Случайные обстоятельства - Леонид Борич

— Так не проехать, наверно, товарищ командир, — засомневался Редько. — Замело дорогу. Может, завтра?

— На автобусе не проехать, — согласился Букреев. — А на вездеходе — вполне.

— А где же я вездеход возьму? — удивился Редько.

— За вас уже позаботились. — Букреев усмехнулся. — Будет вам вездеход.

Не очень хотелось ехать в такую погоду, и Редько спросил:

— А если в наш госпиталь положить, товарищ командир? У нас тоже неплохие специалисты...

— Разумеется, неплохие, — кивнул Букреев. — Но неужели же мы с вами пожалеем штурману самых лучших специалистов?

Редько, конечно, согласился, что штурман достоин самых лучших и что сегодня же они поедут во флотский госпиталь.

— Неделю хоть пролежит? — спросил Букреев о штурмане.

— Я думаю, товарищ командир, недели две... Заранее трудно сказать...

— Две — это даже лучше, — задумчиво проговорил Букреев. «За это время, пожалуй, и отойдет, поостынет немного», — подумал он теперь о контр-адмирале Осокине.

Но началось все уже на следующий день, еще до возвращения Осокина, еще при Мохове.

25

В ожидании скорых перемен в своей службе — возможного назначения на адмиральскую должность — Мохов после отъезда командующего весь как-то подобрел, стал снисходительнее к своим подчиненным и, узнав, например, что лейтенант Филькин до сих пор почему-то так и не посажен на гауптвахту, даже не укорил Букреева, решил просто не заметить этого глупого упрямства. Да и сажать-то теперь немного вроде неудобно было: все-таки снимок в газете напечатали, а прессу как-никак уважать надо.

Но в том, что произошло со штурманом, чувствовался Мохову уже какой-то вызов, а не одно лишь упрямство. Конечно, не такой это и криминал особенный, но постоянное стремление Букреева быть не как все, ставя тем самым других, более исполнительных офицеров в неловкое положение («Тоже мне, заботливый отец-командир нашелся. Все плохие, один он хороший!»), возмутило Мохова. Раздражало его сейчас больше всего то, что не мог он понять, как из-за какого-то капитана третьего ранга Володина, пусть и хорошего штурмана, можно портить свое личное дело, напрашиваться на неприятности, — не верил он, что все это искренне, что это не поза. И в самом деле, думал Мохов, чем же еще можно объяснить этот случай, если не желанием уязвить других, и в первую очередь конечно же его, начальника штаба. Ведь при Осокине Букреев наверняка бы не посмел учинить такое.

Можно было оставить все до возвращения Осокина, пусть сам повозится со своим любимчиком, но утром позвонили из штаба флота: интересовались, назначен ли помощник на уходящую в ремонт лодку. А что он мог ответить, если штурман оказался вдруг в госпитале, и притом не в своем, гарнизонном, как надлежало тому быть, а сразу почему-то во флотском, где и не поторопишь особенно. А если еще признают этого штурмана негодным для службы на атомных лодках?.. Что он мог ответить?

Вслед за тем был звонок из кадров. Намекнули, что дело уже до командующего дошло, надо срочно решать... Красиво бы он, Мохов, выглядел: командующий интересуется, а мы молчим, на тормозах приспустили... Вот и решай после этого, что делать.

Во всяком случае, не ждать же теперь Осокина? Обладай он, Мохов, не своей, а его властью, он бы, конечно, вел себя так же независимо и решительно, как Осокин, ведь и самому не хотелось давать ход этой истории, потому что в какой-то степени и на себя огонь вызываешь, не на одного Букреева, но что же он мог, если своей власти уже недоставало...

Придется докладывать наверх о Букрееве, пусть решают. И как там решат — так, значит, и правильно.

Самому говорить с Букреевым не хотелось — бесполезно, тот уже свое сделал. А вот с Ковалевым — непонятно. Мужик вроде бы достаточно умный, осмотрительный, — зачем ему было лезть в такое?.. И живут они с Букреевым не ахти как дружно, да если б даже и ладили между собой, так и то — кому охота чужие грехи на себя брать, тем более вон как круто все замешалось. А командующий насчет обмана и ловкости всякой — очень свирепый человек, очень... И если уж и Ковалев выскажет осуждение — все-таки замполит! — что ж я могу тогда? В чем Осокин упрекнуть сможет? Я бы, может, и хотел смягчить, но раз свои же офицеры говорят...

 

Ковалев все-таки никак не ожидал такой необдуманной, мальчишеской выходки со стороны Букреева. И дело было не только в том, что Букреев даже не нашел нужным рассказать ему о намеченном переводе штурмана на другую лодку, не посоветовался, как быть, — а это, конечно, задело в какой-то мере самолюбие Ковалева, — дело было в том прежде всего, что раньше еще можно было попытаться все уладить, и штурман, вполне вероятно, остался бы у них в экипаже, но теперь вся эта история с госпиталем начинала восприниматься, благодаря Мохову, как некий вызов начальству, как своего рода неповиновение и становилась уже делом принципа, хотя по сути своей таковой не являлась.

Володина, из-за которого все началось, оставили теперь как-то в стороне, о нем вообще пока особенно не думали или думали меньше всего, и не о нем теперь шла речь. В центре внимания оказался один только Букреев с его самостоятельностью, которая нравилась командованию, когда он был в море, и которая раздражала иногда, проявляясь на берегу. И все, что могло последовать, все, что должно было теперь последовать, касалось уже не штурмана, а прежде всего только Букреева.

Этот разговор был, пожалуй, их первой ссорой.

— Меня вызывает начальник штаба, — сухо сказал Ковалев, — и я бы хотел кое-что выяснить. Хотя бы для себя.

— Так вы же во всей этой истории ни при чем, — усмехнулся Букреев. — Кто заварил, тот и расхлебывает. Закон моря...

— Значит, я плохо разбираюсь в законах моря, — сказал Ковалев. — Но дело сейчас не в этом. Если вы не сочли нужным поставить меня даже в известность насчет Володина, то я, видимо, плохой замполит. Но и вы, Юрий Дмитриевич, положив штурмана в госпиталь, поступили не как лучший командир.

— А кто это вам сказал, что я вообще — лучший командир? — спокойно улыбнулся Букреев.

— По крайней мере, я считал, Юрий Дмитриевич, что, несмотря на все остальное, вы больше думаете о судьбе своих офицеров.

— Хорошо хоть, что вы раньше так считали, Максим Петрович, — миролюбиво проговорил Букреев.

Разговор явно не получался, и Ковалев с сожалением подумал, что все бы должно быть наоборот. Надо было, чтобы он, Ковалев, говорил сейчас так спокойно, как Букреев, тогда, может быть, накричавшись, Букреев поостыл бы немного и что-то все-таки понял. Но Ковалев упустил из виду, что в неприятных ситуациях Букреев часто становился как-то спокойнее. Да и поздно было, и не мог уже Ковалев менять тон; он подумал, что и так слишком долго был спокоен с Букреевым, стараясь избегать резкостей.

— А теперь я считаю, — сказал Ковалев, — что, положив штурмана в госпиталь, вы не о нем думали прежде всего, а о себе.

Глаза Букреева недобро сузились, и он тихо спросил:

— Что значит — о себе?

— Это значит, что вы думали о том, как вам спокойно плавается, когда за прокладочным столом сидит Володин. И меньше всего вы считались с тем, в какое неловкое положение ставите офицера в глазах начальников. И вообще — это не метод воспитания подчиненных.

— Не метод, — согласился Букреев, повысив голос. — А мне плевать! Мне плевать на все методы, если они во вред кораблю!.. Вы говорите, мне со штурманом спокойно плавается. А вам? Вам не спокойно плавается? А всему экипажу — не спокойно? А флоту это не важно, чтобы спокойно и уверенно плавалось? Это только Букрееву нужно?

— Да поймите же наконец, Юрий Дмитриевич! — Ковалев с досадой поморщился. — Цель еще никогда не оправдывала средства. Даже если на какое-то время казалось, что ради важности самой цели все средства допустимы и все хороши. Не все, Юрий Дмитриевич! За это приходится потом расплачиваться. Обязательно расплачиваться...

Спокойствие окончательно изменило Ковалеву, разговор шел на повышенных тонах, теперь уже и Букреев вышел из себя, наконец.

— Это все теория, беллетристика, — кричал он. — И вы мне никогда не докажете, что ради каких-то высших воспитательных соображений я должен безропотно отдавать лучшего своего офицера только потому, что это вдруг кому-то взбрело в голову. У меня Володин через год будет хорошим старпомом, плавающим старпомом. Еще через несколько лет флот получит отличного командира. А что ждет Володина в ремонте? Там нужны его знания морского театра? Нужен его штурманский опыт? Это же варварство — попусту тратить такого офицера!

Букреев остановился, передохнул немного и, глядя прямо в глаза Ковалеву, неприятно усмехнувшись, сказал:

— Все обстоит гораздо проще, Максим Петрович. Никто же сейчас не думает, где Володин нужнее. Сейчас речь только о том, кому отвечать. Мохову только это и важно. А отвечать — что ж? — отвечать мне надо, — как о само собой разумеющемся сказал Букреев.