Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

— Да, как меня — сельская местность, дорогая Шарлотта, до тех пор, пока семья жены не купила нам виллу «Роза»… раньше она принадлежала моему дяде.

Он поднялся с мрачным видом. Тронутая, Шарлотта едва удержалась от желания взять его за руку. Она отвернулась, чтобы он не заметил выражения жалости в её глазах. Впереди что-то сверкало сквозь деревья, похожее на воду.

— Там старый бассейн?

— Мать выкопала его в двадцатых годах. Им не пользовались много лет.

— Можно взглянуть?

— Если угодно.

Нежелание, которое она ощутила в его голосе, объяснилось, стоило им войти в остатки леса. Внутри внешнего круга буков теснились высокие тонкие хвойные деревья, борющиеся за жизненное пространство, и свет с трудом проникал сквозь их плотную стену. Земля была рыжей от опавшей хвои, в бассейн, покрытый толстым слоем ряски цвета выгоревшей пластиковой бутылки, впадал столь же болезненного цвета ручей, сбегавший со скалистого склона, — источник неприятного запаха. Земля близ воды была липкой, вязкой. При каждом шаге чмокала, неохотно отпуская туфлю.

— В нескольких километрах вверх по склону располагается свиноводческий комплекс, — пояснил граф.

Шарлотта, заметив, что ковёр игл под ногами кишит многоножками, подавила дрожь отвращения.

— Что с вами, дорогая? Вам холодно? — Он нежно обнял её за плечи. — Тут всегда немного прохладно. Все эти деревья выросли сами после войны. Потому тут так темно.

— Просто… Это глупо, но мне показалось, что я слышала… шёпот, хотя, наверное, это всего лишь… — она подумала, что будет неучтиво, если она скажет о многоножках, — ручей.

— Или призраки, — спокойно проговорил граф. — Иногда мне кажется, что я слышу их — мать и её друзей. У меня сохранились фотографии тех времён, на которых они сидят вокруг этого бассейна на солнышке в купальных костюмах от Шанель, коротко стриженные, загорелые и гладкие, как тюлени. Не думающие о том, что надвигалось. Если сосредоточиться на фотографиях, чуть ли не слышишь, как лопаются пузырьки шампанского.

Его взгляд упал на бассейн, чьи вытянутые очертания повторяли форму океанского лайнера тридцатых годов.

— Жена любит подчеркнуть, что у нас новый бассейн, потому что он построен на деньги её брата, и это она проявила волю и убедила меня в том, что отелю нашего уровня необходим… Я пропал бы без неё. — Он посмотрел вверх, на крохотные рваные лоскуты неба в просветах сосновых крон. — Теперь солнце никогда не падает на бассейн…

Шарлотта обратила внимание, как сильно бассейн нуждается в реставрации. Краска узоров в стиле ар-деко по большей части облезла, а голубые дельфины, прыгающие через позолоченных морских звёзд, едва виднелись над ядовито-зелёной поверхностью. Граф Маласпино поднял с земли несколько камешков и швырнул в бассейн, те с мокрыми шлепками скользнули но ряске.

— Они ничего по-настоящему не понимали, мама и её милые друзья. — (Камешки на секунду задержались на ряске, потом она медленно расступилась под их весом, и они скользнули в тёмную, шелковистую воду под ней.) — Фашизм ещё только начинал чувствоваться.

Он оценивающе посмотрел на Шарлотту глубоко посаженными глазами, словно взвешивал, сколь прочны их дружеские отношения.

— Хотя отец, он понимал, что происходит. И конечно же… — пробормотал он.

Она почувствовала, как её губы раздвигаются в поощряющей улыбке.

— Дорогая, — начал он, — с момента нашего знакомства вы показались мне женщиной, которой можно доверять, которая умеет хранить тайну…

Его исповедальный тон смутил Шарлотту, словно, того и гляди, покажется нечто, чего видеть не хотелось. Ей всё время намекали на него, и достаточно прозрачно, но всякий раз оно, это неясное нечто, в последний момент ускользало за другой угол и исчезало, как шёпот. Она искала способ удержать графа от дальнейших откровений, о которых оба могли бы пожалеть.

— Графиня… — смущённо заговорила она, — она… Такой чудесный ланч… Как вы познакомились с ней?

— Как познакомился?

— Да… это было в Германии или?..

— Нет, мы познакомились здесь, не в Германии. Её старший брат, Дитер, несколько лет перед войной был моим репетитором — и лучшим другом.

— Он познакомил вас… позже?

— Нет… нет… он… умер. Он умер до того, как мы с Гретой встретились.

— Как же?..

— Он… погиб недалеко отсюда во время отступления немецких войск. Так мы слышали. Грета приехала в пятьдесят шестом в Урбино попробовать отыскать его могилу. Тогда мы и встретились в один из моих редких наездов сюда.

— И она… нашла его могилу?

Вопрос, казалось, ошарашил Маласпино.

— Я… не… нет, его так и не нашли… то есть… могилу… не было… её не нашли.

— Ох, простите, если…

Взяв её под руку, он повёл её назад к вилле.

— У нас есть много такого, о чем мы могли бы поговорить, дорогая Шарлотта. Очень надеюсь, что, увидев нашу коллекцию, вы согласитесь остаться.

— Да, уверена… и думаю, мы действительно… остальные будут, то есть… вы были так добры ко всем нам…

— Знаете, у нас на то есть своя тайная причина. Жена рассчитывает уговорить Джеймса уделять поменьше внимания в своей программе нападению на Рафаэля, уважить мой город, когда это лицо будут демонстрировать на весь мир. Ведь, в конце концов, он хочет показать торжество по случаю реставрации картины.

— Да… — Шарлотта постаралась не выдать своих сомнений относительно благородства намерений Джеймса. — Это часовня? — поспешила она переменить тему.

— Очень скромная, — ответил граф, кивая на безмятежную маленькую церковь в неоклассическом стиле, к которой они приближались. Она была столь совершенных пропорций, что казалась величественным собором, который видишь издалека. — Но довольно красивая внутри, думаю, вы с этим согласитесь.

Он достал из кармана большой ключ и отпер деревянную, покрытую искусной резьбой дверь. С глухим стуком закрыв её за ними, он щёлкнул выключателем, и четыре барочные люстры, каждая размером с «вольво», озарили внутренность часовни.

— Ох! — воскликнула изумлённая Шарлотта.

Одну из стен часовни украшала фреска с изображением Урбино — воплощение её представления о Камелоте, а на кобальтовом небе свода хоровод толстых розовых херувимов и светловолосых ангелочков с серьёзными лицами трубили в трубы, играли на лирах и флейтах, держали в руках оливковые ветви и хоругви. После запущенности бассейна было неожиданным наслаждением видеть это празднество плоти.

— Очаровательно, не правда ли? — заметил граф. — Конечно, не высокое искусство, но по-своему мило…

Они медленно прошли вперёд, чтобы присоединиться к изображённой на фреске процессии вельмож, возглавлявших караван лошадей и мулов с грузом сокровищ.

— Поклонение Младенцу Христу, — пояснил граф.

Каждая из торжественных фигур, которых он называл, была его родственником, давно умершим.

— Безымянного художника, должно быть, попросили изобразить столько моих предков, сколько уместится.

Двенадцать рядов деревянных скамей, украшенных резными херувимами, были обиты красным бархатом.

— Часовня до сих пор действующая? — спросила Шарлотта.

— О да. Но я хочу, чтобы вы увидели настоящее сокровище. Мою личную коллекцию.

Он отпер другую дверь, ведущую в частную молельню, или комнату священника, — крохотное душное помещение, где после радостно-сентиментальной картины им предстало совершенно иное зрелище — мрачное и кровавое. На тёмно-красной стене, в раме, висела святая Агата Сицилийская, протягивающая свои груди в оловянных чашах, словно вазочки с мороженым у Прокопио; Фома Неверный, вкладывающий перст между рёбер Христа, словно пробуя крем; томный женоподобный святой Рокко, вывернувший мускулистые ляжки, демонстрируя чумные язвы у самой промежности, рядом с ним усталая собака или волк. Несколько изображений святого Себастьяна — Шарлотта узнала одно, кисти отца Рафаэля, и другое, написанное делла Франческой, ещё несколько могли быть работы Джотто. Все прекрасные и все крайне нуждающиеся в реставрации. Она чувствовала, что граф в свою очередь изучает её реакцию на увиденное.

— Картины принадлежали моему отцу, — сказал он. — После его смерти никто не касался их.

— Они очень… необычны, — сказала она осторожно.

— Нравится коллекция?

— Живопись очень хороша…

— А тематика вас не тревожит?..

— Тематика очень… интересна…

Он кивнул на корчащегося святого Себастьяна:

— Скажите, вас не беспокоит нравственный облик художников, чьи произведения вы реставрируете? В конце концов, автор этой работы, Караваджо, был, как говорят, убийцей, а также растлителем юношей… Или это было слишком давно, чтобы иметь значение?

— Я, граф… стараюсь не отождествлять искусство и художника.