Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции - Лев Шильник

Эта цитата приведена по книге доктора физико-математических наук А.И. Китайгородского. Он подробно разбирает аргументацию Ансельма, поэтому предоставим ему слово.

«…Это не насмешка. Так и написано. Более того, в книге, из которой я взял эту цитату, сказано, что доказательства Ансельма имело большое влияние на Декарта, Спинозу, Гегеля… Не знаю! Если это так, то тем более удивительно.

Разобраться в доказательстве Ансельма надо с некоторым напряжением мыслительных способностей. Юными схоластами оно, вероятно, выучивалось наизусть и декламировалось нараспев.

Итак, есть существо, которое нельзя себе мыслить несуществующим. (Ну что же, согласимся с этой посылкой. Например, самого себя мне как-то тяжело мыслить несуществующим.) Обозначим его буквой Б.

Далее говорится, что есть существа, которые можно мыслить несуществующими. И с этим согласимся. Скажем, можно мыслить несуществующей собаку с тремя хвостами. Обозначим это существо буквой С.

Ансельм говорит: Б выше С. Что под этим понимается? Выше по росту, по значимости, по цене?.. Не очень ясно. Ну да ладно, пусть Б будет выше С во всех отношениях.

Впрочем, почему? А может быть, треххвостая собака выше?

Да, нельзя сказать, чтобы посылки доказываемой теоремы были очевидны.

Ну а сама теорема?

Она вполне безупречна. Вот она: Б не может не существовать, поскольку это противоречит определению Б».

Не хотелось бы, чтобы на смену строгим и внятным научным суждениям пришли такие «доказательства». Мне больше по душе высказывание деятеля ранней христианской церкви Тертуллиана (около 160 — после 220):

«Сын Бога был распят: я не стыжусь этого, хотя люди обязаны стыдиться этого. Сын Бога умер; в это нужно верить, хотя это абсурдно. Он был распят и воскрес: это несомненно так, поскольку это невозможно».

Четко и ясно. И нет нужды ни в каких естественнонаучных аргументах. Блаженны верующие, ибо их есть царствие небесное…

Итак, мы будем исходить из того, что религия есть не что иное, как самый обычный социальный институт и необходимая часть культуры, посредством которой человек приспосабливается к среде обитания. Вместо того чтобы видоизменяться, умный примат, овладевший огнем и речью, двинулся принципиально иным путем: решительно поставив на социальность, он сыграл ва-банк и в значительной степени освободился от давления естественного отбора. А поскольку корни многих общественных институтов (и религия, вынужденная как-то компенсировать изначально слабый моральный кодекс, здесь отнюдь не исключение) растут из биологии, в чем нам уже не раз пришлось убедиться, имеет смысл попытаться их вскрыть. К сожалению, проблема генезиса религии относится к числу так называемых проклятых вопросов и наряду с происхождением жизни, становлением человека как вида и возникновением языка не имеет удовлетворительного решения. Мы слишком мало знаем и потому вынуждены ограничиться самыми общими соображениями. В такой подвешенной ситуации всегда проще начать с критики предшественников, тем более что они подставляются на каждом шагу.

Биологи обычно выделяют четыре признака, которые позволяют говорить об уникальности вида Homo sapiens среди прочих млекопитающих, в том числе и приматов: прямохождение, членораздельная речь, пользование огнем и умение создавать и совершенствовать орудия труда, изготовленные из материалов, находящихся за пределами естественного биологического круговорота. Иногда говорят о врожденном религиозном чувстве, которого все другие твари вроде бы лишены, хотя проверить сей тезис не представляется возможным. Обычно пресловутое религиозное чувство (конечно, если пустить побоку идею грехопадения) принято выводить из неразвитости первобытного сознания, его принципиально иной организации и страха дикаря перед силами природы. Якобы доисторический человек был не в состоянии как следует разобраться в хитросплетении причинно-следственных связей и без конца мешал в одну кучу закономерное и случайное, не умея надежно отделить существенное от наносного. Бестолково тычась во все углы, как слепой щенок, он рано или поздно должен был наделить неподвластные ему стихии свободой воли, то есть обожествить их. Однако, следуя по этому пути, мы немедленно упираемся в тупик.

Хорошо известно, что люди, жившие в каменном веке, не испытывали никакого трепета перед природными катаклизмами и были замечательно приспособлены к среде обитания. Суровая природа пугала их не больше, чем других животных, но в отличие от них они умели поставить ее дары себе на службу. Этнографическая литература свидетельствует об этом совершенно недвусмысленно, и у нас нет оснований считать, что в глубокой древности дело обстояло иначе. Для чего далеко ходить за примерами? Даже беглое знакомство с пещерными фресками верхнего палеолита не оставляет сомнений, что люди не только не боялись природы, но и великолепно ее знали.

Иногда говорят об особом мистическом сознании первобытных людей, якобы не имеющем ничего общего с мышлением цивилизованного человека. При этом обычно вспоминают французского этнографа Люсьена Леви-Брюля, который писал о прелогическом (дологическом) мышлении людей каменного века. К сожалению, Леви-Брюля сплошь и рядом понимают неверно (быть может, тому виной перевод), потому что мышление как таковое его интересовало меньше всего, и он, конечно же, прекрасно понимал, что логика дикаря ничуть не хуже нашей. Его занимали в первую очередь такие тонкие материи, как ментальность и духовный мир доисторического человека, которые весьма причудливы и плохо стыкуются с психологией современных людей. И что же в этом удивительного? Только в плохих исторических фильмах психология, например, древнеегипетских фараонов ничем не отличается от поведения кровавых тиранов XX века. Подлинная мотивация их поступков не лежит на поверхности и вряд ли может быть вскрыта путем банального сопоставления в диахронии.

Гипотеза, выводящая происхождение религиозного чувства из столбняка, охватившего примитивного человека, едва ли не самая древняя, эту точку зрения разделяли еще античные философы, в частности Демокрит и Эпикур.

Обратимся к другим теориям происхождения религии, которых существует великое множество и которые принято объединять в своего рода кластеры по принципу их генетического сходства. Так, вышеизложенная «теория внезапного столбняка» целиком и полностью укладывается в разряд эмоционалистских теорий, танцующих от чувства ужаса, которое первобытный человек якобы переживал, столкнувшись с грозным явлением природы. Такие теории, изрядно модифицированные, до сих пор пользуются популярностью и весьма востребованы. Существует обширный класс теорий, выводящих веру в Бога из того рассуждения, которое должно было неминуемо посетить нашего далекого предка (так называемые интеллектуалистские теории), или из той пользы, которую вера в Бога приносит обществу (социологические теории), но разбирать их все мы не станем. Ограничимся курьезной теорией немецкого филолога Узенера, на которую ссылается Стеблин-Каменский.

«Когда, — пишет этот высоколобый интеллектуал, — мгновенное впечатление наделяет вещь, видимую нами… состояние, в котором мы находимся, действие силы, которое нас поражает, значением и мощью божества, то почувствован и создан мгновенный бог».

Вы все поняли, уважаемый читатель? Создан мгновенный бог — и все дела. За разъяснениями обращайтесь к Узенеру…

Сам М.И. Стеблин-Каменский полагает, что религия (даже в ее зачаточной форме) ни в коем случае не могла предшествовать мифологии. Он пишет: «Бесспорно в отношении мифа только одно: миф — это повествование, которое там, где оно возникало и бытовало, принималось за правду, как бы оно ни было неправдоподобно». При этом следует иметь в виду, что миф — это не обязательно рассказ о проделках богов (его персонажами являются и животные, и люди) и уж совершенно точно — не примитивная наука, как вполне серьезно полагали ученые позапрошлого века. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что у очень многих народов так называемые этиологические (объясняющие) мифы отнюдь не составляют основного корпуса мифологических текстов. Генезис мифа — это отдельная и очень непростая проблема, анализ которой увел бы нас далеко в сторону. Скажем только, что мифологическое истолкование реалий окружающего мира, по всей вероятности, было неизбежно на определенном этапе исторического развития, и синкретическое (нерасчлененное) мышление работало по своим непреложным законам. Мир был полон новых и удивительных вещей, еще не имевших названий, и все они вызывали живой отклик в душе доисторического человека.

С точки зрения М.И. Стеблина-Каменского, религиозные верования могли вырасти только из мифа. Обратная последовательность исключена, поскольку противоречит альфе и омеге мифологического мышления. Если мы на мгновение допустим, что вера в сверхъестественное утвердилась раньше мифа, значит, миф — явление сугубо вторичное. Сначала возникла вера вместе с обрядностью и культом, а миф подключился позже, разложив все по полочкам. Однако при таком развитии событий совершенно невозможно представить, каким образом сметанные на живую нитку байки вдруг сделались повествованием о реальных событиях, происходивших давным-давно. Если миф вторичен по отношению к религии и представляет собой что-то вроде сочинения на заданную тему, единственная цель которого — облечь в наглядные образы бесплотную религиозную идею, то совершенно непонятно, как люди, верящие в того или иного бога, могли одновременно верить в реальность того, что о нем выдумывалось. Поэтому куда разумнее предположить, что события развивались в обратной последовательности: персонажи мифа постепенно приобрели сакральное значение и стали объектом культа. И в самом деле: что может быть естественнее, чем обожествление мифических героев и фантастических чудовищ? Могущественные персонажи мифа рано или поздно должны были обрести самостоятельное существование и сделаться объектом религиозного поклонения, ибо у кого же еще искать защиты, как не у легендарных героев, знающих наверняка, что было, что есть и что будет?