Охота на мух. Вновь распятый - Лев Златкин

Гимрия опять побелел, но послушно, как наказанный мальчик, вышел вслед за всеми, стараясь не замечать веселых искорок в глазах партайгеноссе. У всех интерес к его документам пропал, хотя каждый дорого бы заплатил, чтобы иметь их в своем сейфе…

Как только они остались вдвоем, Гаджу-сан пригласил Атабека сесть рядом с ним, долго молчал, глядя в окно, углубившись в свои думы. Атабек не сводил глаз с него, не решаясь прервать молчание вождя, и почтительно ждал, когда его Великий друг, снизойдет к нему обратиться.

— Как здоровье, гном? — неожиданно начал Гаджу-сан.

— Ваше величество! Сил много, и все, чтобы верно служить вам, — дрожащим от волнения голосом проникновенно ответил Атабек.

— Как ты смотришь на то, чтобы я тебя назначил своим преемником? — Гаджу-сан впился взглядом в Атабека.

Атабек чуть было не потерял сознание от открывшейся вдруг перспективы, но от счастья не умирают, а чувство самосохранения заставило его вымолвить другое:

— Я счастлив и горд, что мой вождь обратил свое драгоценное внимание, свой взор на преданность его слуги, но я, клянусь аллахом, и не думал об этом, каждое утро, вместо намаза, я молюсь, чтобы аллах дал бессмертие Великому Гаджу-сану, и я уверен, даже убежден, что мои мольбы доходят до бога: ваши юношеские глаза, мой повелитель, стройный и крепкий стан, твердый и ясный голос, — все говорит мне об этом, мои молитвы не напрасны, но каждая ваша мысль для благодарного человечества — подарок небес, и не мне ее дополнять или убавлять…

Гаджу-сан улыбнулся в густые усы и жестом оборвал поток красноречия Атабека. Опять долго всматривался в него, но кроме беспредельной преданности и верности в глазах и готовности умереть за него тут же, на месте, крупными мазками набросанных на лице, ничего не прочел.

«Вышколил их, сам уже запутался: кто есть кто!» — мелькнуло сожаление у Великого Интернационалиста.

Атабек ждал продолжения разговора, душа его ликовала и пела: «мой час! мой час»! — но ни одна черта внешне не отразила его внутреннего состояния…

— Ты, я вижу, хочешь попросить о чем-то меня? — нарушил молчание Гаджу-сан. И кивнул одобрительно головой, мол, разрешаю. Атабек решил воспользоваться случаем, достал фотографии, привезенные Лейлой, и робко положил их перед вождем и учителем, умолчав об имеющихся у него свидетельских показаниях агента Арутюна, иначе придется признаваться, что Мир-Джавад обошел своего учителя и первым добрался до свидетеля…

По тому, как брезгливо рассматривал Сосун эти гнусные фотографии, было видно без слов, что Гаджу-сан осуждает подобные мерзости.

— Разве Мир-Джавад педераст? — разочарованно спросил Гаджу-сан.

Потеряв голову от стольких удач сразу, Атабек потерял чувство контроля и допустил ошибку: ему надо было подумать и сказать: «да»! И Мир-Джаваду пришел бы конец, второго Кирпика Гаджу-сан не потерпел бы. Но Атабек машинально сказал: «нет»! И лишь потом спохватился, стал чернить Мир-Джавада, однако слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. И Гаджу-сан уже с подчеркнутым безразличием отбросил фотографии от себя. Но строго сказал:

— Ты прав, гном, наказать его надо, и мы со всей строгостью, своей отцовской властью его накажем, ты в это дело не вмешивайся, тебе неудобно: один муж твоей дочери убил другого мужа твоей дочери… У тебя разве две дочери официально?..

— Одна! — пришлось ответить Атабеку.

Гаджу-сан прекрасно знал, сколько всего детей, официальных и неофициальных, имел Атабек, и Атабек прекрасно знал, что Сосун это знает, и Сосун прекрасно знал, что Атабек знает, что ему все известно… Каждый играл в свою игру по своим правилам, не посвящая в них другого. Атабек мог теперь с полным основанием сказать, что убить Мир-Джавада стало неизмеримо труднее, но… и у Атабека были убийцы экстра-класс, их он берег и выпускал на сцену лишь в крайне редких случаях. И такой случай наступил: Атабек понял, что ему уже наступают на пятки, и, если не он уберет Мир-Джавада, то тот его уберет. Осуществление своего замысла Атабек решил приурочить к возвращению домой, в родные пенаты. Очень уж ему вскружило предложение Гаджу-сана голову. «Стать преемником Великого — это не хухры-мухры»! — подогревал себя Атабек, и мысли его возносили на еще большую высоту. Да и сопутствующие предложению факты говорили сами за себя: бесцеремонное унижение Гимрии на глазах у всех и отсутствие Васо, хотя он почти всегда, когда трезв, разумеется, присутствовал на заседаниях «семерки». Все это говорило о серьезности намерений Гаджу-сана, и Атабек, решив отложить исполнение своего приговора Мир-Джаваду, сделал вторую ошибку…

Гаджу-сан взял со стола фотографии и спрятал их в свой сейф, расположенный в столе, в правой тумбе. И Атабек не посмел, сказать, что он еще не успел снять с фотографий копии. Гаджу-сан движением руки разрешил ему удалиться, и Атабек, почтительно поклонившись, неслышно вышел из кабинета.

Едва он вышел, как из другой двери кабинета вошел Васо.

— Опять подслушивал? — недовольно спросил Гаджу-сан.

— Знать — это уже половина победы! — нахально заявил Васо, он был верен себе и никогда перед отцом не оправдывался.

Впрочем, именно за это качество Гаджу-сан его не только любил, но и уважал. «Невоздержанный, хулиган, но — честный мальчик»! — часто повторял Гаджу-сан, оправдывая перед собой сумасбродства сына.

— Ты знаешь, как меня зовут? — ошеломил Гаджу-сан неожиданным вопросом сына.

— Ты это к чему? — подозрительно спросил Васо.

— Ты не ответил на вопрос!

— Конечно, знаю! Могу перечислить все твои имена, клички и титулы! — надерзил Васо.

— Даже если ты знаешь весь список, могу тебя уверить, что Мирсеном я никогда не звался! — подчеркнул Гаджу-сан.

— Чем я хуже этого сопляка Ира? — заныл противно Васо, поняв отца с полуслова.

— Не ты хуже Ира, я лучше Мирсена! — улыбнулся Сосун. — Его соратники прекрасно знают, что Мирсен, в случае чего, не остановится перед казнью своего старшего сына, а мои псы нюхом чуют, что единственный человек, кого я не смогу поставить к стенке, — это ты… Выводы сделать нетрудно.

— Поэтому ты и решил сделать своим преемником своего лютого врага?.. Или он что-то знает и шантажирует? Так не проще ли его убрать? — перешел в атаку Васо.

— Пока не за что! — вздохнул печально Гаджу-сан.

— А если я тебе дам повод, ты уберешь его? — давил на отца Васо.

— Ты, что ли сумеешь «подставить» эту старую лису? — засмеялся Гаджу-сан.

— Мир-Джавад это сделает для меня, впрочем, и для себя тоже.

— Твой друг делает, но только не тех, кого следовало бы. Вот, полюбуйся! — и Гаджу-сан достал из сейфа стола порнографические фотографии и бросил их на стол перед сыном.

Васо стал их тщательно и с удовольствием рассматривать, хихикая и причмокивая.

— Ты знаешь конец этой истории, а хочешь, я расскажу тебе начало? — заинтриговал отца Васо.

Гаджу-сан насторожился, всем своим видом показывая, что он согласен, и лишь прирожденная деликатность не позволяет ему вслух высказать свое согласие.

Васо красочно, со всеми мельчайшими подробностями передал отцу новую историю Лейлы и Меджнуна, обсасывая скабрезные детали, особенно хирургического характера. Гаджу-сан смеялся до слез, а отсмеявшись, опечаленно вздохнул:

— Если бы они могли так и старика превращать в юношу, я бы их озолотил, — и уже другим, более мягким тоном приказал: — Приведи этого гомика.

— Что ты, отец, — обиделся за друга Васо. — Мир-Джавад — наш человек: кот еще тот!

— Зови своего кота, я его поглажу против шерстки!

— Гладь, только прошу: хвост ему особенно не накручивай, — пошутил Васо и поспешил в приемную, где томился в ожидании его старый друг…

«Ио, мой Ио! Слава Иисусу Христу, очнулся, выпей молочка… Три дня и три ночи без сознания, святой отец соборовал тебя уже, а ты обманул смерть, перехитрил ее, какой у меня мальчик молодец, сто лет будешь жить, сто лет царствовать… Выпей, выпей! С медом молочко… Вот, молодец, мой мальчик. А теперь поспи! Хочешь, я почитаю тебе твои любимые притчи?.. „Слава Божия — облекать тайною дело, а слава царей — исследовать дело. Как небо в высоте и земля в глубине, так сердце царей неисследимо. Отдели примесь от серебра, и выйдет у серебряника сосуд: удали неправедного от царя, и престол его утвердится правдою. Не величайся перед лицом царя, и на месте великих не становись; потому что лучше, когда скажут тебе: „пойди сюда, повыше“, нежели когда понизят тебя перед знатными, которые видели глаза твои“… Заснул, мальчик мой, любимый. Спи, набирайся сил. И я досплю подле тебя: три дня и три ночи глаз не смыкала, от смерти тебя обороняла… Спи!..»

Атабек, увидев в приемной у Гаджу-сана Мир-Джавада, поразился всеведению вождя.

«И это знает! Хотел бы и я знать: кто из моих людей работает на него, да разве у профессионалов узнаешь что-либо… — подумал Атабек, демонстративно не обращая никакого внимания на Мир-Джавада. — Сидит, разбойник, потеет от страха! Трясись, трясись! Накрутит тебе хвост отец родной всем народам, будешь знать, как издеваться над отцом собственной дочери…»