Интервенция - Алексей Щербаков

Путь их лежал к одной из петербургских церквей, которая после высадки войск НАТО возобновила свою деятельность. Правда, священник, как сказала Анни, был какой-то сомнительный. То ли его в России лишили сана, то ли запретили проповедовать… В любом случае оккупационным властям выбирать было особо не из кого. Тем более что этот отец прибежал сам и поведал, что подвергался гонениям из-за того, что выступал против сползания Православной церкви в русский шовинизм. В общем, свой был человек. Впрочем, Джекоба не интересовали религиозные тонкости. Ему хотелось выслушать мнение священника насчет происходящего в городе.

Народу в храме было немного – и он, этот народ, четко делился на две части. Имелись тут женщины среднего возраста и старше, которые истово молились, а рядом с ними околачивались типы весьма подозрительные. Эти явно пришли сюда не с Богом общаться, а получать гуманитарную помощь. Теперь, когда с гуманитарной помощью начали возникать проблемы, американское начальство стало выделять ее более адресно – через тех, кто активно сотрудничал с новой властью.

Батюшка производил довольно приятное впечатление – но что-то в нем было от протестантских проповедников, которые Джекоба утомили еще в Штатах. Гостей он встретил очень почтительно, однако, когда журналист изложил цель своего визита, лицо священника приобрело весьма кислое выражение.

– Вопрос этот сложен, дети мои. Много тут непонятного. Могу сказать одно – это все коммунистическая бесовщина…

– Позвольте, но ведь коммунизм в России рухнул тридцать лет назад…

– Запад так ничего и не понял. Коммунистами были разбужены страшные силы, угрожающие всему цивилизованному миру. Тридцать лет назад дело не было доведено до конца. Ленина не выкинули из Мавзолея. Коммунистическая зараза не была искоренена. Народ не покаялся во всем, что произошло во времена советской власти. Вот и наша Церковь, вместо того чтобы перестраиваться, возродившись после коммунистического безвременья, тут же стала сползать в оголтелый коммуно-фашизм…

Дальше батюшка понес что-то и вовсе малопонятное, все время выворачивая на то, что надо только попрочнее наладить здесь демократию – и ни в коем случае не допустить возрождения русских имперских амбиций. А уж обновленная Церковь будет всегда за… Джекоб едва сдержался, чтобы из свойственного всем журналистам ехидства не спросить: а должен ли русский народ за то, что он победил немцев в Второй мировой войне?

– Фигня какая-то, – подытожил Джекоб, когда они распрощались с батюшкой и покинули храм. – При чем тут коммуно-фашизм? Вряд ли при Сталине в этом городе творилась такая же чертовщина. Очередная порция болтовни ни о чем. Этот священник – такой же представитель их демократической интеллигенции. Разве что в рясе. Но… Все же мне кажется, он чего-то недоговаривал. Он знает куда больше, чем нам сказал.

– Еще бы! Он смертельно боится, – хмыкнула Анни.

– Чего боится? Что придут эти самые русские фашисты и поставят его к стенке за сотрудничество с нами?

– Возможно. Но ты знаешь, я общалась с представителями разных конфессий и мистических школ. И мне сдается, причина его страха куда серьезней, чем боязнь, что власть снова переменится. Он лучше понимает, что тут происходит. И, грубо говоря, боится, что за сотрудничество с нами он будет гореть в аду!

Мать порядка

Демократия в разных странах осуществляется по-разному. В Штатах, к примеру, всякие там выборы и подготовка к ним – это нечто вроде гибрида бизнеса и шоу, которое движется по дорогам, накатанным за десятки избирательных кампаний. В Америке простые граждане – то есть те, кто не имеет непосредственного доступа к демократическому пирогу, для кого политика не является бизнесом, делятся на три категории. Одни на выборы не ходят никогда. У других, особенно в глубинке, политические пристрастия передаются вместе с семейной Библией. Третьи увлеченно слушают, кто из кандидатов им больше наврет и покруче обложит противника. За победителя и голосуют. И все довольны.

В странах Востока и Африки, куда демократические ценности приехали на американских танках, перед выборами сторонники наиболее авторитетных банд, простите, партий объезжают электорат, соревнуясь в числе тех, кого они успеют подкупить и запугать. В общем, побеждает тот абрек, у кого за спиной больше вооруженных кунаков. Как рассказывали коллеги, африканские вожди, которых нужда заставила выучиться без ошибок произносить слова «демократические ценности», являются на участки для голосования, ведя все племя под контролем местного шамана, который следит, чтобы соплеменники ничего не перепутали.

Что же касается России, то Джекоб все лучше понимал, почему местные жители полагают демократию какой-то особо изощренной формой сексуального извращения. Здесь демократия является чем-то напоминающим абсурдный спектакль, поставленный режиссером, находящимся в состоянии белой горячки.

Однажды поутру вдруг внезапно прорезалась связь со Штатами. Правда, прорезалась как-то странно. В американском далеке выслушали жалобы генерала Адамса на тяжелую обстановку, на просьбу о присылке подкрепления, пробурчали, что вопрос решается. И в категорической форме велели срочно проводить выборы местной власти. Будто не было более важных задач. Но вступить в дискуссию и объяснить, что здесь не до выборов, никто из питерского начальства не успел. Связь снова ушла. Кстати, во время недолгих переговоров там, за океаном, не проявили особого беспокойства по поводу того, что все многочисленные современные средства коммуникации не работают. Будто так все и было нужно.

Итак, задача генералу была поставлена, а тот озадачил ею демократическую интеллигенцию. Наконец-то ей нашлась хоть какая-то работа по непосредственной специальности.

Общественный совет уже третий день рассматривал вопрос подготовки к выборам. По какой-то причине его перевели из Дома пролитпросвета в Таврический дворец – и по случаю предстоящей кампании в здание подтянулись дополнительные силы местной общественности – все, кого только удалось еще найти. Для представительства сумели отловить в городских дебрях даже каких-то коммунистов. Правда, эти товарищи не очень хорошо помнили, кто такой Ленин, но это было уже без разницы.

И теперь Анни сидела в зале Таврического дворца и с любопытством психиатра наблюдала за бушующей здесь третий день бурей в стакане воды. По ее мнению, дело-то, если подумать, выеденного яйца не стоило. Никаких политических сил в городе не имелось. Точное количество оставшихся жителей было никому не известно. Все попытки провести хоть какую-то регистрацию с треском провалились.

В таком варианте с демократией никаких проблем возникнуть не должно было. Казалось, чего проще: договориться обо всем заранее, а затем открыть несколько избирательных участков, на которых соберутся журналисты, дабы засвидетельствовать, что все идет по правилам. Что касается электората, то народ придет, куда он денется. Генерал Адамс специально выделил для ведения предвыборной агитации большое количество виски, консервов и всякой прочей гуманитарной помощи. И все бы были довольны.

Но, как оказалось, подобный путь был не для тех, кто называл себя «русской демократической интеллигенцией». Третий день с раннего утра до поздней ночи в Таврическом дворце бушевали страсти. Иногда доходило до драк. Главные идеологические расхождения, конечно же, заключались в том, кто и как будет делить предвыборные фонды и посты в новом правительстве. Причем первое интересовало большинство собравшихся куда больше, чем второе. Увы, генерал и его штаб, наученные горьким опытом, решительно бросали доносы и прочие исходящие от враждующих группировок документы в мусорную корзину, спихнув всю работу на отдел пропаганды. Мол, сами, ребята, разбирайтесь, кто из этой сволочи более выгоден для Соединенных Штатов. Вам за это деньги платят.

А попробуй разберись, кто из них более выгоден. Идейные аргументы у дискутирующих сторон исчерпались довольно быстро, и дальше все пошло по уже до тошноты знакомой Анни схеме. Все клялись в истинной и глубокой любви к демократическим ценностям, а потом каждый начинал с визгом обличать остальных в глубокой личной непорядочности и вороватости. В насыщенном взаимной злобой воздухе звучали названия каких-то фондов, чьи гранты ушли совсем не туда. Потом начинались крики о неких украденных акциях предприятий, приватизированных исторических объектах и всем таком прочем. И неважно, что эти фонды давно уже канули в Лету, предприятия обанкротились, а деньги были потрачены. Громко кричать и обличать друг друга это никому не мешало.

В общем, вначале циничная Анни полагала, что наиболее приемлемыми представителями новой власти будут те, кто меньше всего украдет. Однако чем дальше шло дело, тем яснее становились для нее особенности местной демократии. Очевидно было: кто бы ни дорвался до руководящих постов, украдут в любом случае все, до чего дотянутся. Впрочем, об этой особенности местных друзей Америки Анни предупреждали ее старшие коллеги еще до командировки в Петербург: в России нормой деловой этики местной интеллигенции было взять деньги и не выполнить работу, за которую было заплачено. Что блестяще подтвердилось. За то время, пока ограниченный контингент находился в городе, никто из этой шараги не проявил ровно никаких деловых качеств. Все только путались под ногами.