Княжья воля (СИ) - "Константин"

Когда описание наших приключений подходят к логическому концу, Голец ни с того, ни с сего вдруг заявляет, что этим летом скончалась Великая княгиня киевская Ольга.

— Тоже мне новость, последний в городе холоп это знает, — фыркает Вран.

— Крутая была баба. Ей бы не с бородой между ног уродиться, а с мужеским торчком, всем князьям князь бы вышел! — подхватывает тему Мороз.

— Она и была как князь. Пока Святослав в походах развлекался, всеми киевскими землями она управляла и кое какой порядок навела. Нападение печенегов на Киев здорово ее подкосило, чуть не сдала осажденный город, чтобы упасти жителей от надвигающегося голода.

— Это все из за веры в христианского слабого бога, — лезет с авторитетным словом Сологуб. — Ни один из почитателей Перуна не стал бы отдаваться на милость степнякам. Уж лучше в бою пасть, чем смуглорожим руки лобзать…

Я слушаю их болтовню и все больше склоняюсь с выводу, что Голец не просто так завел этот разговор, больно уж надулся он от важности. И не ошибся…

— Выкладывай давай, а то лопнешь, — приглашаю помощника боярина Дрозда к разглашению государственной тайны.

Еще немного поважничав, Голец рассказывает, что по свежим агентурным сведениям Великий князь Святослав собирается возвращаться с дружиной в Болгарию, так как в Киеве его больше ничего не держит. Княжить за себя оставляет старшего сына Ярополка, среднего Олега сажает к древлянам в Овруч, а младшенького Владимира у него выпросили князем новгородцы. Старший сын Рогволда княжич Рагдай уйдет со Святославом.

Судя по выражению лиц братвы, новость эта не производит на них должного эффекта. Ну уходит Святослав, Ярополк останется за него, не вернется Рагдай, им до этого нет никакого дела. Они тут в Полоцке и князь у них свой, сильный и независимый. Почти. Малую толику дружеских даров киевскому князю Рогволд все же иногда отсылает. Не дань, а именно дары, в знак союзнических отношений. Так было с Ольгой, так было со Святославом. Как будет с Ярополком, когда грозный победитель хазаров будет за тридевять земель?

Ясно мне одно — теперь куршскому походу быть стопроцентно. Рогволду больше нет нужды оглядываться на Святослава.

— Вот никак не пойму я, Стяр, зачем тебе понадобилось покупать корабль! — неожиданно вопрошает Голец, — Лучше бы дом купил, с садом и хозяйством.

Бывший вировский лесной лиходей, похоже, искренне возмущен таким недальновидным вложением чужих денежных средств. Нет сомнений, уж он бы потратился куда более мудро и постарался приобрести упомянутое им самим материальное богатство. Никак не поймет главного — я не хочу остаться сторожить Полоцк, когда Рогволд пойдет туда где пропал Миша. Этот корабль моя контрамарка на танец с саблями.

— Дом я построю когда нужно будет, а в поход лучше идти на своем кораблике, — терпеливо объясняю соратнику, отпивая из кружки стоялого квасу.

— Хм, даже у Змеебоя своих лодий нет, — справедливо замечает Голец, шлепая себе в миску половник густой сметаны.

— Это потому что он — Змеебой, а я — Стяр. К тому же, Вендар сказал, что княжескому дружиннику не возбраняется иметь личное имущество в любом количестве и размере. Корабль и есть иму-щество, такое же как телега с конем или усадьба, разве не так?

— Так, — согласно кивает Голец. — Только всякому кораблю полагается иметь гребцов и кормчего, иначе это не корабль, а груда сухого, просмоленного дерева, не годящегося даже на то, чтобы как следует прожарить оленину.

Железный довод. Корпусные корабельные доски с несколькими слоями смолы горят будь здоров и жар от них приличный. Сам был свидетелем как весело и дружно пылают княжеские лодии под земигольским Кумсом. В кострах для тепла и света подойдет, но открытым способом готовить хавчик на корабельном ломе невозможно, так как исторгаемый топливом черный дым исходит ток-сичной, удушливой вонью, которая быстро въедается в пищу и делает ее непригодной к употребле-нию. Предки наши дураками не были и добровольно травиться не спешили.

— Кто тебе сказал, что у меня нет кормчего? — ухмыляюсь я и пристально наблюдаю за реакцией Гольца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Если ты о том магометанине, что перепутал два берега в Варяжском море, то, думается мне, с тем же успехом за кормило можно поставить барсука.

Молодец разведка, не зря свой хлеб из рук Дрозда ест. Те, кто сидел поближе и слышал наш с Гольцом разговор, заржали. Мороз одобрительно треснул ладонью плечо тщедушного Гольца, оска-лился весело и пьяно.

— В Варяжском море ему помешала буря, — напоминаю, посмеявшись за компанию. — На реках таких непогод не бывает и берега всегда видно, даже барсук не промахнется.

— А на весла ты намереваешься усадить весь остальной арабский выплодок?

— А я не расист, по мне что араб, что монгол что еврей. Если люди испытывают жгучее желание принести пользу своим трудом за небольшую долю в добыче, то почему нет? Джари и Мадхукар тоже в деле и мечтают как вскроются реки отправиться покорять куршей вместе с князем Рогволдом. На моем корабле.

— Рожи у них не потрескаются? — хмуро интересуется Сологуб. — И так, небось, серебро складывать некуда. Сколько ты им отвалил за корабль, Стяр? Скажи, мне любопытно!

— Почти все отдал, — честно признаюсь я. — Княжескому тиуну за год заплатить теперь едва хватит. Придется слегка подрасти в ценах на харч, но для своих все останется по-прежнему. Что касается Джари и индуса, то, насколько я успел понять, серебро и злато для них что козье молоко для собаки: есть — хорошо, нет и не надо. Они оба — воины и очень хорошие. Князю в походе точно не помешают.

— Так они Рогволду будут присягать или… тебе?

— Они никому не будут. Останутся со мной пока не захотят уйти. А вот Торельф желает присягнуть мне как вождю.

— Торельф? — морщит лоб Мороз. — Кто это?

— Это тот дан с драккара, — говорю, острагивая ножом лучину поковыряться в зубах.

— А я думал ты его давно прирезал.

— Я не для того его лечил, чтобы резать. Он был учеником кормчего на судне ярла Хакстейна, так что теперь у меня два кормчих, но страсть как не хватает гребцов и стоящих воинов.

— Так ты собираешься набирать дружину! — наконец прозревает Голец и тень восхищения проносится по его веснушчатому, детскому лицу.

— Нет, друг мой, дружину набирать я не буду. Я не князь и не боярин да и зачем мне дружина, когда есть такие орлы как вы!

Опытный Сологуб первым соображает куда я клоню.

— А Вендар?

— Сотник поспособствует, чтобы оба наших десятка, Сологуб, оказались на моем корабле и еще людей подкинет.

— Это уж как князь решит, — с сомнением произносит десятник.

— Князь решит правильно, не беспокойся, ведь у нас будет не простой корабль, а с огненным боем как у ромеев. Пусть не такой верткий как лодья и более осадистый, зато быстрый и с таким вооружением, что куршам и не снилось.

— У меня молодняк один в десятке, — скептически кривится Сологуб. — Ничего толком пока не умеют.

— Знаю, что не умеют. Веслами махать большого ума не нужно, а мечом научатся, вся зима впереди.

Мой взгляд падает на мнущегося неподалеку Юрку. С Яромиром они спелись как два тенора на совместном концерте. Юрка от бывшего военнопленного и раба не отходит, помогает по корчме, лютич в свободное время обучает мальчишку всяким взрослым житейским премудростям. Жестом я маню пацана подойти и прошу привести к нашему столу Торельфа.

Про то, что некоторые особо одаренные индивидуумы действительно выражают желание пойти под мое начало до сей поры знал один Стеген. Знал и помалкивал как я его просил. Но сегодня я задумал познакомить с этой реальностью братву и свести поближе с плененным нами даном, которого я практически безнадежным притащил в корчму на излечение. К сильному удивлению бабки-эскулапки и моей радости он умудрился не загнуться от полученных в бою ран. Мало того, что выжил, но и очень скоро встал на ноги, передвигается, правда, пока исключительно с помощью палки-костыля, ибо насквозь пробитое копьем мясо правой ляжки еще причиняет боль при хождении.