Пони - Р. Дж. Паласио

равно думала, что, может… может быть, я снова увижу ее.

«Вы ее увидите», – подумал я, но не сказал этого вслух.

– А ты хорошо живешь? – оправившись от новости, спросила она. – Выглядишь ты хорошо. Выглядишь так, будто о тебе заботятся.

– Да, – кивнул я. – Сейчас еду в колледж в штате Мэн. Мой Па заботился обо мне, но он умер, когда мне было двенадцать лет. С тех пор я живу в Розашароне у одной семейной пары. Жена в детстве была знакома с моей матерью.

– О? Кто же это?

– Дженни Чалфонт. Урожденная Дженни Корнуолл.

– Ах да, Корнуоллы. Они жили здесь много лет назад. Я их помню.

– Они были очень добры ко мне.

– Хорошо. Хорошо. Так чего ты хочешь?

– Ничего.

– Это скрипка Эльзы? – спросила она старческим дрожащим голосом.

– Да.

– Ты привез ее мне?

– Нет. Это все, что у меня есть от Мамы.

– Тогда зачем ты ее принес?

– Это все, что у меня есть от Мамы, – повторил я.

Она пожевала губами. Видно, что-то в моем ответе смягчило ее, потому что она вдруг сказала:

– Вот что, дам-ка я тебе дагеротип Эльзы. Молли, принесешь его сюда? Тот портрет, что лежит на комоде в моей комнате.

Сиделка, присматривающая за ней, молодая женщина с ярко-рыжими волосами, помогла старухе сесть в зеленое кресло и затем вышла из комнаты. Я опустился на красный бархатный диван.

Мы молча ждали. Раньше я думал, что захочу задать ей миллион вопросов, если когда-нибудь встречусь с ней, но сейчас ни один не приходил в голову. Тишину нарушила старуха.

– Ты ведь знаешь, эта скрипка из Миттенвальда, – сказала она, глядя на скрипичный футляр у меня на коленях.

Я вежливо кивнул. И потом вздрогнул.

– Простите, что вы сказали?

– Ты играешь? – не услышав моего вопроса, поинтересовалась она.

– Нет, я не играю. Вы сказали, Миттенвальд?

– Да. Мы купили Эльзе эту скрипку в Баварии. Там самые лучшие мастера. У нее были такие способности к музыке!

С улыбкой я откинулся на спинку дивана.

– И еще она пела, – добавила старая женщина. – Была одна песня, которую она очень любила. Сейчас я не вспомню название…

Я тотчас понял, что это за песня. В ушах зазвучал голос Митиваля, напевающего ее мне. Все вдруг стало совершенно ясно. Но я ничего не сказал. Слова старухи растаяли в тишине.

В гостиную вернулась Молли. Она раскрыла футляр дагеротипа, чтобы показать его старухе. Та поджала губы и махнула рукой. Тогда Молли передала портрет мне. И я впервые, если не считать снов, увидел, как выглядела моя мать. С блестящего зеркального изображения на меня смотрело ее лицо. Сияющие глаза, смелые и пытливые. Вероятно, на портрете ей было столько же лет, сколько мне сейчас. Она была так красива, так полна жизни, что у меня на глаза навернулись слезы.

– Спасибо, – произнес я с трудом; пришлось откашляться. – У моего отца не сохранилось ее фотографий. Иногда я думаю, что потому-то он и стал фотографом. В память об одном снимке, который он не сделал.

Старая женщина кашлянула, скорее всего, потому, что не желала ничего слышать о моем Па. Тогда я быстро поднялся.

– Что ж, мне пора, – сказал я.

Она этого не ожидала.

– О, хорошо. Может, тебе еще что-нибудь нужно? – торопливо спросила она. – Видишь ли, я живу совсем одна. Мой мальчик умер очень давно. Потом Эльза нас покинула. И мужа моего нет уже много лет. Ты на него похож.

– Вряд ли. Я похож на моего Па, – возразил я и вытер глаза костяшками пальцев. Надев котелок, я вежливо склонил голову. – Вы спрашивали, не хочу ли я чего-то еще. Спасибо, мне ничего не надо, но я был бы очень вам признателен, если бы вы позволили мне насладиться прогулкой по вашему имению. Дженни рассказывала о пруде, где любила плавать моя мать. Я хотел бы посмотреть на тот пруд и еще на сад, в котором моя мать провела свою юность.

Моя бабушка, ибо такова была наша родственная связь, жестом призвала Молли, чтобы та помогла ей встать.

– Конечно, – сказала она слабым голосом и махнула крошечной старческой ладонью. – Иди куда хочешь.

Я решил, что она дает мне понять, что визит окончен, и двинулся к выходу. Но когда я проходил мимо нее, старая женщина прикоснулась к моему локтю. Я остановился, и она, глядя куда-то себе под ноги, схватила меня за руку. Затем, не говоря ни слова, она притянула меня к себе и вскарабкалась своими двумя морщинистыми руками вверх по моей руке, как по лестнице. В ней оказалось больше силы, чем я предполагал. Затем она обхватила меня за шею и прижалась щекой к моему лицу. Казалось, что она пытается надышаться мной. Я обнял ее дряхлое тело и держал его, как хрупкую морскую раковину.

5

Я сел на Пони и катался по имению несколько часов. Оно было красивое и ухоженное. Главное здание являло собой георгианский особняк из красного кирпича с белыми ставнями. На заднем дворе размещались большая теплица и вишневый сад. В конце сада я обнаружил рыбный пруд, к которому вел пологий склон, усаженный плакучими ивами.

Отсюда до дома было далеко. День клонился к вечеру, и небо окрасилось сиреневыми тонами. Низкое солнце словно подожгло траву. Этот пылающий пейзаж напомнил мне первый вечер моего путешествия, когда я подошел к Чащобе. Тогда тоже все словно полыхало в закатном свете. Позади меня, где садилось солнце, привычный мне мир охватило пламя. Тогда я оставил свою старую жизнь и больше никогда к ней не возвращался. И вот вдруг оказалось, что я в каком-то смысле продолжаю то самое путешествие, будто пилигрим, который думал, что потерял дорогу, но вновь нашел ее. Я не потерял дорогу. Я ничего не потерял.

Я спешился, сел на берегу пруда и осмотрелся. Вокруг не было ни души. Только Митиваль сидел рядом на большом валуне и смотрел на меня. Мы уже много дней не говорили друг с другом. Он был моим компаньоном, как всегда, и я любил его, как раньше. Просто нам не нужны были слова.

Я открыл скрипичный футляр – впервые за несколько лет. Скрипка была все такой же прекрасной, как я помнил. Темная древесина клена переливалась в сиянии золотого предзакатного часа, белели колки из слоновой кости. Я представил, как руки матери перебирают эти струны, и меня преисполнила горечь оттого, что я никогда не слышал, как она поет свою любимую песню, что ее голос не сохранился хотя бы в моей памяти.

Затем я