И в сотый раз я поднимусь - Галина Артемьева

Она часто летала к своим в Москву, едва ли каждый месяц, радовалась изменениям к лучшему, новым уютным ресторанчикам, нарядным и красивым жителям своего города. Казалось, кончились испытания, люди могли вздохнуть полной грудью. Все ее подруги поголовно взялись делать у себя в квартирах ремонты, да не простые, а с приставкой евро-, что считалось главным показателем качества.

Но каждый раз она почему-то возвращалась в Берлин совсем разболевшейся. Что-то сжимало душу в тиски на родине.

Лежа в очередной раз в послемосковской горячке, она нацарапала свое предчувствие:

Болезнь Москвы я привезла с собой.Не гриппом я болею, а Москвой.

Там мертвый снег на грязной мостовой —Он умирает, только наземь ляжет,И жижа темная любую поступь свяжет —Ты перестанешь быть самим собой.

Болезнь Москвы – тяжелый мой недугМне не дает уснуть, шурша листвою палой,И обращает в явь то праздник небывалый,Что горем обернуться должен вдруг,То слышен сладкий колокольный звон,Который скоро станет вдовьим плачем,То снова мгла передо мной маячит,И мертвый снег мой заглушает стон.

Слишком многое сильно тревожило. Очевидно было, что общественное сознание изменилось коренным образом. Приоритетным народным ориентиром стало стремление к обогащению, неважно каким путем. В деньгах видели главное счастье, главную цель. Обман, корысть, расчет, страсть наживы не считались теперь чем-то постыдным, безнравственным. Скорее наоборот. Стыдно было не урвать, не обмануть, не подвести. Если человек оказывался на это неспособным, у него было два названия: лох и лузер.

Саша своими ушами слышала, как молодой человек, познакомившийся с девушкой, спросил у ее подруги:

– Овчинка стоит выделки? У нее деньги есть?

Появилось много богатых молодых людей, умело делавших деньги. Они могли себе позволить все: любую плотскую радость (все покупалось), любые покупки в любой части света (это теперь называлось шопинг) и поразительное, уничижительно-хамское поведение по отношению к тем, кто от них зависит, начиная от собственных жен до «серой биомассы», как назывались теперь ими те, кто не обладал капиталами.

Дети богатых воспитывались своеобразно. Испытывали глубокое презрение к малообеспеченным и зависимым от них человеческим существам, по примеру своих родителей, очевидно, но говорили при этом с явным украинским акцентом: росли-то они на руках украинских нянек, поскольку родители наслаждались собственной жизнью и много времени потомству уделять не могли.

Невозможно себе представить ни в одной другой стране, чтобы первоклассник сказал учительнице:

– Какое право вы имеете делать мне замечание, вы, нищая!

Как и невозможно себе представить, что родители эту реплику будут повторять с гордостью:

– Вот он у нас какой! Смышленый!

При этом представления о богатстве индивидуума складывались зачастую совершенно ошибочно. В стране, где долгие годы дефицита приучили людей считать самым ценным капиталом заграничные тряпки, привыкли наивно ориентироваться на внешний вид, на наличие или отсутствие дурацких предметов: сумок определенной марки, мобильных телефонов…

Саша, хорошо усвоившая уроки 90-х, принципиально не покупала себе дорогих вещей. Она помнила, как они питались одной картошкой и были вполне счастливы. Дело было не в количестве денег. Точно не в них! Однако на родине ее почему-то принимали за богатую: ее мобильник, почти ничего не стоящий, так как ее оператор сотовой связи раз в полтора года выдавал клиентам новый аппарат за символическую плату – от 1 до 20 евро, однако, привлекал всеобщее внимание и уважение: в Москве эти аппаратики стоили от 500 евро и выше.

У Лени с Сашей не было накоплений в банке, но на жизнь, с путешествиями, гостями, полетами домой, хватало вполне. Они не считали себя ни бедными, ни богатыми, жили своим трудом и были вполне довольны. Мишка закончил школу, поступил в университет, рвался в Москву со страшной силой. Он с детства знал, чего хочет. Сочинял песни, пел, собрал свою группу в Берлине, репетировал ночами в гараже и ныл непрестанно, что настоящая жизнь проходит не здесь, а дома, что он имеет право решать, где жить. В конце концов договорились с ним так: закончишь универ, езжай куда хочешь. Экстерном закончишь – раньше уедешь. Человек принял к сведению, осуществил задуманное, уехал домой, уверяя, что добьется своего, будет петь на своем родном языке в своей родной стране.

И добился! Вписался в расцветающий отечественный шоу-бизнес, стал известным, востребованным.

Ребята жили собственным трудом, помогали друг другу, заботились. У них были свои убеждения, принципы, которые не очень гармонировали с картиной окружающей действительности.

Эльку однажды пригласили в какой-то музей на поэтический вечер. Она с удовольствием согласилась, но за день до события узнала, что вечер этот – сборище фашистов, вполне раздольно чувствующих себя в центре Москвы. Элька думала, идти ли ей туда или проигнорировать. Читать свои стихи перед ними? Есть ли в этом смысл? Наконец решила вот что.

Когда-то в детстве услышала она от мамы рассказ-легенду о датском короле во время оккупации Дании немецкими фашистами. Заняв страну, захватчики первым делом издали указ о том, что всем евреям отныне полагается носить на одежде желтую шестиконечную звезду. На следующее утро датский король вышел на улицу с шестиконечной звездой на лацкане. Было ли так на самом деле или это добрая сказка? Никто точно не знает. Однако Элька отважилась сделать сказку былью.

Зал был полон. На сцену выходили один за одним некрасивые люди и читали бездарные злобные речевки. Настала Элькина очередь. Она вышла в длинном черном платье и черном пиджаке. Ее поприветствовали. Красивая, стройная, светлая.

Элька сняла пиджак. На платье желтела шестиконечная звезда. Она читала стихи о любви, а из зала доносились проклятья. Дочитала. Ушла.

Так она понимала свой долг.

Осознавала ли она, что рискует собой?

Безусловно. Но бывают моменты, когда иначе нельзя.

В конце концов, она – внучка войны. Ее деды защищали Москву от таких, как эти. И неужели никто не будет против? Просто отойдет в сторону из страха?

Получалось, она была одна, кто не отошел, а встал лицом к лицу – против всех.

Жизнь проступала страшноватая. Но она шла, и все равно радовала, и постоянно дарила надежду.

Элька родила второго ребенка, дочку.

У недавно женившегося Ромки ожидалось прибавление.