Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

— Она предпочитает диснеевский вариант Италии, вам не кажется? — заметил Паоло.

Шарлотта нахмурилась; не хватало только, чтобы испортили её хорошее настроение. Хотелось пусть только на один день отрешиться от реальностей итальянской жизни, существующей за пределами волшебного мира реставрации. Почувствовав облегчение, когда остальная группа нагнала их, она отстала от Паоло и последовала за графом на ровную площадку на склоне, с которой были ясно видны далёкие Апеннины на севере. Здесь их ждали квадратом расставленные столы, покрытые розовыми скатертями и украшенные фестонами и розетками из позолоченных листьев и орехов. В центре высилась пирамида из тыкв, слив и груш, грецких орехов и фундука, винограда и каштанов по меньшей мере пяти футов высотой и вдвое больше в основании. «И всё это сделано из фарфора!» — сказала графиня. Салфетки были хитро сложены в виде птиц и цветов, каждый столовый прибор обрамлён гирляндами из виноградных листьев, при ближайшем рассмотрении оказавшимися металлическими с финифтью, а глазурь на булочках в старинных корзинах из керамических прутьев так блестела, что Шарлотта не удержалась, потрогала их, чтобы убедиться, что они не из фарфора. У неё было такое чувство, что она попала на банкет из фильма Висконти «Леопард», и задавалась равнодушным вопросом: не взирают ли на них с неумолимой, как это осеннее небо, улыбкой боги, раскинувшиеся в вышине на своих позолоченных ложах?

♦

Сидя между Паоло и графом Маласпино, Шарлотта внимательно разглядывала букет на своей тарелке: настурции, маргаритки, золотистые анютины глазки, листья диких растений и жареные кедровые орешки.

— Всё равно что поедать луг Боттичелли! — сказал Джеймс.

— Уксус я делаю сам, — скромно улыбаясь, объяснил граф. — С каждым днём, что я живу здесь, я всё больше становлюсь крестьянином.

— Крестьянином нельзя стать, Дадо, — заметила ему жена. — Это не профессия. Крестьянином нужно родиться.

— Ну, тогда новообращённым крестьянином!

Он весело принялся рассказывать о ближайших друзьях детства, которые были «настоящие крестьяне» из ближайшей долины; его рассказ о тех идиллических годах перед войной неоднократно прерывался появлением новых замысловатых блюд, каждое из которых состояло из совершенно немыслимых ингредиентов. Сама не зная почему, Шарлотта вспомнила издевательское предположение Паоло, что граф Маласпино подтягивал лицо. Если он прав, тогда это должна была быть та дорогостоящая подтяжка, что делают стареющие американки, от которой в случае удачи их лицо начинает походить на коллаж из нескольких разных, но не вполне совпадающих красавиц, а в случае неудачи — на кое-как сшитое лицо жертвы автокатастрофы.

— Еда для богатых, пресыщенных горожан, — шепнул ей Паоло, и после пятой или шестой перемены она поняла, что уже не различает вкуса беспрестанных новинок.

В то время как Джеймс и его помощник явно чувствовали себя в своей стихии, с удовольствием споря с графом о преимуществах белых трюфелей перед чёрными, Шарлотта держалась скованно, как почти всегда при большом сборище народа вроде сегодняшнего. На знаменитых вернисажах Джеффри или на званых обедах, куда её после развода приглашали всё реже, она совершенно выпадала из общей беседы, перескакивавшей с акций и дивидендов на приучение детишек пользоваться горшком и семейный отдых за границей.

На одном из таких сборищ Шарлотта, сидя с холодящим пальцы бокалом вина в руке и рассеянно глядя в окно, пока лондонский телепродюсер читал лекцию своим не первой молодости восторженным почитательницам о необходимости увеличивать количество программ по искусству, способных заинтересовать молодёжь, увидела, как два подростка разбили окно машины, завели мотор и уехали. Ей было неудобно беспокоить хозяйку, которая в этот момент живо интересовалась у другой супружеской пары, куда те собираются в этом году, в Тоскану или Умбрию. Время от времени один из чувствительных типов на этих приёмах вспоминал, что среди них есть марсианин, и пытался вовлечь в разговор и «бедную Шарлотту».

«Мне ближе те разгневанные, отверженные автомобильные воры», — подумала она сейчас и нервно проглотила засахаренную анютину глазку, оказавшуюся на вкус Невыразимо отвратительной. Ей с трудом удалось отклеить лепесток от нёба, чтобы ответить графу, предложившему:

— После ланча, если пожелаете, Шарлотта, я покажу вам, где собираю травы и цветы, которые вы видите в этом салате… Или предпочтёте купание в бассейне? Полагаю, ваши коллеги выберут последнее? — Вопрос был обращён к остальным гостям, которые дружно подтвердили предположение графа.

— В новом бассейне, — уточнила графиня. — Неблагоразумно плавать в старом бассейне.

— Нет, нет… я бы лучше прогулялась, — мягко сказала Шарлотта.

Граф наклонился к ней:

— А потом вам непременно нужно посмотреть картины, которые, как моя жена и я надеемся, вы согласитесь отреставрировать…

Через несколько минут он встал из-за стола и выразил надежду, что его жена уговорит всех гостей отдать должное угощению, не думая о вреде для фигуры.

— Теперь прошу извинить меня, мне необходимо показать синьоре Пентон то, что Джеймс верно окрестил лугом Боттичелли.

Под неистовый звон цикад, не подозревающих о том, что лето кончается, Шарлотта и граф неторопливо спускались с холма по тропинке, прокошенной в высокой пожелтевшей траве. Она вытянула руку, и колоски трав щекотали её ладонь. Впереди темнели остатки леса, за ними мерцали в послеполуденной жаре горы, чьё подножие скрывалось в тумане. Каждый шаг поднимал волну аромата сухой травы, но сильнее его были мускусный запах бродящего винограда и знакомая вонь силоса. Когда они спустились ниже, Шарлотта уловила другой запах — более тяжёлый, почти невыносимый, слегка гнилостный.

Не доходя до деревьев, граф сошёл с тропинки и опустился на колени в траву.

— Моя мать была подлинной горожанкой, — сказал он. — Она рассказывала мне, что всю жизнь смотрела на траву просто как на траву. Затем однажды, когда переехала в имение отца сюда, в Марке, она увидела, что на одном-единственном квадратном метре травы борются за существование более пятидесяти разных растений. Урок жизни, урок трав. Для нас обоих было трагедией, когда мы покинули это дивное место. В сорок четвёртом году. Мне было двенадцать. Отец перевёз нас в палаццо во Флоренции, унаследованное мамой.

— Потому что во Флоренции было безопаснее?

— Нет, не потому. Отец продал наш родовой дом — тот, что виднеется вдалеке. — Он показал на башни на гребне холма, по которому она проходила две недели назад и где ей было её сокровенное «видение». — Папа не предупредил нас, не объяснил причины. В один прекрасный день он просто протянул мне пятьдесят тысяч лир и сказал: «Я продал дом. Это твоя доля». Менталитет фашиста: для меня продать тот дом было как продать детство.

— Полагаю, вы могли бы его выкупить…

— Нет, он потерян навсегда, теперь он стиснут с одной стороны свинофермой, а с другой — птицефабрикой. — Он неожиданно улыбнулся. — Но к чему вам слушать всё это. — Он нашёл в траве и сорвал изящное растеньице с круглыми зубчатыми листиками, похожими на старинную вышивку. — Черноголовник, салатная травка, — попробуйте! Мать одного из моих детских приятелей любила приговаривать: «L'insalata поп е bella se поп с'е la salvastrella». Что означает: «Салат не салат без салатной травки».

— Видно, вы любили её.

— О да… любил, даже…

Голос его дрогнул, он слегка отодвинулся от неё. Шарлотта была уверена, что он собирался рассказать об этой Женщине, но передумал.

— Теперь крестьяне забывают, что раньше знали. Когда человек, ухаживающий за моими виноградниками, видит, что я собираю дикий цикорий, отвариваю его и ем с сыром, он говорит: «Помнится, моя бабушка делала то же самое». Он оторвался от своего прошлого, как состав от локомотива. Всё оттого, что умерла наша старая система хозяйствования.

— Вы имеете в виду mezzadria?[111] Знаю, она была распространена во всей Центральной Италии… но… это всегда напоминало… феодализм… — Беспокоясь, что подобное определение может оскорбить его, она добавила: — То есть мне напоминало.

— Итальянцы никогда не были способны на демократию. Посмотрите, что творится сегодня! Знаете, в детстве всё, чего я хотел, — это быть одним из крестьян моего отца, которые были укоренены в этой почве так, как моя семья никогда бы не смогла. После войны я научился думать иначе. Наши фермеры покинули землю, едва поняв, что в городе можно заработать больше денег. Город манил их, словно мираж.

— Как вас — сельская местность?

— Да, как меня — сельская местность, дорогая Шарлотта, до тех пор, пока семья жены не купила нам виллу «Роза»… раньше она принадлежала моему дяде.