Тайная жизнь пчел - Сью Кид

Муравьи выстроились в шеренгу и стали победным маршем взбираться сбоку по Нашей Леди, влекомые медом. Не остались в стороне и пчелы — несколько пчел-разведчиков приземлились Марии на голову. Стоит только вытащить мед, и насекомое королевство окажется там в мгновение ока.

Куини сказала:

— Скоро, наверное, к нам и медведи присоединятся.

Я рассмеялась, и, заметив непокрытое медом место у основания статуи, принялась над ним работать.

Нашу Леди покрывали руки — все оттенки черного и коричневого — и каждая из них двигалась своими маршрутами. И тут стали происходить удивительнейшие вещи. Постепенно все руки подчинились одному движению — скольжению вверх и вниз по статуе в долгом, медленном поглаживании, сменяясь затем движением вправо-влево, подобно стае птиц, синхронно меняющей в небе направление своего полета и недоумевающей: кто же отдал приказ?

Это продолжалось очень долго, и мы не нарушали нашего действа разговорами. Мы работали, чтобы сохранить Нашу Леди, и я получала удовольствие от того, что я делала, — впервые с тех пор, как узнала о своей маме.

Наконец мы все отступили на шаг назад. Наша Леди стояла перед нами, совершенно золотая от меда, а цепи валялись на траве под ней.

Одна за другой Дочери погружали руки в ведро с водой и смывали мед. Я хотела быть самой последней, желая как можно дольше сохранить на руках медовую оболочку. Было ощущение, что я надела какие-то волшебные перчатки. Ощущение, словно я могла сохранить все, к чему в них ни прикоснусь.

* * *

Пока мы ели, Наша Леди оставалась во дворе одна, а затем мы вернулись и вымыли ее водой, так же тщательно, как перед тем натирали ее медом. После того как Нейл с Заком отнесли ее на свое место в гостиной, все разъехались. Августа, Июна и Розалин принялись за посуду, а я вернулась в медовый домик. Я лежала на своей кровати и пыталась не думать.

Замечали ли вы, что чем сильнее вы стараетесь не думать, тем замысловатее становятся ваши мысли? Пытаясь не думать, я провела двадцать минут, обсасывая вопрос: если бы со мной могло произойти одно из библейских чудес, что бы я выбрала? Я отвергла чудо с приумножением хлебов и рыб, поскольку не желала вообще никогда больше видеть еду. Я подумала, что ходить по воде — это, конечно, забавно, но зачем это нужно? Ну будете вы ходить по воде, и что дальше? Я остановилась на воскрешении из мертвых, поскольку какая-то часть меня все еще была мертва, как дверной гвоздь.

Все это произошло прежде, чем я вообще осознала, что думаю. Не успела я возобновить попытки не думать, когда в дверь постучала Августа.

— Лили, можно войти?

— Конечно, — сказала я, но даже не потрудилась подняться. С недуманием покончено. Попробуйте-ка находиться хотя бы пять секунд рядом с Августой и не думать.

Она вошла, держа в руках шляпную коробку — белую с золотыми полосами. Какое-то время Августа стояла, глядя на меня сверху вниз, и казалась мне необыкновенно высокой. Вентилятор на прибитой к стене полочке, вращаясь из стороны в сторону, пустил струю воздуха на Августу, от чего воротник захлопал по ее шее.

Она принесла мне шляпу, подумала я. Может быть, она съездила в город и купила мне соломенную шляпку, чтобы меня взбодрить. Но в этом было не слишком много смысла. Каким бы образом соломенная шляпка могла меня взбодрить? Затем мне пришло в голову, что это шляпа, которую обещала сделать Люнель, но это тоже было навряд ли. У Люнель не хватило бы времени сшить мне шляпу.

Августа села на бьшшую кровать Розалин и поставила коробку себе на колени.

— Я принесла кое-какие вещи твоей мамы.

Я смотрела на идеально круглые стенки коробки. Затем я глубоко вдохнула и выдохнула. Воздух выходил из меня толчками. Вещи моей мамы.

Я не двигалась. Я вдыхала запах воздуха из окна, перемешанного вентилятором. Он словно бы стал гуще, как перед дождем, хотя небо было чистым.

— Ты не хочешь посмотреть? — спросила Августа.

— Просто скажите мне, что там внутри.

Она положила руку на крышку коробки и побарабанила по ней пальцами.

— Не уверена, что я помню. Я вообще не помнила о коробке до сегодняшнего утра. Я думала открыть ее вместе с тобой. Но тебе не обязательно смотреть, если не хочешь. Это просто горстка вещей, которые твоя мама оставила здесь, когда поехала за тобой в Силван. В конце концов я отдала ее одежду Армии Спасения, но сохранила остальное. Думаю, оно лежит в этой коробке уже лет десять.

Я села в кровати. Я слышала, как колотится мое сердце. Интересно, слышит ли его Августа, сидя на другой стороне комнаты. Ту-дум, ту-дум. Несмотря на панику, которой обычно сопровождается подобный стук, в нем есть что-то очень родное и до странности утешительное — ведь это твое сердце.

Августа поставила коробку на кровать и сняла крышку. Я слегка вытянулась, чтобы заглянуть внутрь, но не смогла ничего увидеть, кроме белой папиросной бумаги, пожелтевшей по краям.

Августа отогнула бумагу и достала какой-то предмет.

— Карманное зеркальце твоей мамы, — сказала она, продолжая держать его в руке. Зеркальце было овальным, в черепаховой оправе, не больше моей ладони.

Я сползла на пол и оперлась спиной о кровать. Августа вела себя так, словно ожидала, что я возьму у нее зеркало. Я засунула руки под себя. Наконец Августа поднесла зеркало к своему лицу и посмотрелась в него сама. За ее спиной по стене забегали солнечные зайчики.

— Если ты посмотришься в него, то увидишь лицо своей мамы, глядящее на тебя, — сказала она.

В жизни не стану смотреть в это зеркало, подумала я.

Положив зеркало на кровать. Августа достала из коробки щетку для волос с деревянной ручкой и протянула мне. Еще не успев подумать, я уже держала ее в руках. Ручка была прохладной и гладкой, словно бы вытертой от частого использования. Я подумала, что она, наверное, каждый день расчесывалась, делая по сто положенных взмахов.

Когда я уже собиралась вернуть щетку Августе, то увидела длинный, черный, вьющийся волос, запутавшийся в щетинках. Я поднесла щетку поближе к глазам и разглядывала его, волос моей мамы, подлинную часть ее тела.

— Однако, — сказала Августа.

Я не могла оторвать от него глаза. Этот волос вырос на ее голове и теперь был здесь, словно мысль, оставленная ею на этой щетке. И я уже знала, что, как бы ни старалась, сколько бы банок меда ни швыряла и сколько бы ни думала, что могу оставить маму в прошлом, она всегда будет во мне. Я вжалась спиной в кровать и почувствовала приближение слез. Щетка и волос, принадлежащие Деборе Фонтанель Оуэнс расплывались у меня перед глазами.

Я отдала щетку Августе, а она положила мне на ладонь какое-то украшение. Золотая брошка, сделанная в форме кита с крошечным черным глазком и фонтанчиком из горного хрусталя.

— Эта брошка была на ее свитере в день, когда она сюда приехала, — сказала Августа.

Я зажала брошку в кулак, а затем на коленях подползла к кровати Розалин, положила брошку возле карманного зеркальца и щетки и стала передвигать их так, словно бы делала коллаж.

Точно так же я всегда раскладывала свои рождественские подарки. Это всегда были четыре вещи, которые выбирала для Т. Рэя продавщица в торговом центре Силвана: свитер, носки, пижама и пакет апельсинов. Веселого Рождества. Можно было смело ставить на спор свою жизнь, я знала, что он мне подарит. Я раскладывала их вертикальной линией, квадратом, диагонально — массой различных способов, в надежде увидеть в них любовь.

Когда я вновь посмотрела на Августу, она вытаскивала из коробки черную книгу.

— Я дала это твоей маме, когда она здесь жила. Английская поэзия.

Я взяла книгу в руки. Листая ее, я заметила на полях множество карандашных пометок — не слова, а маленькие чертики, спиралевидные вихри, стайки птичек, закорючки с глазками, кастрюльки с крышками, кастрюльки с лицами, кастрюльки с убегающим молоком, лужицы, внезапно вздымающиеся страшной волной. Я смотрела на личные несчастья моей мамы, и мне захотелось выйти на улицу и закопать книгу в землю.

Страница сорок два. Там я наткнулась на восемь строчек Уильяма Блейка, которые мама подчеркнула. Некоторые слова были подчеркнуты дважды.

О Роза, ты чахнешь! —Окутанный тьмойЧервь, реющий в бездне,Где буря и вой,Пунцовое лоноТвое разоряетИ черной любовью.Незримый, терзает.[11]

Я закрыла книгу. Я хотела тут же забыть эти слова, но они пристали ко мне намертво. Моя мама была розой Уильяма Блейка. Больше всего мне хотелось сказать ей, как мне жаль, что я была одной из ее незримых червей, реющих в бездне.

Я положила книгу на кровать к прочим вещам и повернулась к Августе, которая вновь засунула руку в коробку, запгуршав папиросной бумагой.