Все сложно - Тара Девитт

мой номер…

Вдруг я замечаю краем глаза какое-то движение и в тот же момент чувствую обжигающую боль. Что-то горячее ударяет меня в щеку, а потом стекает по шее и ключицам на руку. Следом я получаю еще один удар – в плечо с той же стороны.

Из моего нутра вырывается скрежет, я ловлю ртом воздух и хватаюсь за лицо обеими руками, как будто хочу содрать с себя то, от чего мне так больно.

– Фарли?! Охрана! – кричит, наверное, Кара или Шона.

Через несколько секунд мне удается сфокусировать взгляд, и я узнаю женщину, стоящую передо мной. Это она, та самая. В руке пустой стакан из-под кофе. Глаза красные, щеки усеяны сосудистыми точками. Та же тошнотворная гримаса.

– В одном вы были правы, – говорит женщина, указывая на меня дрожащим пальцем. – Мысль о том, что вы можете стать матерью, ужасает. Надеюсь, этого никогда не произойдет.

Когда охранник выбивает у нее из руки стакан, я издаю высокое свистящее «ха!» и лениво думаю: «Поздновато. Она уже сделала, что хотела». Другой охранник хватает ее за локоть и куда-то тащит. Кара и Шона кидаются ко мне.

Сколько времени прошло с того момента, когда я спустилась по ступеням? Десять секунд или десять лет? Иногда мгновения слипаются друг с другом, раздуваясь, как воздушные шары.

– Как ты?

– Я принесу холодное полотенце.

Шона помогает мне вытереть и остудить лицо и руку, а Шона, видимо, разговаривает со службой безопасности. Обожженное место саднит, кожа ярко-розовая, как те яйца, которые мы с Хейзл пытались покрасить на Пасху (вообще-то мы хотели сделать их алыми, но у нас не получилось). Ничего серьезного, в больницу ехать незачем, однако я почему-то смотрю на свой ожог, не отрываясь.

Довольно долго все молчат. Потом меня спрашивают, буду ли я подавать заявление в полицию. Я отвечаю, что нет. Меня пытаются переубедить.

Я не слушаю.

Поймав сочувственный взгляд Шоны, я прошу:

– Не говори Майеру.

– Чего она не должна мне говорить?

Шона резко оборачивается. Майер здесь – усталый, взволнованный, растерянный. Совершенный. Почувствовав, что подбородок начинает дрожать, я изо всех сил стискиваю зубы.

С легкой вопросительной улыбкой Майер блуждает взглядом по моему лицу. Когда он подходит ближе, его губы выпрямляются в черту, глаза становятся жесткими.

Если память меня не подводит, в школе мне говорили, что человек, который хмурится, задействует больше мышц, чем тот, кто улыбается. У Майера, несомненно, очень тренированная мускулатура лица.

Таким я его еще не видела. Аккуратные ноздри расширены, брови подняты и сомкнуты в одну линию. Я опять представляю себе, что это картина. Портрет под названием «Бессильная ярость».

– Кто? – скрежещет Майер и уже не кажется усталым.

Мой взгляд перестает бегать и останавливается на его глазах. Это была ошибка. Теперь опять задрожали губы.

– Как… ты сюда добрался? – спрашиваю я.

– Арендовал машину в Финиксе. Теперь ты ответь на мой вопрос.

Я мотаю головой и роняю слезу. Только не реветь!

– Что с гостиницей? – спрашивает Майер у Шоны.

Она передает ему мой рюкзак.

– Мы уже заселились.

Майер прижимает меня к себе и выводит, точнее, почти выносит из здания. Когда мы выходим на парковку, я замечаю магазин «Севен-Илевен» на другой стороне улицы и вспоминаю, что точно такая эмблема была на бумажном стакане, из которого та женщина облила меня кофе. Свежесваренным, горячим. Интересно, она купила его еще до концерта или после того, как я ее выгнала? Наверное, после.

Майер усаживает меня в машину и закрывает дверцу. Здесь я в безопасности, но подбородок по-прежнему дробно трясется и крупные слезы катятся по щекам. Сев за руль, Май сразу же заводит двигатель, а я, чтобы чем-то занять руки, тянусь к чашкодержателю, в который вставлена бутылка с каким-то спортивным напитком.

– Нет! – говорит Майер и, смягчив голос, поясняет: – Не трогай, Фи, это моча, а не «Гаторейд».

– Но… ты же не девочка. Ты можешь остановиться где угодно и просто пописать на обочине.

Еще две слезы шлепаются на консоль между нами. Выражение моего лица так не вяжется с глупыми словами, которые я только что сказала.

– Я очень торопился. Не хотел останавливаться, – говорит Майер, выезжая с парковки, и сжимает мои пальцы.

Я кладу наши сцепленные руки себе на колени и накрываю второй ладонью. Едва не смеюсь истерически, представив себе, как Май пытается одновременно вести машину и писать в бутылку из-под «Гаторейда».

– Джонс. Фи… Извини, что я не успел. Я правда старался.

На слове «правда» его голос прерывается, и ком, стоящий у меня в горле, затвердевает.

Мне хочется сказать ему, что не надо было так спешить. Что я даже не знаю, отчего плачу. Может, я просто очень рада его видеть, а может, дело в успехе моего выступления или в шоке от произошедшего после. Вдруг я действительно зашла слишком далеко? Я в каком-то смысле обидела зрителя, который заплатил деньги за билет. Конечно, ее выходку ничем нельзя оправдать, но я первая начала. Сознательно.

Впервые за все время, что я работаю в стендапе, я спрашиваю себя, стоит ли мне продолжать. Хочу ли я. Правильно ли я понимаю то, чем занимаюсь. Для чего и как я это делаю.

– Фи, пожалуйста, расскажи мне все. Я должен знать. Давай поднимемся в твой номер, приведем тебя в порядок и поговорим. Хорошо? – спрашивает Майер, выдергивая меня из водоворота мыслей.

Только теперь я замечаю, что мы стоим перед гостиницей, что его лицо напряжено, а на сжатых кулаках побелели костяшки.

– Хорошо, – хрипло соглашаюсь я.

Выгрузив свой багаж, Майер вновь берет меня за руку и ведет через вестибюль к лифтам. Я опять истерически усмехаюсь, подумав о том, как сильно наш сегодняшний совместный вечер в отеле будет отличаться от предыдущего. Майер, как и в прошлый раз, не удивляется – только спрашивает номер моей комнаты.

А я продолжаю смеяться. Ничего не могу с собой поделать, когда в груди трепещут крылья. Что-то неудержимое бурлит и пенится внутри. Майер быстро проводит меня по коридору и, как только дверь открывается, вталкивает в номер. Потом входит сам, одним легким движением забрасывает сумки в шкаф, решительно подходит ко мне и крепко прижимает меня к своей груди. Я обхватываю его, соединив руки на его спине.

– Извини, я все никак не отсмеюсь, – говорю я сквозь поток истерических звуков, которые из меня льются, и, втянув в себя воздух, икаю.

– Не хотелось бы тебя разочаровывать, дорогая, но ты не смеешься. Ты плачешь.

Майер двумя пальцами приподнимает мне подбородок, а второй рукой