Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

С обеих сторон к дороге подступил высокий тёмный шеломайник, непроходимо густой, пахнущий мёдом и муравьиной кислотой — здешние муравьи, крупные, угольно-чёрные, с железными челюстями, жили, как крысы, в норах, в шеломайниковом густотье.

Василий Созинов на всякий случай подтянул к себе винтовку, настороженно глянул в одну сторону, потом в другую. Новобранцы, сидевшие в телегах, втянули головы в плечи.

   — Что, тигра? — шёпотом поинтересовался Иван.

   — Нет, не тигра.

   — Тогда зачем винтовку приготовил?

   — Здесь, Ванек, водятся звери пострашнее тигры. Называются хунхузы.

   — А это кто такие? Слоны с большими зубами?

   — Узнаешь. Всему своё время. В двух словах о хунхузах не расскажешь.

   — Свят-свят-свят! — Иван не выдержал, перекрестился. — Это кто же такие будут?

Брат не ответил, вновь настороженно глянул в одну сторону, потом в другую, затем посмотрел на вторую телегу, где на поводьях сидел Егор. Было тихо. Но именно эта тишина и не нравилась младшему уряднику Созинову — даже птицы умолкли, — чёрная тайга подступила к дороге вплотную, в темноте возникали недобрые огоньки, похожие на светящиеся волчьи глаза, перемещались в сторону и исчезали.

   — Что это? — шёпотом спросил Иван.

Брат не ответил, огрел кобылу крутом:

   — Но!

А Иван едва глаза себе не вывернул, стараясь разглядеть, что же за огоньки мечутся в таёжной темноте, но так ничего не увидел и не понял, притих и молчал до самого поста, до гостеприимно распахнутых ворот, которые закрылись на толстую деревянную слегу, как только на двор въехали обе телеги.

Прошло два месяца.

Дни будто слились в один, они были похожи друг на друга, как близнецы, ничем не различались. Иван быстро втянулся в службу, тащил лямку в полную силу, словно всегда только этим и занимался — и за хунхузами гонялся, и работяг-китайцев защищал. Однажды со своим напарником и тёзкой, амурским казаком Ваней Сидоренко отбил у «красных бород» стадо заморённых коров, которых те на лошадях перегоняли к себе, за что получил личную благодарность полковника Корнилова — в общем, на совесть служил Отечеству. Без скидок на молодость и трудности.

В тот вечер казаки, свободные от службы, решили приготовить уху — настоящую, казачью, со специями и картошкой, с лаврушкой, перцем, помидорами и несколькими стопками водки, влитыми в кипящий бульон уха в таком разе получается особенно вкусной, с пикантной горчинкой, крепкой, бередит душу, напоминает о родных местах, бодрит кровь, — под такую уху казаки обычно, рассевшись кругом у костра, пели печальные песни, пускали по рукам «обчественную» трубку, всматривались в чужие звёзды, сравнивали их со звёздами своими и загадывали желания — каждому из них хотелось, чтобы в эти минуты кто-нибудь из родных также вышел из дома на улицу и глянул в небо. Тогда, может быть, один взгляд через звёзды дойдёт до другого.

Неожиданно за забором раздался конский топот, и во двор поста влетел казак в неподпоясанной, парусом надувшейся на спине рубахе:

   — Хунхузы!

Василий Созинов первым вскочил на ноги:

   — Тревога! Где хунхузы?

   — На лесные склады напали!

В четырёх километрах от поста, возглавляемого прапорщиком Косьменко, располагались лесные склады, так называемые нижние, их было несколько. На склады свозили древесину, прямо к огромным штабелям брёвен были подведены чугунные рельсы, потому склады и назывались нижними, последними в цепочке заготовки леса, здесь брёвна грузили на платформы и увозили в глубину Китая.

На складах всегда работало много народа, от сотни до трёхсот человек, всё зависело от времени года и количества добытого дерева. Во времянках-засыпушках часто ночевали конторщики с большими деньгами — представители кампаний Скидельского, Попова и других, — и хунхузы об этом знали.

   — Наших там здорово покалечили, — прохрипел прискакавший казак, он дышал с трудом и слова из себя будто бы выплёскивал. — Одного убили — топором рубанули по шее.

   — Братцы, за мной! — скомандовал Василий Созинов, бросился к ружейной пирамиде, выхватил из неё свою трёхлинейку, поспешно нацепил на себя пояс с двумя подсумками, плотно набитыми обоймами с патронами, и прыгнул на коня. — Покажем краснобородым, где раки зимуют!

На посту оставались только прапорщик Косьменко, которого трясла лихорадка — частая в ту пору болезнь, и трое казаков — дежурная группа, которая всегда должна находиться под рукой у начальника поста. Так положено.

Косьменко, кутаясь в два ватных одеяла и безуспешно пытаясь согреться, простучал едва слышно зубами:

   — Вы там поосторожнее!

А Созинов уже вымахнул за ворота поста. За ним на кауром жеребце с коротко подвязанным хвостом скакал старший брат Егор, затем — амурец Сидоренко, белозубый, горластый, со светлыми пшеничными усами, следом — замешкавшийся, упустивший несколько дорогих секунд Иван Созинов.

За младшим Созиновым вытянулась целая цепочка всадников — семь человек. Замыкал цепочку старший урядник Подголов, степенный тёмноголовый казак — амурский, как и Сидоренко, — с лица которого никогда не сходила доброжелательная улыбка. Если в каком-нибудь деле участвовал Иван Подголов, можно было не беспокоиться — успех обеспечен: он и выход из любой, самой дохлой ситуации мог отыскать, и с китайцами был дружен — калякал с ними на их языке, получалось у него это очень лихо. И стрелял он как никто: одной дробинкой снимал с дерева белку — причём всякий раз старался всадить дробинку в глаз, чтобы шкурка не была попорчена, цельные беличьи кожицы ценились превыше всего, их пушные магазины были готовы закупать сотнями. Подголов на скаку стянул с плеча винтовку и загнал патрон в ствол. Когда патрон в стволе — надёжнее себя чувствуешь.

Четыре километра, отделяющие пост от нижних лесных складов, одолели за несколько минут. Василий Созинов по-прежнему скакал первым.

Одна из избёнок-засыпушек, примыкавших к складам, горела — полыхала ярко, с треском. Дыма почти не было — старая сухая избёнка горела жарко.

Метрах в двадцати от горящей засыпушки, прислонившись спиной к забору, сидел окровавленный человек и одной рукой держался за голову. Созинов на скаку вылетел из седла, подскочил к нему — он знал этого человека, — склонился жалостливо:

   — Вы живы, господин управляющий?

Тот оторвал руку от головы, посмотрел на слипшиеся, сплошь в крови пальцы.

   — М-м-м, — промычал невнятно и умолк. Одно ухо у управляющего висело на лохмоте кожи — хунхуз ударом топора почти снёс его.

   — Погодите минуту, — Созинов поспешно выдернул из кармана форменных штанов бинт, скатанный в рульку, наложил управляющему на голову повязку, стараясь плотнее прихватить отрубленное ухо — вдруг умелые врачи в лазарете сумеют прилопатить его?

Через мгновение Созинов вновь сидел на коне.

   — М-м-мы-ы, — простонал вдогонку раненый.

   — Держитесь, господин управляющий! — выкрикнул Созинов, огрел коня звонким шлепком ладони, — как в детстве, когда гоняли лошадей в ночное. — Мы сейчас... Сейчас вернёмся. Иначе хунхузы уйдут.

Созинов опустил поводья, конь понёсся галопом по единственной улочке посёлка. От дыма щипало ноздри, вышибало изо рта слюну, глаза слезилась.

   — Тьфу, — на скаку отплюнулся Созинов.

Впереди, в конце улицы, вразнобой, беспорядочно грохнуло несколько выстрелов. Значит, хунхузы ещё здесь, не ушли, казаки с пограничного поста поспели вовремя. Созинов пустил коня вправо, через штакетник, за которым несколько предприимчивых китайцев выращивали густую, схожую с шеломайником морковку. К огороду этому примыкал длинный плоский ложок, по которому бежали двое людей с косичками. В руках они держали берданки.

Конь легко взял препятствие, подмял копытами жирную морковную ботву и вынес всадника в ложок.

По ложку стелился вонючий, едкий дым.

   — Стой! — прокричал Созинов азартно, вскинул на скаку винтовку. — Стой, стрелять буду!

В ответ один из китайцев поспешно развернул берданку и, не целясь, пальнул в казака. Промазал. Пуля прошла в стороне от Созинова, он даже не услышал её опасной песни.

   — Стой! — вновь прокричал он, давясь воздухом, дымом, смолистым смрадом, исходящим от сырых досок, сдул в сторону слёзы, вытекшие из глаз, и выстрелил в хунхуза. Не попал. Пуля сбила с его головы мятую дырявую кепку и исчезла в пространстве.

   — Стой! — в третий раз прокричал Созинов, передёрнул затвор винтовки. — Стой, гад!

Китаец в ответ по-заячьи взвизгнул, словно в зад ему попал заряд соли, и прыгнул в сторону. В ту же секунду он ткнул перед собой берданкой, ствол винтовки окрасился розовым цветом — вспух целый бутон, — Созинову показалось, что пуля сейчас снесёт ему половину головы, он поспешно пригнулся и сделал это вовремя. Пуля прошла у Созинова почти у самого виска.