Последней главы не будет - Полина Федоровна Елизарова

что жизнь удалась.

Ну, я не против.

Пускай у них так и будет.

А я просто хочу спать.

48

– Уходи, Алиса, скоро Маша должна прийти.

Платон не грубо, но достаточно твердо отстранил от себя мою руку, лежащую на его затылке.

– Зачем?

– Она моя жена.

А взгляд у него совершенно ясный, трезвый, вот это-то как раз и пугает!

– Да я понимаю, не объясняй, я пойду, конечно, сейчас, а завтра приду, да?

– Как хочешь. – Он нарочито безразлично пожал плечами и отвернул в сторону свой точеный нос.

Вот ведь дурачок упрямый.

– Ты против, что ли?

– Да нет… приходи, мне приятно, мы же друзья.

«Черт! Друзья… Друзья – это что? Если тебя тут завтра паралич от того дерьма, которым вас здесь пичкают, разобьет, мне по-дружески к тебе приходить надо будет и судно выносить, да?! Не-е-ет…

По-дружески не получится, никак. Я-то приду по-любому, что бы ты сейчас тут ни выдавливал из себя, только не надо подменять понятия».

– Конечно, Платон.

Я приклеила ко рту картонную улыбку и застыла, не зная, что еще можно сказать.

– Ладно, Алиса, иди, поздно уже…

Угу. Офигенно поздно, шесть вечера.

«Что же случилось с твоей головой? Ты скажи, ты только скажи, я приму любую правду, только не надо так со мной, умоляю, только не отталкивай меня, мы ведь оба сейчас из последних сил поддерживаем такое шаткое, такое относительное равновесие друг друга!»

* * *

Я нашла его на четвертый день.

Вероника Андреевна сгодилась.

Ей приспичило найти телефон известного в Москве гирудотерапевта, с которым Платон якобы был знаком. Ну, может, это был только повод. Она же просто клещ.

Оперироваться она, со слов профессора, должна в конце этой недели, ну вот, наверное, и решила: а вдруг?!

Вдруг Платон теперь, оставшись без работы, пересмотрит свое отношение к ней, великой…

Оторваться, так сказать, захотелось тете перед операцией. Что там у нее, веки, колени? Ну, примерно с месяцок придется ей потом воздержаться от физической активности.

Так вот, Вероника Андреевна, не дозвонившись Платону на мобильный, стала названивать ему домой.

Надо же, я вот, например, никогда не знала этот номер!

А она, вездесущая, откуда-то все знает.

Да ладно, чего там у них когда-то было да как – все это уже не имеет ровным счетом никакого значения.

Жена же Платона и глазом не моргнув поведала, что у мужа, мол, нервный срыв и сейчас он в больнице, от невроза лечится.

Ну и добрая наша тетушка, придя в очередной раз к Николаю Валерьевичу что-то там обсуждать перед будущей операцией, слила ему информацию. Насколько я поняла, эти двое сдружились.

А профессор, в свою очередь, с явным удовольствием на мое ему ставшее уже обычным «не-хочу-не буду-отвали», даже и не скрывая издевательского тона, сообщил эту новость мне!

Несколько часов я потратила на поиски в Интернете, прерываясь только на то, чтобы заварить кофе и прикурить очередную сигарету.

Пришлось включить мозги и вспомнить, что это такое – аналитическое мышление.

Зная Платона, я понимала, что в обычную, государственную «дурку» он ни при каких обстоятельствах лечь бы не согласился.

Теперь по территориальному признаку: он очень привязан к семье, к сыну, а это значит, что место должно быть в относительной близости от его дома, мало ли, что там может произойти без него?

В конце концов я составила список из десяти больниц и начала туда названивать.

Мне повезло.

К обеду какая-то милая девушка на другом конце провода подтвердила, что Романов Платон нужного мне года рождения действительно находится у них.

Я поехала туда на следующее же утро после того, как узнала, где он.

Опасалась я только одного – случайно наткнуться не столько на его жену, сколько на Веронику Андреевну.

Жена – это жена, а «мы» – это «мы».

Вот так и получается: Платон просто переместился из дома в больницу, и все сразу встало на свои места.

В смысле того, что формально я ему никто и звать меня никак.

А Вероника Андреевна…

Ну мало ли, что взбредет ей в голову, может, она захочет его навестить, я же и в самом деле не знаю, чего там у нее в башке на его счет все еще копошится!

В том, что меня все-таки пропустят к Платону, я и не сомневалась, когда мне надо – я же могу быть чертовски обаятельным человеком!

По большому счету, они и вчера по телефону не обязаны были выдавать информацию, но я прикинулась взволнованной сестрой, потерявшей любимого братика.

Актрисы нервно курят.

Я могла бы им преподавать.

И вот я здесь.

И он совсем мне не рад.

Он что-то недоговаривает, что-то очень существенное.

Не уход с работы, не конфликты в семье, не даже встреча с профессором упекли его сюда – со всем этим он весьма неплохо справлялся, я же помню, я все это не просто наблюдала, а сопереживала и проживала вместе с ним!

Я чувствую своей кожей, покрывшейся еще вчера с вечера нервными прыщиками на лбу и щеках, чувствую так не вовремя расстроившимся желудком, трясущимися руками, головой, которая отказывается спокойно думать: причина во мне!

Он молчит, но я знаю, что причина эта есть и она ужасна.

49

Иди, строчи дальше свои опусы, делай свои бесконечные операции! А я вот теперь тоже после операции, и срок моей реабилитации никому не известен. Ты, да, именно ты провела ее такими нежными, такими хрупкими на вид пальчиками.

Ты сделала мне операцию на душе.

Хладнокровно так, все спланировав заранее.

И что теперь ты имеешь, мы имеем?!

Да нет, я был совсем не против, я сам этого хотел.

Просто я не знал, что в моем боксе все стены прозрачны и там, за стеклом, не в силах ничего понять и прочувствовать, собралась толпа любопытных уродов, ради которых ты и затеяла свой эксперимент со мной. Я и сам немного тщеславен, моя странная девушка, я и не скрываю, что и мне когда-то были нужны конкретные люди для достижения конкретных целей.

Но то была моя работа, в конце концов, я жил на это и жил этим, а ты зачем, ради чего?!

Радость к жизни у меня давно пропала, а новой я все не находил.

До встречи с тобой.

И что сделала ты?!

Нашла живую душу, потрясла ее в своих руках, как будто она мячик, как будто, продырявив