Сто одна причина моей ненависти - Рина Осинкина

рецепту и понаблюдает… рождение нового трупа. Или чай всего лишь реквизит? Потому что отвертка отравленная была?

– Значит, договорились, Сережа? Я зайду за тобой минут через тридцать, согласен?

– Не вопрос, – широко улыбнулся Сергей. – Заходите. Буду готов.

В приятном расположении духа, которого давно за собой не замечал, напевая под нос мотивчик про хруст французской булки, он вернулся на кухню, завершать неначатое.

Вид мойки, до краев заваленной вчерашней немытой посудой, настроения не загасил. Однако появилось сомнение: нужно ли приниматься за неблагодарный труд прямо сейчас или лучше отложить на вечер, чтобы потом в один присест разделаться со всем мытьем единовременно, когда к груде тарелок, кружек и кастрюль прибавится сковородка из-под яичницы, а также замасленный нож и вилка? Позавтракал он бутерами, разложив их рядком на разделочной доске, а обедать дома не собирается, дабы не множить хаос. Выйдет в город, где-нибудь перекусит. Или Миколетта щами угостит. Шутка.

Здравый смысл двоился, склоняя хозяина то к тому, то к этому. Лень тоже задавалась вопросом, хорошо ли будет откладывать работу, если потом ее делать будет еще противнее. Хозяин с выбором варианта медлил.

Чтобы взвесить все «за» и «против», принялся бродить по квартире. Вспомнил, что ему следует во что-то переодеться к приходу соседа, полез в шкаф.

Затренькал телефон в прихожей. С неожиданным веселым чувством Портнов кинулся к аппарату.

Конечно, это Миколетта. А кто еще? Из полиции в воскресенье названивать не будут, и пацаны, которых он тренировал в течение последних недель, тоже не позвонят, затаились. Больше некому, только Миколетта. Наверное, желает поделиться подозрениями насчет соседа-пенсионера. Чудачка. Дорогая, милая чудачка.

Сергей снимет трубку и произнесет усталым голосом «алле», а она растеряется слегка от его чужого тона и скажет: «Привет, это я», а он ей: «Какие трудности?», а она…

– Сережа, это опять Калугин тебя беспокоит, – раздался голос того самого пенсионера. Голос у него был обескураженный и виноватый. – Задергал я тебя совсем, извини. Откладывается наша миссия на неопределенное время. В смысле, прямо сейчас я к Людмиле пойти не могу. Шарик в яму свалился. Я ему говорю: «Не смей туда бегать», а он рванул вместе с каким-то пуделем и съехал прямо в канаву. А там глинозем и воды по щиколотку. Знаешь, за тридцать шестым домом траншею разрыли? Менять трубы собрались. Вот Шар туда и ахнул. Хорошо, что не покалечился, дурилка, но вывозился так, что смотреть страшно. Сейчас в ванну его загоню, отмывать буду. А потом и пол за ним придется мыть, он же все изляпает, пока до ванны доберется. Ну что за день, что за день… То Людмила со своими фантазиями, то Гортензия с аспарагусом, теперь еще и Шарик…

Из трубки неясным фоном доносился шум проезжающих машин и человеческие голоса. Басом проскулил ньюф, давая понять Никитовичу, что сожалеет.

Сергей бодро произнес:

– Бывает, дядь Коль, все путем. Хорошо, что предупредили, а то я уж собрался…

Он запнулся, придумывая на ходу, а что же он собрался делать такое. Ничего ведь он и не собирался. Просто стоял на кухне над немытой посудой, бродил по комнатам и ждал, когда сосед дядя Коля позвонит ему в дверь. Позвонит и скажет, что пора идти к Миколетте.

А сосед не в дверь позвонил, а по телефону. И сказал совсем не то, что Портнову желалось услышать.

– Да? – растерянно спросил Николай Никитович. – Уходить собрался? Или что ты собрался?

– Собирался вам звонить. Чтобы уточнить, к которому часу вас Людмила ждет. Запамятовал. Вернее – мимо ушей пропустил.

– К одиннадцати приглашала. Но только… Ты знаешь… Передумал я. Вот прям только что передумал. Неприятности на моих животных неспроста посыпались. Знаки судьба подает, что не стоит к Людмиле заходить. К тому же бредни бабьи слушать не желаю. Извини, нехорошо я про нее выразился. Но только если ей что-то померещилось, пускай в полицию заявит. А меня увольте, не расположен.

И сосед повесил трубку. «Ничего-ничего», – пробормотал коротким гудкам Сергей и тоже нажал отбой.

Он медленно, чтобы не расплескать недоуменную горечь, стремительно залившую все внутри, двинулся к дивану. Улегся, закинув большие руки за голову, замер. Вскочил, кинулся к холодильнику, достал банку пива. Вернулся, поставил пиво на подлокотник. Снова лег, прикрыв широкой ладонью лоб и глаза.

И чего распсиховался?

Отдыхай. Полежи маленько, а потом тяпни пивка.

Как слону дробина?

Это легко исправить.

Мазнув рукавом рубахи по зажмуренным векам, Серега расхохотался. До слез расхохотался. До колик в животе. До дрыганья пятками по дивану.

Жестянка глухо свалилась на пол. А он все хохотал, размазывая по щекам выступившие от смеха слезы…

– Отвертка отравленная была? – без особой надежды на ответ спросила Людмила.

– Пластырь пропитан, – обронил Ступин, изображая невозмутимость, но не нужно быть знатоком человеческих душ, чтобы увидеть, как его распирает от гордости и самодовольства. – Дозировка мизерная, только чтобы из тебя говорящую куклу сделать. А для Кирюши я вот что предусмотрел.

Ступин вытащил из внутреннего кармана куртки жестяную коробочку из-под монпансье, приоткрыл, показал содержимое Людмиле. Ничего особенного – пара крошечных шприцев, оснащенных иголками и начиненных жидкостью мутно-розового цвета, и несколько ампул с тем же содержимым на свернутой вчетверо бумажной салфетке.

– Ты только не вздумай мне помешать! – погрозил ей пальцем Витюша. – Своей судьбы ты уже не изменишь, а усугубить можешь. Я «кочегара» твоего в прихожей встречу, за руку с ним поздороваюсь, по плечу хлопну. А по ходу в плечо через одежду ему укольчик впаяю. Можешь не сомневаться, получится. Он, может, и дернется, да поздно будет. Подведу его аккуратненько к столу и напротив тебя устрою. Так и будете сидеть, как голубки. Не слишком пошло? Пошлости в искусстве ненавижу.

– Ты бы, Ступин, хотя бы объяснил, за что мне такая честь, – стараясь держаться спокойно, проговорила Людмила. – Чем, так сказать, заслужила в твоем шоу участвовать. Вдруг вовсе не я тебе нужна. Обидно же будет, если ты препараты впустую истратишь.

– Все шутишь? Ну, так и быть, давай покалякаем, – усмехнулся Витюша, усаживаясь на табурет. – Ты вчера проговорилась, что у тебя с Кирюхой свиданка. А это не в моих интересах. Почему я догадался, что с Кирюхой? Потому что Кирюха по работе с графитом возится, и пыль графитовая с его клешней никогда не смывается и ничем. Въелась пыль в клешни его, прикинь? Лапшин за нычкой охотится, а я не забыл, как ты меня с чердаком подколола. Не помнишь? Не верю. Не важно. Значит, сболтнула, не подумав, вот и забыла. А я запомнил и сделал вывод. Я заподозрил, что ты отследила мою лежку. Вчера я узнал,