Солдат великой войны - Марк Хелприн

— Эта стрельба.

— Не знаю. — Лейтенант пожал плечами. — Ерунда. Никто не задерживается в этом окопе. Он слишком уязвимый и неглубокий, расположен под углом к передовой. Как ты сам можешь убедиться, не защищает от летящих с той стороны снарядов. Ты должен знать пароль на обоих концах окопа, иначе тебя пристрелят. Днем обычно смотрят, кто идет, прежде чем открывают огонь, но лучше на это не рассчитывать. Ночью стреляют сразу. Пароль надо произнести достаточно громко, чтобы тебя услышали часовые, но и не слишком громко, чтобы не услышали на том берегу.

— И какой же пароль?

— Раньше был банка с маслом, а теперь Vittorio Emanuele, Re d’Italia[40]. Но это очень длинно, сам видишь, поэтому мы говорим «Верди».

— А если я забуду?

— Не забудешь.

— А вдруг? Слова так легко вылетают из головы.

— Скажи им, кто ты, произнести слова на итальянском как можно быстрее и молись.

Они двинулись по коммуникационному окопу. Лейтенант взвел курок револьвера, словно ожидал столкнуться с врагом. Через несколько минут они прибыли к Колокольне и обнаружили, что на них смотрит дуло пулемета.

— Пароль?! — услышали они, прежде чем увидели того, кто задал вопрос.

— Верди! — ответили они хором, возможно, это слово они произнесли более отчетливо, чем любое другое, ранее слетавшее с их губ, а потом прошли в Колокольню.

Услышали, как свистит ветер, словно они действительно поднялись на колокольню, причем не в большом городе, а на побережье, где постоянно дует ветер, посвистывая среди балок под ржавой железной крышей. Они увидели амбразуры, врываясь через которые ветер заставлял стволы винтовок и пулеметов петь как флейты. Однако в Колокольне царила жара, прохладный ветер не мог справиться с жаром солнца, заливающего лучами открытые пространства и через крыши нагревающего блиндажи.

— Я привел нового человека, — объявил лейтенант солдатам, которые стояли у входа в Колокольню. Потом повернулся и ушел, не сказав больше ни слова, даже не взглянув на курсанта, который боялся, что лейтенант его невзлюбил. Тот даже не спустил курок револьвера, помчался по окопу, напоминая кролика, боявшегося поднять голову. Завернул за угол и исчез.

— На сегодня он работу закончил, — проговорил один из солдат. — Теперь поест жареного мяса по-пьяченски и будет дрыхнуть, пока не наступит ночь.

— И что с того? Мы пойдем купаться, — ответил другой. — Ты кто? — Он указал на курсанта.

Кадет почувствовал себя маленьким и испуганным, и, поскольку он на самом деле был маленьким и испуганным, решил показать солдатам, похоже, закаленным войной, что тоже не лыком шит, и ответил: «Я был на „Эвридике». С этого момента его только так и звали, пусть это было и женское имя, — даже после смерти.

* * *

Колокольня являла собой круглый железобетонный дот размером с арену для корриды в провинциальных городках. По периметру cortile[41] диаметром метров восемь располагались девять бункеров. Внутренний двор обычно использовали, чтобы позагорать и подышать свежим воздухом. Снаряды, попавшие в середину двора, убили бы всех вокруг, если бы его не отделяла от бункеров крепкая кольцевая стена из мешков с песком. Австрийцы каким-то образом прознали об этом, так что оставили попытки положить снаряд точно во двор.

Бункеры были бы разного размера, если бы их проектировали те, кто их впоследствии использовал. В Колокольне жили двадцать человек, Эвридика стал двадцать первым. В трех, служивших казармой, койки стояли почти вплотную. Бинокли, шинели, оружие, вещмешки висели на гильзах, вбитых в доски обшивки и потолочные балки. В центре каждого бункера располагался стол, на котором стоял фонарь. У стен под амбразурами для стрельбы стояли стулья, винтовки, ящики с патронами. В каждом помещении спали по семь человек. Как минимум семь всегда несли вахту, наблюдая за позициями австрийцев через амбразуры в семи бункерах. Временами четырнадцать человек, а то и все двадцать один стреляли, перезаряжали винтовки, перемещались из одной части укрепления в другую, таская с собой все три пулемета. При атаке противника, которой они опасались, их число следовало удвоить, чтобы каждую амбразуру обслуживали два человека: один стрелял, второй заряжал или мог занять место первого, если бы тот устал или выбыл из строя. Еще в одном бункере находились карты и телефоны, в другом — кухня, в трех хранились амуниция и боезапас. Лазаретом Колокольня похвастаться не могла, поскольку врач отсутствовал: носилки, хирургические инструменты и перевязочные материалы держали в одном бункере с картами. Самое сильное впечатление, конечно же, производил последний, девятый бункер, отведенный под отхожее место.

Очевидно, здесь заканчивался мир — на двух рядах грязных досок, лежащих над переполненной выгребной ямой. Многие предпочли бы умереть, чем дышать, слушать или смотреть в этом бункере. Любое животное, справляющее нужду в открытом поле, будь то лошадь, поднимающая хвост на бегу, или медлительная и бесстрастная корова, выглядело куда пристойнее, чем два десятка морщащихся, дергающихся, стонущих существ с бритыми головами и гнилыми зубами, которые изо всех сил пытались не свалиться в отвратительную массу, объем которой они же и увеличивали. Алессандро учился выживать в таких условиях, но процесс шел трудно. Он брал протирочную фланель у минометчиков, чтобы очищать доски, на которых приходилось балансировать, наклоняясь чуть вперед, чтобы не опрокинуться в выгребную яму: именно такая судьба постигла двух неаполитанцев, которые пытались дрочить друг дружке. Он заворачивал голову в одеяло, чтобы не видеть, не слышать, не обонять, чтобы его самого никто не видел. Когда Алессандро страдал на мостках, отчаянно пытаясь удержать равновесие, он представлял себе прогулку по Вилле Боргезе в прохладный ясный осенний день: он в лучшем костюме, под ногами тихо шуршит палая листва, чистый воздух бьет в лицо, словно мимо несется курьерский поезд. Некоторые солдаты пели, другие кричали от боли, кутаясь в шерстяные шлемы, изобретенные Алессандро. В этом месте слепота служила подспорьем, но и несла с собой немалый риск. Если кто-то затаил на тебя зуб и хотел отомстить, одного толчка бы хватило, чтобы отправить тебя вслед за неаполитанцами.

Эвридика положил вещмешок на койку, которая стояла рядом с койкой Алессандро.

— Что это за книга? — спросил он. Выпускник лицея и военно-морской курсант, он полагал себя единственным, кто умеет читать на этом берегу реки. Присмотрелся внимательнее. — Это греческий. — В голосе послышалось удивление. После полутора лет службы Алессандро выглядел мрачным, накачал мышцы, загорел дочерна. Эвридике он казался бывалым солдатом, а кроме того, был на шесть или семь лет старше. — Ты умеешь читать по-гречески?

Алессандро кивнул.

— Вот это да, просто потрясающе. — Эвридика указал на раскрытую страницу. — В лицее я учил только латынь и немецкий, никакого греческого.

— Знаю, — ответил Алессандро, возвращаясь к чтению.

— Откуда ты знаешь? — спросил Эвридика.

Алессандро оторвался от книги.

— Потому что это арабский.

Эвридика развязал вещмешок, начал доставать свои нехитрые пожитки.

— Ни одного толстяка, — поделился он своими наблюдениями, заметив, какие поджарые все солдаты.

— Кроме тебя, — едко вставил кто-то.

— Ни одного толстяка, — согласился Алессандро, не отрывая глаз от книги.

— Почему?

Алессандро повернул голову.

— Много нервничаем.

— Я хочу похудеть. На флоте еда слишком вкусная.

— Только не получи пробоину от пуль. Перестанешь быть водонепроницаемым.

— Водонепроницаемым?

— Я держу свои вещи под твоей койкой, — Алессандро по-прежнему не смотрел на курсанта. — Когда идет дождь, крыша протекает.

В бункер вошла кошка, животом приникая к полу. Оглядевшись, запрыгнула на койку Алессандро, принялась вылизывать лапки.

— Это что? — спросил Эвридика, глядя на кошку.

— Кошка.

— Да вижу, но что это на ней?

На кошку была надета какая-то штука из кожи и металла, то ли медицинское приспособление, то ли какой-то военный аппарат.

— Ее ранило осколком, — ответил Алессандро. — Вырвало кусок мяса из спины. Рана заживала полгода, а без этой накладки она рвет рану зубами. — При этих словах кошка изогнулась, чтобы вылизать спину. Добраться не могла, так что лизала воздух.

— Как ее зовут?

— Серафина.

— Чем она питается?

— Макаронами и крысами.

Алессандро отложил книгу, взял буро-рыже-белую кошку на руки.

— Самое печальное не то, что ее ранило, а кое-что другое. Если бы она хотела, давно бы смылась отсюда. Ты знаешь, какие шустрые кошки, как быстро могут бегать, как высоко прыгают. Она могла уйти куда угодно, подальше от фронта. Скажем, в какой-нибудь городишко в Апеннинах, ловила бы мышей под оливами и никогда не слышала выстрелов, разве во время охоты фермеров на птиц. — Он посмотрел на Эвридику. — Но она этого не знает. Остается с нами.