Олимп, штат Техас - Стейси Суон

он попался. Он и сам толком не понял, как она выяснила, но потом просто исчезла, и никто понятия не имел куда. Через неделю вернулась. Он обнаружил ее в гостиной, она смотрела игру «Астрос», сумочка лежала на коленях. Юна явно не собиралась оставаться.

— Не уходи пока, — попросил он.

Юна покачала головой, и он не смог истолковать смысл этого жеста. Потянулся, взял пульт, выключил игру. Подумал, что после этого жена повернется к нему, но она не отводила глаз от пустого экрана.

— Я могу что-то сделать, чтобы ты вернулась домой?

Юна вытащила из сумки синий прямоугольник, положила на диван между ними. Паспорт. Они давно обсуждали, что надо бы оформить паспорта, съездить в отпуск в Европу, но пока так и не собрались. А теперь Юна все сделала без него.

— Могу ехать, куда захочу, — объявила она.

И наконец посмотрела в его сторону. По выражению лица он понял: она все еще его любит. Но любовь не столь сильна, как в день той истории с ружьем, как в ту ночь, когда позвонила мать Ли. Хотя, подумал он, может, ему так кажется потому, что вид у нее не настолько обиженный? Собственно, он совсем не обиженный. Впервые за всю жизнь Питер по-настоящему устыдился того, каким мужем он был. Он знал: Юна никогда не боялась, что он ее бросит, но страх того, что он в очередной раз разобьет ей сердце, видимо, мучил ее не меньше. Вот какую любовь подарил он своей жене — любовь, от которой тошно. И тем не менее она раз за разом выбирала эту любовь.

— Можешь сесть, — объявила она, указывая от себя на полметра.

Он сел.

— Я наконец вольна отправиться, куда захочу, а чувствую при этом одно: усталость. Приехала на тебя посмотреть, чтобы снова почувствовать гнев. Может, гнев придаст мне сил разобраться, кто я теперь, кем могу стать, ведь я двадцать лет оставалась женщиной, которая согласна быть твоей женой. Всю эту неделю я спрашивала себя, где бы хотела жить, какой работой заниматься, как проводить время, когда от тебя избавлюсь. Но пока добилась лишь этого: ускоренного оформления паспорта и желания проспать целую вечность.

Питер потянулся к ее руке, но поостерегся к ней прикасаться. Оставил раскрытую ладонь лежать между ними на диване.

— Я могу сделать так, чтобы тебе не захотелось воспользоваться этим паспортом. Стать тем мужчиной, которого ты заслуживаешь.

— Что, никогда больше не будешь спать с другими женщинами?

И когда Питер поспешно кивнул, она покачала головой:

— Нет. Этого недостаточно. Я запрещаю тебе даже прикасаться к женщине с похотливыми мыслями. Запрещаю тебе даже намерения.

— Я справлюсь.

Скепсис, отразившийся у Юны на лице, почти убедил его в собственной лжи. И все же он не лгал.

— Я смогу. Уверен.

— Почему же ты раньше не говорил себе «стоп»?

Питер густо покраснел.

— Ну? — не отставала жена. — Уж скажи то, чего не можешь заставить себя сказать. Не убедишь — уйду прямо сейчас.

На сей раз Питер все-таки взял ее руку, и она ему позволила, хотя ладонь ее осталась вялой и неподвижной.

— Всю эту неделю мне было страшно. Двадцать лет брака, а я только сейчас понял, что ты чувствовала. Я ведь тоже об этом думал: как будут проходить мои дни, если в них не будет тебя, — и пришел к выводу, что ради таких дней жить не стоит. — Он потянулся ко второй ее руке, но она отдернула обе, опустила на колени. Питер откинулся на спинку дивана, закрыл глаза. — Знаешь, мне никогда не хотелось тебя потерять.

Рядом движение — Юна придвинулась ближе.

— Только раз, — сказала она.

И Питер открыл глаза в тот самый миг, когда ее синий паспорт, мелькнув в воздухе, ударил его по щеке.

— Один раз. — Она ударила его снова. — Увижу, что ты прикоснулся к женскому локтю, и прощай навек. Без обсуждений, без адреса для переписки, ни разговаривать с тобой не стану, ни встречаться. Веришь?

Он поднял голову, взглянул ей в глаза:

— Верю.

Памятуя все это, Питер многое выпускает из рассказа о том, что было в доме у Ли. Рассказывает и все время ждет, что жена насторожится, подберется, оттолкнет его. Но она нынче ласковая, спокойная, притягивает его в объятия.

— Пошли спать, — говорит она. — О завтрашнем дне будем думать завтра.

Вот только интонация не совсем верная, она будто читает с листа. И все равно, если она старается не выплеснуть свою злость, он готов оценить это даже выше, чем то, что она вовсе на него не злится.

Они готовятся ко сну, залезают под одеяло, и хотя ему хочется соития с женой, он боится спугнуть удачу, проломить фасад и под ним обнаружить гнев. Или вдруг она подумает, что похоть его зародилась в начале вечера, из другого источника. Он обнимает ее одной рукой, когда она целует его в щеку, но не удерживает, когда она перекатывается на другой бок, подальше от него.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Ты умыться не хочешь? — спрашивает Арло.

Они много часов просидели на крыльце, и хотя Марч пару раз ходил в дом по нужде, нос у него по-прежнему в запекшейся крови, а волосы слиплись. Лед в мешке, который Арло принес приложить к синяку, наливающемуся у Марча на скуле, растаял на ручке качелей, так и не использованный.

— Идем со мной, — говорит наконец Арло — слишком уж тоскливо ему стало смотреть на Марча.

В ванной они долго пялятся в открытую аптечку, где нет ничего, кроме зубной щетки, пасты, расчески и бритвы. Арло ногой опускает крышку унитаза.

— Садись, — командует он. В углу аптечки — открытая коробка, Арло роется в ней, находит махровую салфетку. — Есть спиртовой раствор или перекись?

Марч садится у коробки на корточки, выкапывает крошечный набор первой помощи.

— Может, здесь? — Марч теряет равновесие, опирается ладонью в пол. — Да, надо бы присесть.

Он снова опускается на закрытый унитаз. Арло смачивает край салфетки, берет Марча за подбородок. Марч морщится, потом морщится еще сильнее, когда Арло начинает оттирать кровь, присохшую к виску.

— Прости, — извиняется Арло. — Никогда не говорил, что гожусь в сиделки.

Марч открывает глаза, следит за рукой Арло, по-прежнему перевязанной бинтом.

— К врачу ходил?

— Не, сам перевязал.

— Повязка не больно свежая.

Арло перестает оттирать кровь с лица Марча и смотрит на посеревший бинт, теперь еще и намокший. Разматывает его, крутит рукой. Порез затянулся, образуется шрам.

— Так она больше и не нужна.

Худо-бедно отчистив Марчу висок, он переходит к надгубью:

— Голову запрокинь.

Марч откидывается