Дом духов - Исабель Альенде

— В твоем возрасте я тоже был влюблен, сын мой. Моя девушка была самой красивой в нашем селении. Мы собирались пожениться, и она начала вышивать приданое, а я экономить деньги на постройку домика, как вдруг меня призвали на военную службу. Когда я вернулся, она уже вышла замуж за мясника и превратилась в толстую сеньору. Я готов был броситься в реку с камнем на шее, но потом решил стать священником. В год принятия мною духовного сана она овдовела и пришла в церковь с потупленным взором.

Откровенный смех невозмутимого падре подбодрил Педро Терсеро и заставил его улыбнуться впервые за три недели.

— Видишь, сынок, — заключил Хосе Дульсе Мария, — не стоит отчаиваться. Ты снова увидишь Бланку в самый неожиданный день.

Залечив тело и душу, Педро Терсеро Гарсиа поехал в столицу с узелком одежды и небольшим количеством монет, которые священник выделил ему из воскресного подаяния. Еще он дал ему адрес одного руководителя-социалиста в столице, который приютил его в первые дни, а потом нашел ему работу певца в некой богемной группе. Юноша стал жить в рабочем поселке, в деревянной хижине, которая казалась ему дворцом. Мебель составляли пружинный матрац на ножках, тюфяк и стул, два ящика служили столом. Здесь он углублял свои знания о социализме и пережевывал замужество Бланки, отказываясь принять объяснения и слова утешения Хайме. Немного времени спустя он стал владеть правой рукой и пользоваться двумя оставшимися пальцами, продолжая сочинять свои песни о курах и лисицах. Однажды его пригласили на радио, и это стало началом головокружительной популярности, которой даже он сам не ожидал. Его голос часто можно было услышать по радио, а имя сделалось широко известным. Сенатор Труэба, однако, никогда о нем не слышал, потому что у себя в доме не терпел радиоприемников. Он считал, что они служат необразованным людям, являясь носителями опасных влияний и вульгарных идей. Никто не был так далек от народной песни, как он, и единственным, что он принимал в мире музыки, была классическая опера и труппа сарсуэлы,[42] которая каждую зиму приезжала из Испании.

Однажды Хайме пришел домой и сообщил, что решил изменить фамилию, потому что, с тех пор как его отец стал сенатором от партии консерваторов, его товарищи по университету относятся к нему с опаской, а в бедных кварталах ему перестали верить. Эстебан Труэба потерял терпение и готов был надавать ему пощечин, однако вовремя остановился, так как по взгляду Хайме понял, что сын на этот раз постоит за себя.

— Я женился, чтобы иметь законных детей, которые бы носили мою фамилию, а не ублюдков с именем твоей матери! — язвил он, побледнев от злости.

Через две недели он услышал, как в коридорах конгресса и в залах Клуба судачат о том, что его сын Хайме снял с себя брюки и отдал некому индейцу, а сам вернулся домой, прошествовав в кальсонах более пяти километров. Его сопровождали стайки ребят и любопытствующих, которые бурно аплодировали. Эстебан устал защищаться от сплетен и разрешил сыну взять любую фамилию, лишь бы она не говорила о родстве с ним. В тот день, запершись в своем кабинете, он плакал от разочарования и гнева. Он пытался убедить себя, что подобные чудачества у сына пройдут, когда он созреет и рано или поздно станет уравновешенным человеком, будет помогать ему в делах и служить опорой в старости. На другого сына он уже не надеялся.

Николас бросался от одного фантастического предприятия к другому. В эти дни он вынашивал мысль пересечь Кордильеры, подобно тому как много лет назад его двоюродный дедушка Маркос пытался сделать это на примитивном аэроплане. Николас решил подняться на воздушном шаре, в уверенности, что зрелище гигантского шара, зависшего среди облаков, станет уникальным элементом рекламы какого-нибудь газированного напитка. Он выполнил копию одного немецкого цеппелина довоенного образца, который поднимался с помощью системы нагретого воздуха, а внутри помещались один или два отважных человека. Подготовка к этому мероприятию, изучение тайных механизмов, предсказаний карт и законов аэродинамики долго занимали его. Он забыл о занятиях спиритизмом по пятницам и даже не заметил, что Аманда перестала приходить к ним. Когда летательный аппарат был закончен, он столкнулся с препятствием, о котором прежде даже не подумал: управляющий газированными напитками, гринго из Арканзаса, отказался финансировать проект, ссылаясь на то, что, если Николас разобьется на своей махине, снизится объем продаж его пойла. Николас попытался найти других покровителей, но проект никого не заинтересовал. Этого было недостаточно, чтобы Николас отказался от своих замыслов, он решил лететь в любом случае, даже бесплатно. В назначенный день Клара спокойно вязала, не обращая внимания на приготовления сына и на то, что все близкие и соседи пришли в ужас от нелепого плана пересечь горы на этой странной штуковине.

— Мне кажется, он не взлетит, — произнесла Клара, не переставая вязать.

Так и случилось. В последний момент в общественном парке, который Николас избрал в качестве стартовой площадки, показался пикап, полный полицейских. Они потребовали разрешение от муниципалитета, какового, разумеется, у Николаса не оказалось. Четыре дня он бегал из одной конторы в другую, в отчаянии стремясь выполнить необходимые формальности, но все разбивалось о стену бюрократического непонимания. Он никогда не узнал, что за пикапом с полицейскими и неподписанными документами стоял его отец, который не желал допускать подобную авантюру. Устав бороться, Николас убедился, что смог бы лететь только нелегально, а это оказалось невозможно ввиду размеров воздушного корабля. Им овладела тоска, наступил кризис, из которого его вывела мать. Она посоветовала использовать материалы воздушного шара для какой-нибудь практической цели, чтобы не потерять затраченные деньги. Николас задумал открыть предприятие по изготовлению бутербродов. В его планы входило изготовление бутербродов из куриного мяса, упаковка их в ткань от шара, нарезанную на кусочки, а также продажа служащим. Обширная кухня в их доме представлялась ему идеальной для подобного производства. Сады за домом наполнились птицами, привязанными за лапы, которые покорно ждали своей очереди, а два мясника, специально нанятые, обезглавливали их одну за другой. Весь патио был в перьях, статуи богов Олимпа обрызганы кровью, от запаха крепкого бульона всех тошнило, а от вынутых потрохов мухи разлетались по всему кварталу, когда Клара положила конец этой бойне. Нервный срыв чуть было не вернул ее к временам немоты. Этот новый коммерческий крах не слишком огорчил Николаса, потому что его самого тошнило от этой резни, да и совесть была неспокойна. Он смирился с утратой того, что вложил и в это предприятие, и заперся в своей комнате, чтобы придумать, каким образом ему теперь зарабатывать деньги и развлекаться.

— Уже давно я не вижу здесь Аманду, — подсказал Хайме, не в силах побороть нетерпение сердца.

В этот момент Николас вспомнил о девушке и подсчитал, что не видел ее вот уже три недели, что она не присутствовала ни на его провалившейся попытке подняться на воздушном шаре, ни на открытии домашнего производства бутербродов. Он спросил об этом у Клары, но его мать тоже ничего не знала о девушке и даже стала понемногу забывать ее. Ее память неизбежно должна была приспособиться к тому, что через ее дом проходило столько людей, что, как она говорила, сердца не хватило бы сокрушаться обо всех, покинувших его. Тогда Николас решил найти ее, так как почувствовал, что ему не хватает Аманды, этой беспокойной бабочки, и ее молчаливых и жарких объятий в пустых комнатах «великолепного дома на углу», где они предавались этому занятию всякий раз, когда у Клары ослабевала бдительность, а Мигель играл или засыпал в каком-нибудь углу.

Пансион, где жила Аманда со своим братом, находился в ветхом доме, который полвека назад, возможно, и обладал известным блеском, но утратил его, по мере того как город стал строиться на отрогах Кордильер. Его заняли сперва арабские торговцы, которые добавили ему претенциозные фризы из розового гипса, а позже, когда арабы сосредоточили свою торговлю в турецком квартале, владелец превратил его в пансион, разделив на плохо освещенные комнаты, тоскливые, неудобные, с низкими потолками — для съемщиков с небольшими средствами. В узких и сырых переходах вечно царил смрад от дешевых супов и тушеной кочанной капусты. Открыть дверь вышла хозяйка пансиона собственной персоной, рослая, огромная женщина с тройным величественным подбородком и восточными глазами, утопающими в окаменевших складках жира. На каждом пальце у нее были кольца и жеманилась она, как послушница.

— Здесь не принимают посетителей противоположного пола, — сказала она Николасу.

Но тот расплылся в своей неотразимой улыбке, поцеловал ей руку, не отпрянув от облупившегося красного лака на грязных ногтях, пришел в восторг от колец и сообщил, что он двоюродный брат Аманды. Тогда она, побежденная, извиваясь и кокетливо хихикая, со слоновьей грацией повела его по пыльным лестницам на третий этаж и указала на дверь Аманды.