Знойное лето - Александр Кутепов

— Слышь-ко? А все говорим — справедливая жисть. Один, наподобие меня, уже старее поповой собаки, изболелся в прах, а живёть. А тут молодой, здоровый, в силе… На тебе, одним хлопком. Справедливо? Нет, я не согласный!

Кузьма крутанулся на здоровой ноге и пошел прочь.

— Старик-то прав, — сказал Гаврилов. — Он кто?

— Из соседней деревни, сторожит здесь. На собраниях любит выступать — спасу нет. Но не заговаривается.

Вид разрушенного лагеря сильно подействовал на Гаврилова, хотя он и знал, что можно увидеть после бури.

— Лагерь заново отстроим, — как-то издалека донесся до него голос Дубова. — Назовем его именем Юрия Решетова.

— Да, да, — отозвался Гаврилов. — Совершенно справедливо.

Дубов почувствовал, что Михаилу Григорьевичу хочется побыть одному — хотя бы несколько минут. Под тем предлогом, что надо бы расспросить кой о чем сторожа, Виталий Андреевич направился к лагерным воротам. Мысленно поблагодарив его, Гаврилов неспешно прошелся до берега, сел там на обточенный водой темно-коричневый камень. У самых ног колышутся пухлые клочья белой щелочной пены, разваливаются с легким шипением, но с набегом новых волн опять вспучиваются.

Михаил Григорьевич никак не мог отвязаться от мысли, что порожденные стихией события приобретают подобие горной лавины. Получая каждый день, а то и каждый час самую разную информацию, он, как никто другой, может быть, понимал это. Ему все представлялось, как напрягается и напрягается какая-то гигантская струна, уже готовая бы оборваться. Это чувство преследовало его постоянно, оборачиваясь вдруг злостью и распаляя энергию. Теперь, чего ни коснись, все становится проблемой. На последнем бюро долго судили и рядили, где брать воду. Озеро, питающее областной центр, уже на пределе. Единственный выход — пополнить его за счет другого, лечебного. Пришлось пойти на эту крайнюю меру, иначе придется останавливать заводы. Проектировщики и строители на устройство насосной и канала попросили полгода. Им дали месяц и ни дня больше…

Дубов маячил в отдалении, за деревьями, не решаясь подойти. Гаврилов заметил его, помахал рукой, подзывая к себе.

— Садись, Виталий Андреевич. Погорюем вместе.

— Горюй не горюй теперь… Будет конец этому лету или не будет? — зачем-то спросил Дубов. — Раньше день как миг проходил, а нынче и тянется, и тянется. Одни неожиданности, одни трудности.

— Вам тяжело, но и городу не легче, — возразил ему Гаврилов. — Берем людей с предприятий на прополку овощей, на камыш, на веники. А у завода тоже план… Даже не придумаю, где взять строителей. Но будем искать, найдем. Надолго запомнится это лето, ох надолго! Не так нынешними заботами, сколько потом, когда мяса меньше будет, молока меньше… Да, да! Этот сброс поголовья лет пять маять нас будет. Я всем говорю и тебе тоже: сто раз просчитывайте все, двести раз!

— Мы так и делаем, — вставил Дубов.

— Сейчас готовим письмо во все партийные организации. Корма, корма и опять корма… К тебе ехал — на дороге тюков пять сена насчитал. Это же преступление! Тут даже ребятишки из детских садов руками для коровок траву рвут, а кто-то своей безответственностью…

— Я немедленно выясню, — поторопился сказать Виталий Андреевич.

— Это не в твоем районе. Иначе я по-другому заговорил бы. Но и у себя в оба глаза смотрите.

— Смотрим, Михаил Григорьевич. Бывают, конечно, разные случаи.

— Надо, чтоб не было их!

Гаврилов поднялся и пошел к машине.

Взлохмачивая пыль, белая «Волга» катила полями, потрепанными перелесками, где многие деревья были раздеты догола. Михаил Григорьевич сердито сопел и лишь изредка бросал отрывистые вопросы. Зарыблено ли вон то озеро? Почему так неприглядны павильоны на автобусных остановках? Почему мало зелени на деревенских улицах? Во всех ли селах торгуют хлебом? Кто додумался в этой деревне ставить дома в низине, которую в дожди будет заливать?

Дубов отвечал то охотно и пространно, то виновато прятал глаза и ронял коротко: «Не доглядели, поправим».

…Матвей Савельевич каким-то нюхом прознал, кто к нему едет, и встретил гостей, как часто это делается, на границе своего хозяйства. Заметив его, одиноко стоящего посреди дороги, Дубов чертыхнулся: нашел время!

Машина еще не остановилась, а Коваленко уже ринулся навстречу, тяжело вскидывая ноги.

— Ты что тут караулишь, Матвей? — спросил Дубов. — Или делать больше нечего?

Коваленко открыл рот, но сказать ничего не смог, получился какой-то булькающий звук.

«Он же заревет сейчас, — удивился Виталий Андреевич. — Этого еще не хватало!»

— Поезжай за нами, — сказал он Коваленко.

Остановились они у конторы — приземистого дома, похожего на барак. Да это и был барак, перевезенный из города и приспособленный под контору. Выйдя из машины, Гаврилов уставился на это творение безвестных плотников.

— Вообще-то должно быть стыдно, — сказал он Матвею Савельевичу, — из такого сарая колхозом руководить?

— Руки не доходят, — мгновенно отозвался Коваленко. — Нынче намечали строить контору, но в связи с неблагоприятными погодными условиями…

— Я должен заметить, — перебил его Гаврилов, — что нынче развелось слишком много охотников все сваливать на погоду. Не так ли?

— Точно так, — согласился Коваленко.

— А это как прикажете понимать? Капитуляция перед засухой? — Михаил Григорьевич показал на уже белый флаг, под которым на фанерке было обозначено, что он поднят в честь передовиков весеннего сева. — Это тоже связано с неблагоприятными погодными условиями? Да как вам не стыдно перед людьми!

— Руки не доходят, — опять не стал мудрить с ответом Матвей Савельевич и тут же полез через оградку наводить порядок.

— Потом уберете, — остановил его Гаврилов. — Секретарю партбюро надо следить за этим. Где он, чем занимается? — этот вопрос уже обращен к Дубову.

— На экзаменах. Заочник он, — пояснил Виталий Андреевич.

— Но партбюро-то осталось? Или распустили на летние каникулы?

— Поправим положение! — твердо сказал Матвей Савельевич и посмотрел на Гаврилова преданными невинными глазами. Не распространяясь больше об этом, Коваленко сразу перевел разговор на главное, ради чего, догадался он, и приехал секретарь обкома. — На центральной усадьбе разрушений… нет (он чуть не сказал «не допустили»), если не считать выбитые окна. А вторую бригаду в Жуковке тряхнуло основательно. Ферму раздело до стропил, много крыш на домах нарушено. И сено еще.

— Что — сено? — тут же спросил Гаврилов.

— По крохам собирали, такие зародища стояли.

— Да что вы мямлите? — прикрикнул Гаврилов.

— Все ветром растащило, до земли выскребло.

— Крыши хоть чем закроем, а сено где возьмешь? Где, я спрашиваю? Где? — Гаврилов подскочил к Матвею Савельевичу и затряс кулаком перед самым носом. — И нечего на стихию сваливать! Это преступная бесхозяйственность! Вот что это!

Со стороны, может быть, и чудно было смотреть на эту картину. Гаврилов ходит кругами, а Матвей Савельевич, вытянув руки по швам, только вертит головой.

— Так разве ж кто знал, — канючил Коваленко.

Михаил Григорьевич остановился, сунул руки в карманы, посмотрел снизу вверх на высокого Коваленко.

— Хозяин все предвидеть должен. Даже ураган. Что теперь делать будешь? Чем скот кормить?

— Так мы соберем. Ветер к лесу был, частью сено там задержалось.

— Поехали туда! — распорядился Гаврилов и круто зашагал к машине. Всю дорогу до Жуковки он молчал, а Дубов только вздыхал, но не решался заговорить.

Вдруг усмехнувшись, Михаил Григорьевич заметил:

— Ничего, злее будет.

Деревни еще не было видно, а уже стали попадаться клочья сена, прибитые к деревьям, повисшие на кустах, истертые на дороге колесами машин. Чем дальше, тем гуще. Но вот показались белые стропила коровников. На пустыре возле фермы несколько женщин вилами и граблями подбирали ошметья сена и складывали его лохматыми копнами.

Гаврилов остановил машину, вышел и нетерпеливо топтался, поджидая отставшего Коваленко. На Виталия Андреевича Гаврилов не смотрел, и тот думал невесело: горькая приправа будет к его отчету на бюро.

— Вот что, председатель, — заговорил Михаил Григорьевич, когда Коваленко догнал их и выскочил из своего «газика». — Возвращайся-ка в село, поднимай всех, но чтобы к вечеру сено было собрано. Да, да, к вечеру! Сам бери вилы и подавай пример. Завтра утром доложишь в райком. Не сделаешь — пеняй на себя. Все ясно?

— Так не лучше ли… — попытался заговорить Коваленко.

— Не лучше! — оборвал его Гаврилов и пошел к ферме.

Матвей Савельевич вопросительно уставился на Дубова.

— Делай, что велено, — сказал тот. — Технику гони сюда.

— Сделаю! — с неожиданной злостью выкрикнул Коваленко.