Генетик - Анатолий Маев

– Есть такие, что подобрать нельзя.

– Ну, выходит, ты пока полезен, – сделал вывод Велик.

– И на том спасибо, Велимир, – печально произнес Ганьский.

– Аполлон, а что будет, если я перестану к тебе ходить?

– Если ты имеешь в виду, что случится с твоим здоровьем, то упрощенно ситуацию можно описать таким образом: у тебя не хватает того витамина, – с ходу придумывал Ганьский, – который отвечает за состояние кожи. Если мы не будем тебе его вводить, кожа очень быстро станет дряблой, сморщенной, и уже через три или четыре месяца ты будешь похож на старичка. С тобой ни одна, даже самая некрасивая девушка познакомиться не захочет.

Мысли о прекращении лечения у будущего Вождя пропали.

По окончании школы Велик категорически отказался продолжать образование, чем немало огорчил председателя. Вараниев осознавал, что в теперешнем виде у «внука» нет шансов заставить массы поверить в себя и увлечь за собой. Виктор-то Валентинович планировал устроить подростка на факультет логической риторики и ораторского мастерства в Институт вербальных профессий и, услышав категоричное «нет», сильно расстроился.

Однако в жизни Вараниева были и радостные минуты, связанные с будущим Вождем. И в первую очередь грело сердце председателя согласие Велика постоянно общаться с Восторгайло. Положительное влияние Петра Никаноровича на развитие «внука» было очевидно. Прежде всего изменилась речь юноши: нецензурные слова из его лексикона исчезли, в обиходе появились сложные предложения с применением прилагательных, Велик стал пытаться рассуждать, используя факты, и вступать в дискуссии, обладая аргументами.

Кроме того, бальзамом на душу председателя ложилось то рвение, с которым Велик старался не пропустить ни одного коммунистического собрания. Ему очень нравилось наблюдать за выступлениями товарищей, осознавая, что вскоре он поведет их за собой, чтобы покончить с буржуазным строем. «Лемин жил, Лемин жив, Лемин будет жить!» – исступленно кричали маргиналы. «Пронюхали, сволочи, – думал Велик. – Не иначе, кто-то из своих проболтался. Хорошо, что еще в лицо не узнают».

И правда, несмотря на поразительную схожесть будущего Вождя с экспонатом из Мумияхрана, в народе его не узнавали. Вараниев с огромным трудом, но все же уговорил «внука» не отпускать бородку и носить парик. Председатель считал крайне важным держать факт существования «Велика-вождя» в секрете от масс, чтобы избежать появления слухов и кривотолков.

* * *

За четыре месяца, которые прошли после ложного известия о смерти Ганьского, Шнейдерман с Макрицыным пересекались редко. Пару раз встречались на квартире председателя, да однажды Макрицын заскочил в редакцию газеты, чтобы оставить собственноручно написанные анонсы предстоящих выступлений (объявления Макрицына газета печатала бесплатно). Тем более неожиданным показался второму человеку в партии звонок от Еврухерия в половине третьего ночи:

– Это Еврухерий. Срочно приезжай ко мне! Прямо сейчас! Немедленно! Мне нужна твоя помощь! Очень серьезное дело!

Звонить председателю Боб Иванович посчитал неуместным, учитывая неурочное время.

Через сорок минут Макрицын открыл соратнику дверь. Вид его был по меньшей мере странен: босой, в кальсонах, по пояс голый, на голове – строительная каска. В правой руке Еврухерий держал гвоздодер, вытянутый указательный палец другой руки был у губ, прося тишины. По-кошачьи изгибаясь, ясновидящий сделал несколько осторожных шагов по коридору в сторону гостиной и круговым взмахом руки позвал Шнейдермана следовать за ним. Миновали гостиную. Дверь в спальню была приоткрыта. Еврухерий остановился, присел на четвереньки, бесшумно подполз и просунул голову в щель дверного проема. Затем так же тихо отполз назад к товарищу и, касаясь уха Шнейдермана, прошептал:

– Спит, сволочь!

Не понимая, что происходит, Боб Иванович предположил, что у Макрицына случился эксцесс с женщиной, с которой он сожительствовал последнее время (Еврухерий во время визита в редакцию похвалился Шнейдерману, что встретил ту самую, по имени Валентина, которая явилась ему как-то в момент ясновидения). Но «сын восьми народов» вспомнил и другое: пару недель назад Макрицын в телефонном разговоре жаловался, что Валентина ушла от него, заявив, что в его возрасте кеды на босу ногу не носят. «Странно все это», – подумал Шнейдерман, ощущая дыхание Еврухерия у своего уха.

– Подползи тихо и посмотри так же, как я смотрел, – прошептал Макрицын. – Он там.

– Кто? – удивленно спросил Боб Иванович.

– Семен Моисеевич, – с ненавистью в голосе произнес хозяин квартиры.

Шнейдерман уставился на ясновидящего и, ничего не сказав, пополз к двери. Очень осторожно просунул голову между дверью и косяком. Кровать Еврухерия была пуста. Боб Иванович отполз, с недоумением посмотрел на напряженное лицо товарища и шепотом сообщил:

– Там никого нет.

– Загляни под кровать и увидишь, – объяснил Еврухерий.

Шнейдерман снова на четвереньках приблизился к двери, заглянул под кровать и ничего не увидел, кроме небольшой металлической вазы и сломанного будильника.

– Ну что, теперь все понял? – задал вопрос Макрицын.

Боб Иванович все понял еще раньше.

– Переутомился ты, Еврухерий, ложись отдохни, а я уж до утра на твоей софе перекантуюсь.

– Ты что, издеваешься? – подозрительно спросил ясновидящий. – Помоги мне эту сволочь оттуда вытащить. Его надо бы с балкона скинуть, чтобы разбился. Замучил он меня – ночью покоя не дает!

– Ну, Еврухерий, точно, ты перед квартирой Ганьского сильно башку себе повредил. Нет там никого! Давай чайку попьем да спать ляжем.

Ясновидящий недоверчиво посмотрел на Шнейдермана, затем заглянул в комнату и заорал:

– Эй, ты, сволочь иногородняя! Если сейчас же не перестанешь играть и не уберешься из моей квартиры, мы с другом тебя с балкона сбросим!

Сразу же раздался стук сначала в стену, а затем несколько раз по батарее. Не обращая внимания на нервных соседей, Макрицын продолжал орать на Семена Моисеевича и попутно на Боба Ивановича:

– Как же ты его не видишь?! Да вон же он под кроватью в трехлитровую банку залез и на гитаре всякую чушь бренчит! – эмоционально убеждал Еврухерий Шнейдермана. После чего переключился на Семена Моисеевича: – Думаешь, в банку залез и я тебя не достану? Еще как достану! Я тебя вместе с банкой с балкона выкину. Ишь ты, чуб отпустил, серьгу нацепил, сапоги натянул… Да ты перестанешь играть или нет? Считаю до трех!

Еврухерий с гвоздодером в руке смотрелся весьма воинственно и решительно. Сомнений в серьезности его намерений не возникало. Досчитав до двух, он уже готов был бросить инструмент в нарушителя спокойствия, но Шнейдерман остановил его:

– Подожди, дай я с ним поговорю.

Боб Иванович вошел в комнату и заглянул под кровать.

– Что, друга моего увидел, сразу играть перестал? То-то же! Я ведь предупреждал тебя! – зло произнес Еврухерий, стоя возле двери.

– Подожди. И выйди, пожалуйста, из комнаты. Он отказывается вести переговоры в твоем присутствии, – аргументировал Шнейдерман свою просьбу.

– Что значит «он отказывается»? Никаких переговоров! Безоговорочная капитуляция! – возмутился хозяин.

– Хорошо, – ответил соратник, – я передам ему твои требования, а ты посиди на софе.

Макрицын покинул комнату. Через минуту вышел и Боб Иванович, но проследовал мимо Еврухерия в коридор, открыл входную дверь и со словами «Всего вам доброго, и прошу в квартире моего друга больше не показываться» закрыл створку, а затем вернулся к товарищу. Но того на месте не оказалось. Шнейдерман прошел в спальню. Макрицын был там. Он перевернул и стащил на пол матрас, открыл шифоньер, переворошив все, что висело и лежало, выдвинул и осмотрел три ящика прикроватной тумбочки. Наконец убедился, что Семен Моисеевич исчез, и немного успокоился.

– Пойдем в комнату, посидим, – предложил Боб Иванович.

Макрицын согласился, но сначала дважды подпрыгнул, пытаясь осмотреть верх шифоньера.

– Спасибо, что помог, – поблагодарил он Шнейдермана. – Вот же привязался ко мне! А наглый-то какой! Понять не могу, как он проникает? Окна закрыты, дверь заперта… Через вентиляционную решетку, что ли, с чердака?

– Давно ходит? – полюбопытствовал товарищ.

– Да я уже со счета сбился, – ответил Еврухерий. – Сплю и слышу, что гитара играет. Сперва думал, телевизор забыл выключить. Проверил – все выключено. А музыка играет. Заглянул под кровать – точно, там он. Стоит в банке, играет какие-то песни цыганские. И сам под цыгана вырядился.

– Как ты его назвал – Семен Моисеевич?

– Да, – подтвердил Еврухерий.

– Твой знакомый, получается?

– Ну ты скажешь… Ни черта я его не знаю! Раньше приходил, так ни здрасте, ни до свидания, хотя беседовать пытался. Каждый раз, когда под кроватью его нахожу, он на секунду играть перестает, руку мне протягивает из горловины и предлагает познакомиться: «Семеном Моисеевичем величайте». А сегодня вообще обнаглел. «Я, говорит, теперь у вас постоянно проживать буду. До получения квартирки на Арбате – мне по льготной очереди от государства положено. Я иногородний, концертами Брамса на жизнь промышляю. Семьдесят опусов в следующие выходные приглашен исполнить в Консерватории. Сочту за честь вас бесплатными билетами обеспечить в первый амфитеатр». Я объяснил, что Брамсами не увлекаюсь, постояльцев не пускаю, и попросил убраться из квартиры. А он мне в ответ, что по Конституции каждый имеет право на жилье. И вновь стал играть. Я в него вазой запустил – не помогло: стоит и играет. Тогда хватаю будильник… Попал! Банка вдребезги, осколки зазвенели. А через минуту опять музыка. Гляжу, он уже в другой банке стоит и играет. Ну, тут я тебе звонить кинулся…