Инфанта (Анна Ягеллонка) - Юзеф Игнаций Крашевский

с ним взволнованным голосом, видимо, обрадованная.

* * *

В первые дни апреля Варшава уже была переполнена, почти каждый дом имел гостей. Там, где для панов не было удобных комнат, теснились многочисленные их слуги, а кареты и колебки, которые под сараями и во дворах поместиться не могли, кочевали под домами на улицах. Спала в них челядь, ибо и той не было, где укрыться.

Нигде не найти было свободного угла, а гул и движение ночью не переставали. За многочисленной толпой, дворами, панами со всех наиболее значительных городов Короны, из близкой Силезии, из соседней Германии тянулось неизмеримое множество купцов, мелких торговцев, разного люду, рассчитывающих на толпу, которые, не найдя места в городских магазинах, на фурах и под шалашами, наскоро построенными на рынках, торговали разным товаром.

Монастыри должны были также своим благодетелям отворить ворота гостиницы. В некоторых размещались епископы со своими дворами, в других – светские сенаторы, которые лучших гостиниц найти не могли.

Такие паны, как Фирлей, Зборовский, не только двор, тянули с собой и очень многочисленную челядь, и много вооружённых людей, некоторые даже, как на войну, пушки и мортиры привезли.

Картина, какую тогда представляли рынки и улицы города, предместья и околицы, была чрезвычайно живописна и оживлённа.

Каждая иностранная процессия была иначе наряжена и вооружёна. Некоторые по-бруньсвицки, иные по-итальянски, по-татарски, по-старопольски, по-русски были одеты и оснащены разным оружием. Почти каждое воеводство можно было различить, а что же говорить о Литве, Подоли, Волыни, Червонной Руси, Краковской и Сандомирской, или землях прусских.

В речи также было много разного, так как кашубы, мазуры, поющая литва, малополяне, каждый по-своему ругались и пели.

В гостиницах не могло хватить пива, мёда и разных напитков, которые под вывесками на улицах прямо бочками выкатывали толкающимся гостям. Так же еду в котлах во дворах готовили и тут же на столах, обставленных скамьями в простых мисках приносили голодным. Ложку за поясом тогда носил каждых и ножи у всех было в достатке. Там и сям полотна, развешанные на столбах, заменяли шатры, потому что неопределённая апрельская атмосфера не раз докучала инеем, дождём и градом.

Кое-где в шинках играли выпивающим неизысканную музыку кобзари, скрипачи, гусляры, сербы, песням которых вторили.

Но в городе стояли только большие паны и их дворы, вокруг элекцийного поля под самыми разнообразными шатрами, шалашами и будками размещалась шляхта разных земель, каждая из которых держалась отдельной группы.

Шатёр огромных размеров, так называемый королевский, который стоял посередине и был предназначен для сенаторов на главные торжественные совещания, мог в себя пять – шесть тысяч голов вместить. Вокруг него стояли четыре поменьше, словно башни, соединённые друг с другом деревянным загоном и опоясанные глубоким рвом.

Далее каждое воеводство имело для совещаний отдельный шатёр, при котором развевалась его хоругвь. Ещё далее несчётное множество палаток разного цвета лежало широкой равниной.

Там можно было насмотреться всего, начиная от самых дорогостоящих восточных шатров даже до избитых войлоков, сшитых из холста и сукна, латанных из грубой ткани и приукрашенных коврами.

Челядь, выкопав себе в земле ямы для костра, устроила кухни, иные сколачивали из щепок и досок, из драниц и брёвен здания и сараи.

Были и такие, что во общем аккуратные дома воздвигали, в которых даже были окна со стёклами, но таких тут находилось немного.

Как размещались бедные кони, грустно подумать, жаль было смотреть, потому что ни желобов, ни покрытия над собой большая часть их не имела, разве что плохими одеялами их заслоняли и ставили так, чтобы ветер им слишком не докучал.

Несмотря на все эти неудобства и прогнозы, что сейм и элекция должны были протянуться долго, столько людей вместе в куче, чувствуя себя среди своих громадой, весело и охотно забавлялись. Песенка и смех распространялись по лагерю, пожалуй, только ссорой и лязгом сабель прерываемые. Рубились не единожды и кровь капала часто, но когда рана покрывалась паутиной, хлебом и древесным грибом и завязывалась тканью, охота и согласие возвращались.

Посреди этой разноцветной шляхты, многочисленностью и убожеством, простой своей внешностью, невзрачной одеждой, безвкусными сабельками, которые у многих заменяли палки, отличалась мазовецкая шляхта. Зато её было тут, на собственном мусоре, гораздо больше, чем из иных воеводств.

Могли над ними смеяться другие земли, у которым высокомерней стояли воротники, но мазуры от этого не потеряли чувства своей силы и хозяйничали тут, как дома, и имели то в себе, что, как один, держались кучкой.

Зацепив самых бедных, сразу целый рой их слетался, чтобы заступиться за него, а десять палок приравнивались к нескольким саблям. Выкручивали ими храбрые млынки и наносили удары без милосердия.

Мазовша, можно сказать, была уже в то время гнездом шляхты, которая, разродившись по всем землям аж до границ, посылала колонистов и мало где не мела родственных отношений. Эти шарачки запанибрата потом с кармазинами в родственниках ходили, не много принимая к сердцу их алый цвет и свою бедность.

Зацепить также мазура было небезопасно, хотя казался маленьким.

В мазовецком лагере, за исключением нескольких более существенных шатров, не было избытка – кони и люди не бросались в глаза. Значительнейшая часть кочевала при возах и проводила ночь в них и под ними. Во время еды собирались к большим котелкам, к бочкам и кормились за счёт более богатых. Каждый из них чувствовал, что если бы имел больше, так же принимал бы своего брата и к миске своей приглашал, как теперь ел из неё.

С шапкой набекрень, перекрестившись, сели есть просяную кашу и лапшу. Великим праздником было, когда где-ни-будь баран на вертеле перед огнём вертелся, которого потом обгрызали до белых костей. Варшавские пивоварни не могли обеспечить пивом, поэтому его из Силезии и из других городов привозили в большом количестве.

Тут, между мазурами, знакомый нам Талвощ был как у себя. Знали, что он служил принцессе, что знал её мысли, и слушали его так, как бы она сама его устами присылала приказы.

Заранее тут Генрих Француз, именование которому Анжуйский, очень крутился, был единодушным девизом, но до времени каждый его за пазухой держал.

Этот огромный лагерь по обеим берегам Вислы соединял новый мост, великолепный, на котором принцесса должна была поставить пятьдесят вооружённой стражей для поддержания порядка, потому что днём и ночью трудно было протиснуться среди возов, всадников и пеших.

В этой толпе, фон которой представляли обыкновенные зеваки, всегда самые многочисленные, время от времени появлялись как бы напоказ отряды солдат, которые показывали друг на друга пальцами. Более