Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции - Лев Шильник

«У обезьян, — пишет В.Р. Дольник, — вставшая в позу подчинения особь подвергается всеобщему презрению. Если самка примет перед доминантным самцом позу подставки, то из-за сходства поз другие обезьяны зачастую воспринимают ее как позу подчинения и изображают презрение. Из-за этой путаницы поз самки некоторых стадных обезьян избегают спариваться публично, стараются увести самца с глаз группы».

По всей вероятности, человек унаследовал и эту особенность, поскольку половой акт, демонстрируемый публично, нередко ассоциируется с унижением женщины. Разум не сумел разрешить на рациональной основе это противоречие, а потому культура наложила строгий запрет на все, связанное с частями телесного низа.

ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ

Религия является неотъемлемой частью культуры и возникла как общественный регулятор межчеловеческих отношений. Если бы святые отцы продолжали трудолюбиво возделывать свой сад, никому даже в голову не пришло бы предъявлять им какие-либо претензии. Но рано или поздно все без исключения метафизические системы начинают заявлять о том, что они владеют истиной в последней инстанции, и все увереннее вторгаются в области, где им делать совершенно нечего. К сожалению, сегодня едва ли не во всем мире полным ходом идет процесс религиозного ренессанса, и это обстоятельство, откровенно говоря, не может не настораживать.

Все чаще приходится слышать о том, что дарвинизм следует убрать из школьной программы по биологии. Успехи естественных наук вызывают скептическую ухмылку или глухое раздражение. Уже с высоких трибун и с телеэкранов звучат слова о том, что мир и человек — результат непознаваемого творческого акта. Священники все решительнее спекулируют на сложных научных проблемах и дают рекомендации вроде следующей: если ученые не могут договориться между собой, нужно «на всю историю мироздания посмотреть с точки зрения Богооткровенного учения».

Иногда приходится слышать, что принципиальной разницы между верой и наукой нет, поскольку и та и другая покоятся на одинаково зыбких основаниях. Спору нет, любое знание, в том числе строго научное, непременно содержит в себе элемент «веры», поскольку любое живое существо обречено действовать на основе неполной и неточной информации. Человек тоже принимает решения и строит модели, отталкиваясь от знания, содержащего пробелы. Так уж рассудила природа, и в известной логике ей не откажешь. Если бы мы воздерживались от действия, дожидаясь получения исчерпывающей информации, оно бы никогда не началось, что означает прекращение жизненных процессов. Поэтому любой наш поступок — всегда риск, ибо решение принимается в условиях дефицита информации. По той же самой причине любая теория или концепция неполна по определению, и ничего с этим не поделаешь. Мы разводим науку и метафизику по разные стороны вовсе не потому, что в первом случае непроверенной информации больше, а в другом — меньше; критерий их разграничения совершенно иного рода. Единственным — необходимым и достаточным — отличием научных утверждений от метафизических является возможность опытной проверки. Ученый может прийти к тому или иному умозаключению интуитивно, когда фактов, способных подтвердить его теорему, практически нет. Это выглядит как озарение. Его догадка только тогда получит права гражданства в науке, когда подвергнется экспериментальной проверке, а до тех пор она будет оставаться не более чем остроумной гипотезой.

Вера же, напротив, в опытной проверке не нуждается и бежит от нее, как черт от ладана, ограничиваясь сугубо декларативными заявлениями. Кроме того, точные науки потому и называются точными, что оперируют строгой терминологией, не допускающей неоднозначного толкования. Всякий честный опыт может быть легко повторен другим исследователем в любой точке земного шара, если граничные условия заданы правильно.

Совершенно очевидно, что так называемые священные книги этим строгим требованиям не отвечают. Их расплывчатые тексты, изобилующие метафорами, допускают тьму толкований, на чем, собственно говоря, и строится вся экзегетика. В такой текст можно вчитать все что угодно. Прекрасной иллюстрацией к сказанному могут послужить упражнения Софуса Бугге (1833–1907), крупнейшего норвежского лингвиста, текстолога, фольклориста, рунолога и мифолога. Известный отечественный специалист по скандинавской культуре М.И. Стеблин-Каменский в своей книге «Миф» пишет, что этот эрудит благодаря своему необыкновенному комбинационному дару мог доказать все что угодно и тут же опровергнуть доказанное. Так что, если даже допустить на минуту, что Моисей действительно получил на горе Синай откровение в грозе и буре, проверить сие опытным путем у нас нет никакой возможности.

Привлекательность религиозного взгляда на мир объясняется сравнительно просто. Все метафизические системы, будь то туманно-многозначительные восточные учения или европейские схоластические конструкции, перегруженные изысканной формальной логикой, в сущности, очень просты, особенно по сравнению с реальной сложностью мира. Именно этой простотой и к тому же редкой безапелляционностью своих утверждений они и привлекают к себе людей. Любая из этих систем на пальцах объяснит нам, что мир возник так-то и так-то, что создал его тот-то и тот-то, а назначение человека состоит в том-то и том-то. Такой подход дает возможность все понять, ничего не узнав. Приращение нового знания равно нулю, поскольку ответы на все вопросы известны заранее.

Представить себе Творца, пекущегося о судьбе каждого отдельно взятого гражданина, я, например, не в состоянии. Планета Земля — это крошечный шарик, который крутится вокруг заурядного желтого карлика (астрономы именно так определяют место Солнца в звездной номенклатуре), затерявшегося на задворках галактической спирали. И таких галактик только в доступной наблюдениям части Вселенной насчитывается несколько сотен миллионов. Если Творец действительно существует, вообразите масштаб тех задач, которые ему приходится решать. Неужели ему больше нечем заняться, кроме как непрерывно вмешиваться в судорожное копошение протоплазмы на поверхности заштатной планеты? Представьте себе тысячи планет, изобилующих райскими яблоками, хотя яблони там не растут; дивизии пилатов; толпы иуд; леса распятий; непорочное зачатие у существ, сама физиология которых исключает такое понятие, поскольку они обходятся без копуляции, — перемножьте евангельский рассказ на сонм галактических миров, и вы получите карикатуру на веру. Даже гипотеза бога-демиурга, сотворившего этот мир и после отошедшего от дел, положения не спасает, потому что противоречит бритве Оккама: не следует умножать число сущностей сверх необходимости.

Религия, как и все вещи на свете, хороша на своем месте. Для чего науку и веру сталкивать лбами? Пусть вера остается верой, а наука — наукой. Им не к лицу драться за прихожан — паствы хватит на всех. А если принять во внимание, что сама паства охотно посещает оба храма, то вопрос решается сам собой. Умные теологи понимали это всегда и не стремились во что бы то ни стало подкрепить или опровергнуть тот или иной научный тезис строчкой из Священного Писания.

В Средние века в большом ходу были доказательства бытия божьего, коих насчитывалось ровно пять. Значительно позже великий немецкий философ Иммануил Кант (1724–1804) предложил свое (шестое) доказательство, ну а о седьмом наслышан всякий, читавший роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Познакомимся с доказательством известного теолога и философа Ансельма Кентерберийского (1033–1109).

«Возможно представить себе существо, которое не может быть мыслимо несуществующим. Оно выше такого, которое можно мыслить несуществующим. Следовательно, если то существо, по отношению к которому нельзя себе представить высшего, может быть мыслимо несуществующим, то оно не является тем, по отношению к которому нельзя себе представить высшего. Но это непримиримое противоречие. Следовательно, вполне достоверно, что есть существо, по отношению к которому немыслимо существование высшего существа, и нельзя себе представить такое существо несуществующим, и это существо есть ты, наш господин, наш Бог».

Эта цитата приведена по книге доктора физико-математических наук А.И. Китайгородского. Он подробно разбирает аргументацию Ансельма, поэтому предоставим ему слово.

«…Это не насмешка. Так и написано. Более того, в книге, из которой я взял эту цитату, сказано, что доказательства Ансельма имело большое влияние на Декарта, Спинозу, Гегеля… Не знаю! Если это так, то тем более удивительно.

Разобраться в доказательстве Ансельма надо с некоторым напряжением мыслительных способностей. Юными схоластами оно, вероятно, выучивалось наизусть и декламировалось нараспев.