История лингвистических учений. Учебное пособие - Владимир Алпатов

Столь абстрактный подход к языку, в соответствии с которым, например, фонемы не только не являются звуковыми единицами, но вообще представляют собой лишь точки пересечения структурных отношений, не оставлял места для выявления каких-либо связей формальной схемы, изучаемой глоссематикой, с реальностью. Разумеется, Л. Ельмслев не отрицал в принципе существования таких связей, но, согласно его постулатам, их изучают любые науки, кроме лингвистики, опираясь при этом на результат лингвистического (точнее, глоссематического) анализа: «Все науки группируются вокруг лингвистики». Сама же лингвистика оперирует «произвольно названными сущностями», а язык (схема) для лингвиста «в конечном счете это игра и больше ничего», как пишет Л. Ельмслев в статье «Язык и речь».

Как и Ф. де Соссюр, Л. Ельмслев считал, что лингвистика представляет собой лишь часть более общей науки о знаке — семиологии. Он указывал: «Не только общие соображения, высказанные нами, но и введенные нами более специальные термины применимы как к „естественному“ языку, так и к языку в более широком смысле. Именно потому, что теория построена таким образом, что лингвистическая форма рассматривается без учета „субстанции“ (материала), наш аппарат легко можно применить к любой структуре, форма которой аналогична форме „естественного“ языка… „Естественный“ язык может быть описан на основе теории, обладающей минимальной спецификой и предполагающей дальнейшие следствия». Л. Ельмслев для обозначения науки о знаке предпочитал идущий от Ч. Пирса термин «семиотика» соссюровскому термину «семиология». В качестве семиотических систем он рассматривал письмо, сигнализацию флажками, язык жестов, игры различного рода, а также народные обычаи, литературу, искусство и т. д.

Особая роль языка среди семиотических систем, согласно Л. Ельмслеву, определяется не его звуковым характером или его ролью в качестве средства общения, а тем, что «практически язык является семиотикой, в которую могут быть переведены все другие семиотики», то есть с помощью языка можно говорить о чем угодно, в том числе и о других семиотических системах. Такое свойство языка, по мнению ученого, «обусловлено неограниченной возможностью образования знаков и очень свободными правилами образования единиц большой протяженности (предложения и т. д.)».

Итак, лингвистика (глоссематика) — часть семиотики, для ее разработки должен активно привлекаться аппарат математики (Л. Ельмслев стал одним из первых лингвистов, активно применявших понятия математики, прежде всего математической логики, для построения теории). От всех прочих наук лингвистика в том смысле, в каком она понимается у Л. Ельмслева, совершенно независима. Связь лингвистики с психологией, социологией, акустикой и т. д. существует лишь в одну сторону: эти науки должны опираться на данные, получаемые лингвистикой, но никак не наоборот. Тенденция к обособлению лингвистики, в той или иной степени свойственная всем направлениям структурализма, достигла в глоссематике предела. Л. Ельмслев отдавал себе отчет в том, что его подход сужает лингвистическую проблематику, и писал о «временном ограничении кругозора». Однако он счел это ограничение «ценой, заплаченной за отторжение у языка его тайны».

В то же время Л. Ельмслев стремился как-то выйти за пределы алгебраического подхода к языку. В написанной несколько ранее, чем «Пролегомены», статье «Язык и речь» он, развивая соссюровские идеи о языке и речи, выделил оригинальный ряд понятий: схема — норма — узус — акт речи. Язык как чистая форма, о котором шла речь выше, назван здесь схемой; именно о схеме сказано, что «это игра и больше ничего». Но помимо нее выделяется еще два возможных понимания языка: язык можно рассматривать как норму, то есть «как материальную форму, определяемую в данной социальной реальности, но независимо от деталей манифестации», и как узус, то есть «как совокупность навыков, принятых в данном социальном коллективе и определяемых фактами наблюдаемых манифестаций» (под манифестацией Л. Ельмслев понимал способ реализации формы в той или иной субстанции: звуковой, письменной и т. д.).

Разный подход к языку объясняется на примере французского звука (фонемы) г. С точки зрения схемы это лишь точка пересечения линий в сетке отношений, у него нет никаких позитивных свойств и способ манифестации: звуковой или какой-то другой, — несуществен. С точки зрения нормы — это звуковая единица, обладающая некоторыми позитивными чертами; однако учитываются не все звуковые признаки, а только те, которые отличают данный элемент системы от других. Безусловно, понятие фонемы в других школах структурализма (см. особенно пражскую и московскую школу, о которых речь будет идти ниже) относится, согласно делению Л. Ельмслева, к норме, а не схеме. Наконец, с точки зрения узуса учитываются все позитивные свойства данного звука в принятом для него произношении. Л. Ельмслев показывает, что понятие языка в «Курсе» Ф. де Соссюра неоднородно: оно в разных местах книги может соответствовать то схеме, то норме, то узусу. Четвертое понятие, выделяемое Л. Ельмслевом, — индивидуальный акт речи. Ученый признает речь в соссюровском смысле не менее сложным понятием, чем язык; она охватывает не только акт речи, но и узус и даже норму: «Норма, узус и акт речи тесно связаны и составляют по сути дела один объект: узус, по отношению к которому норма является абстракцией, а акт речи — конкретизацией». И норма, и узус, и акт речи представляют собой реализацию схемы, причем «именно узус выступает в качестве подлинного объекта теории реализации: норма — это искусственное построение, а акт речи — преходящий факт».

Данная концепция в отличие от строго разработанного учения о языке-схеме была высказана лишь в самых общих чертах и подвергалась изменениям: в «Пролегоменах» помимо схемы упоминается лишь узус, а понятие нормы исключено. Введение в систему понятий нормы и узуса или хотя бы только узуса давало возможность переходить от алгебры языка к «обычному» языкознанию, однако такие вопросы остались у Л. Ельмслева на периферии внимания. В историю науки глоссематика вошла как попытка предельно абстрактного, отвлеченного от любой конкретики подхода к языку. Помимо сказанного ранее, отметим, что среди основных составляющих учения Ф. де Соссюра глоссематику менее всего интересовала концепция синхронии и диахронии. При глоссематическом подходе к языку этот вопрос вообще несуществен: исследуется абсолютно статичная и неизменяемая система, для которой не существует не только диахронии, но и синхронии, если понимать ее как состояние языка.

В начале «Пролегоменов» Л. Ельмслев пишет вполне в духе В. фон Гумбольдта: «Язык неотделим от человека и следует за ним во всех его действиях. Язык — инструмент, посредством которого человек формирует мысль и чувство, настроение, желание, волю и деятельность, инструмент, посредством которого человек влияет на других людей, а другие влияют на него; язык — первичная и самая необходимая основа человеческого общества. Но он также конечная, необходимая опора человеческой личности, прибежище человека в часы одиночества, когда разум вступает в борьбу с жизнью и конфликт разряжается монологом поэта и мыслителя». Но все эти слова никак не связаны тем, чем занимается Л. Ельмслев в своей книге и других публикациях. Пожалуй, ни одно лингвистическое направление не отвлекалось от говорящего человека столь последовательно, как глоссематика (другой предельный случай, но иного рода, — американский дескриптивизм в своем крайнем варианте, см. соответствующую главу). Справедливо критикуя многие недостатки традиционного гуманитарного подхода к языку, при котором смешивались разнородные явления и слишком многое оказывалось нестрогим и непроверяемым, датский ученый внес в науку о языке математическую строгость, однако произошло это за счет очень значительного сужения и обеднения своего объекта.

Идеи глоссематики получили, особенно в 40—60-е гг., широкую известность во многих странах. Однако отношение к ним у большинства ученых самых разных направлений было одновременно холодно-уважительным и резко критическим. Достаточно одинаковые оценки давали глоссематике лингвисты, совсем не сходные по идеям. Американский ученый П. Гарвин писал: «Когда постигнешь „Пролегомены“, получаешь эстетическое удовольствие. Но, с другой стороны, полезность этой работы для конкретного лингвистического анализа не представляется очевидной». Французский лингвист А. Мартине признавал, что книга Л. Ельмслева «удивительно богата содержанием, четко построена и хорошо написана, ясна и строга по мысли», в ней представлена «стройная система»; и в то же время «это башня из слоновой кости, ответом на которую может быть лишь построение новых башен из слоновой кости». А вот оценка В. А. Звегинцева: «В результате в логическом отношении получилась действительно более (чем у Ф. де Соссюра — В. А.) последовательная система, однако очень далекая от потребностей лингвистического исследования».