Ангелы времени - Гаевский Валерий Анатольевич

— Я впечатлен. Даже нет слов. Хотя, признаюсь, нечто подобное я ожидал. Но тем лучше. Значит, Голиаф может оказаться хорошим связным с братией, ведь они теперь наши союзники. Что прикажешь, Голиаф-Шпажист?

— Вообще-то приказывает Приам, но могу и я. Включите связь с экипажами.

— Выполнено, — ответил Муркок.

— Всем членам команды разведкораблей! Мы еще не оценили боевую обстановку вокруг города-притона и его терминалов. Скорей всего, нам придется прорываться через кольцо захвата. Эта тактика проверена и стара как мир. Сомневаюсь, что теократы придумали что-то особенно новое. Поэтому все вы сейчас канониры. Понадобится — станете десантом. Дальше ты, Приам…

— Командам, подключиться к операторам бортовиков. Канониры, по местам! Капитанам бригов подтвердить приказ!

— Канониры брига по местам! — повторил вслед за Голиафом-Шпажистом Муркок.

«Вертушка» повернулась на десять градусов уже через двенадцать минут.

Как и предполагал Голиаф, шестнадцать тяжелых каравелл на самой низкой орбите образовали кольцо захвата с диаметром километров в тридцать, и здесь, в этом кольце, как в игровой арене, кипел не утихающий ни на минуту бой.

Каравеллы сбрасывали уже не первую партию десантных модулей, которым не давали возможность приземлиться стайки проворных дракаров. Беспорядочную стрельбу вели все. Короткими вспышками сгорали модули и дракары.

Силовые купола трех терминалов города-притона сдерживали град обломков, сыпавшихся сверху наподобие метеоритного дождя. Теократы упорно желали пробиться к терминалам. Им упорно в этом препятствовали. Но ряды дракаров редели. Это было заметно.

Тяжелые каравеллы продолжали сбрасывать в кольцо, точней говоря в «колодец осады», все новые и новые модули. Не отличавшиеся маневренностью, эти посудины, тем не менее, какое-то время вели перестрелку с дракарами и, набирая скорость, устремлялись к поверхности. Пираты перехватывали их на разных высотах и жгли термитными ракетами.

Разумеется, уследить за всеми шлюпками становилось для братии все более трудной задачей. Наверняка хотя бы одной-двум из них удалось приземлиться вблизи терминалов и выпустить штурмовиков. При огневой поддержке лазерных зениток со своих модулей на близком расстоянии они могли пробить силовые купола, даже хотя бы один из трех, и пробраться к шахтам терминалов.

— Ввязываться в открытый бой в кольце всем четверым бессмысленно, — предложил свое резюме Натан Муркок. — Этим мы не поможем братству. Предлагаю разделиться. Мы с Голиафом посадим свои корабли вблизи вот тех двух кратеров, что с восточной стороны от куполов, уйдем в режим тени и будем держать купола под неусыпным контролем. В случае каких-либо атак теократов будем отсекать их огнем. Затем сменим базирование, сместимся западнее. Приам и Альберт, опять же в режиме тени попробуете навалиться на одну-две их каравеллы… Надеюсь, это их всполошит и отвлечет и даст возможность тебе, Голиаф, установить связь с городом, найти Шантеклера. Хорошо было бы, если бы они могли под шумок впустить твой бриг на один из терминалов. Ну а я уж потом буду один скакать по полю…

— Все это очень рискованно, но твой план я одобряю, — голос Приама Пересвета звучал уверенно. — Что скажешь, Голиаф?

— План вполне пиратский, — согласился Сааведра. — Моим бывшим товарищам он бы понравился. А что может предложить наш четвертый капитан?

Альберт Карузо, бывший капитан каравеллы «Митра», хоть и не отличался большой общительностью, но все знали его как человека, который рискнул жизнью, захватив оружие у теократов в подземелье Чистилища, кто в одиночку загнал в келью-ловушку семь из двенадцати смертников, охранявших высаженных пассажиров.

— Прошу прощения, — сказал Карузо, — но мы ведь пришли сюда не ради мелочной забавы и мы не в креслах тренажеров-имитаторов. Начнем действовать по твоему плану, Натан, а поправки возникнут сами. Я — за!

— Об одном жалею, — Приам Пересвет засмеялся, явно приветствуя общее единодушие. — Не успел нанести боевую раскраску на физиономию!

— У моей бывшей братии есть другая традиция. Все, кто остается в живых после боя или абордажа, — разукрашивают обшивку своего дракара лазерным граффити. Если честно, это настоящее искусство. Принимаете идею?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— С удовольствием возьму у вас уроки, господин Шпажист! — сказал Альберт Карузо.

— Я, пожалуй, тоже, — согласился Приам. — А ты, Натан?

— Тайная мечта бывшего кадета — научиться рисовать граффити на бронированных боках космических кораблей… Всегда восхищался этому искусству.

— Черт побери! — воскликнул Приам Пересвет. — Мне нравится наша четверка. Говорим о пустяках перед самым прыжком в пекло!

Уже через пять минут после этого крепкого разговора, четверка бригов разделилась на пары и стала заныривать в новый орбитальный уровень, где прихоть развлечь друг друга пустяками могла быть воспринята, пожалуй, только как одержимость законченных фаталистов.

(продолжение следует…)

Часть вторая. Фрагмент третий

Из дневниковых записей Рамзеса Имраэля, Звездного Архитектора и

астрофизика Королевского Двора

«Удивительно, но неоспоримый факт: за каждым явлением, действием или идеей всегда что-то или кто-то стоит. Простая логическая аксиома. Ничто не движется собой. Импульс и толчок есть у всего на свете. Чтобы создать видимость непрерывности — нужен генератор — «рождатель». Но генератор — это, как бы сказать, еще не весь Бог… Это лишь его доступная нам видимость. Невидимость Бога гораздо сложней. Для чувств, для мыслей, для сознания.

Вселенная великолепна своей видимостью. Но увидеть ее всю невозможно. Невозможно каждый миг в каждой точке.

Нет ничего красивей, чем звездная архитектура! Но странен мир, в котором архитектор ничего не может создать, а вынужден только описывать, бесконечно описывать уже созданное. Такова моя судьба.

Я, как собиратель гербария бессчетного числа растений, все уходил и уходил во вселенский лес, точно зная, что никогда не дойду, никогда не вернусь и никогда не завершу свою работу… Да, я успел стать систематиком, математиком и художником. Я тщил себя мыслью, что проникаю на умозрительном уровне в другие миры, но мое проникновение, на самом деле, касалось, опять же, лишь видимости, пусть даже отдаленной на бесконечность.

В конце концов, я стал игнорировать при этом главное — точку отсчета. Где я стоял минуту назад? С чего начинался мой поиск? Во что превратилась моя классификация? Что описывала моя математика? Какие картины рисовало мое воображение?

Философы говорят: в хорошо заданном вопросе всегда содержится ответ или хотя бы часть его… Эта логическая уловка сводила меня с ума.

Так получилось, что я стал автором Великого Приговора.

И вот я задаю себе хороший вопрос, в котором должен содержаться ответ: почему я не остановился? Потому, вероятно, что верил в видимость, иначе говоря, доверял только ей: объективной, состоятельной, всегда возможной.

Я ничего не оставил для невидимости, закрыл для нее все подходы, все двери, запретил ей распахивать все форточки всех окон. Так я оказался в камере своего рассудка, в зеркальной шкатулке чувств, в коконе сознания…

В хорошем ответе всегда содержится вопрос или хотя бы часть его…

Тогда я понял, что, по сути, создал аналог невидимости: Темноту. Полную темноту в замкнутой по всем швам комнате…

Исчезли звезды, их баснословная архитектура. Величайшая поэзия. Немыслимая гармония. Исчезла видимость. Кто же или что же было генератором этой Темноты?

Если в моем мире можно включить свет, значит, можно включить и тьму!

Я был шокирован простотой этой формулы. И чем больше и настойчивей я учился находиться в этой Темноте, тем сильней понимал, что в ней присутствует Нечто или Некто. Бог? Да, наверное. Субстанция вечности и вероятность любой возможности? Да, совершенно. Чистота и изначальность? Да, абсолютно.

Каким же чувствами, какими инструментами, какой логикой, какой математикой, какой систематикой, каким воображением, каким творчеством должен был я понимать все это?