгагену, едва только узнал о приближении Гордона. Ламотт попросил трехдневного перемирия, в ходе которого были утверждены условия капитуляции, а 24 июня французы сдались. В этот же день сдался и польский гарнизон Везельмюнде под командованием капитана Пацерна. Положение Данцига стало безнадежным, и 28 июня магистрат города начал переговоры о капитуляции. Главным условием русской стороны была выдача Станислава Лещинского и посла де Монти.

30 июня 1734 года Данциг капитулировал и присягнул королю Августу. Но еще 29 июня, поняв, что магистрат склоняется к его выдаче, Станислав Лещинский бежал из города в одежде простолюдина. Недоброжелатели Миниха утверждали, что именно он за крупную взятку пропустил короля через русские позиции. Горожане выдали Миниху французских агентов, примаса Потоцкого и графа Станислава Понятовского. На город была наложена контрибуция в 2 миллиона талеров, в том числе 1 миллион за побег Станислава. В плен сдались де Монти, подскарбий великий коронный граф Франтишек Оссолинский, печатник Сераковский, сеймовый маршалок Рачевский и комендант генерал-майор Штайнфлихт, 1197 наемников, 2147 французских солдат и офицеров и 5 коронных полков. Однако на верность новому королю присягнуло всего 936 человек.

21 июля Данциг посетил Август III, который в сопровождении Миниха поднялся на борт бомбардирского корабля «Дондер». А в декабре 1734 года французы, за исключением Монти, которого Анна Иоанновна считала лично виновным в военном столкновении России с Францией, были отпущены на родину. Монти освободили только по просьбе императора Карла VI в конце 1735 года, но отношения между Речью Посполитой и Францией после войны за Польское наследство были прерваны и не возобновлялись до 1744 года.

События в Данциге не обошел своим вниманием Феофан Прокопович, почитавший эпиграмматический жанр и стремившийся поднять эпиграммы до высот политического звучания. В 1734 году он написал эпиграмму «О Станиславе Лещинском, дважды от короны полском отверженном…». Она звучала так:

Что слава Станислава Богом своим славит,

Станислав бо в имени будтло славу ставит.

Сама она не в одном показала деле,

В какой ты, Станиславе, славу ставишь силе.

Не так, как в бегстве римский полк остановился,

когда о том Йовишу король их молился.

Она не прочь избегнуть; но будто с тобою

Жить хотела, влекома разною манною,

И дважды не от дому, но в дом твой бежала,

И, внутрь внити торопясь, не дошла и стала[218].

Как покажет время, слава к Станиславу все-таки пришла, но то была другая слава.

Некоторое время о короле Станиславе не было слышно, по Польше ходили слухи, что он