Сквозь тени прошлого (СИ) - Лейк Оливия

По дороге из Фоуи, которая заняла не больше пяти минут, Габриэлла всё это озвучила Захарии. На что он резонно заметил, что писать книгу, равно как и статьи, можно и здесь. Работы для профессионального журналиста в Британии хватает. А авиасообщение с Соединёнными Штатами работает прекрасно и, когда Габриэлле понадобится улететь в Чикаго, или в любой другой город, всё что ей нужно сделать — сообщить ему. Она понимала, что все её финансовые заморочки для Захарии — пустяк, мелочь, не стоящая выеденного яйца. Но видя, что для неё это важно, он соглашался со всеми доводами Габриэллы и поддерживал любую идею. А также шутливо заверял, что если она быстро не найдёт что-нибудь подходящее, то с голода они не умрут. Габриэлла на это заявление только посмеялась, а сейчас предстояло хорошо всё осмыслить и правильно расставить приоритеты. Ведь и её книга теперь не просто о загадочном английском коллекционере Захарии Денвере, а о мужчине, с которым она состоит в близких отношениях. Прощай объективность и беспристрастность. А в том, что именно это скажет ей редактор, сомнений не было. В Чикаго её будет ждать серьёзный разговор с издательством. И решать эту непростую ситуацию нужно будет быстро. Либо она полностью исключит часть, посвящённую Захарии, либо… Что?

— М-да, — вслух протянула Габриэлла.

***

— Закари, мы уже вовсю начали готовиться к Рождеству, — за ужином рассказывала Элизабет. — В этом году я решила использовать синие и серебристые цвета в праздничных украшениях и поставить во всех обитаемых спальнях собственные ёлки, чтобы атмосфера праздника сопровождала повсюду. Как тебе моя идея?

Захария демонстрировал крайнюю заинтересованность этим вопросом: смотрел прямо в глаза тётке и лёгким кивком головы поощрял на дальнейшее обсуждение такого важного вопроса, как подготовка Эйджвотер-Холла к рождественским праздникам.

— Дик возвращается… — Элизабет задумалась. — Эмма, какого точно числа приезжает твой муж?

— Двадцать третьего вечером должен прилететь в Лондон, — без особого энтузиазма ответила она.

— Сэнди тоже примерно в этих числах приедет. Габриэлла, — любезно обратилась Элизабет, — вы останетесь с нами на Рождество?

Габриэлла понимала, что это не праздное любопытство. Что таким образом Элизабет Крэмвелл желала узнать, насколько далеко зашли их отношения с Захарией и как им теперь относиться к ней самой. Да и Рождество — праздник семейный, а она не член их семьи.

Габриэлла и рта не успела открыть, как заговорил Захария:

— Мы встретим Рождество в поместье, а потом, через день, максимум, через два, — он обернулся к Габриэлле, — улетим в Штаты.

За столом повисла гробовая тишина. Перестали стучать приборы и звенеть бокалы.

— В Штаты? — изумлённо переспросила Элизабет, кинув на дочь непонимающий взгляд и требуя поддержки. — Но зачем тебе туда, и как долго ты планируешь там оставаться?

— Я останусь там ровно настолько, сколько будет необходимо, — спокойно отозвался он. — Столько, сколько необходимо будет тебе, Габриэлла.

Казалось бы, Габриэлла должна быть счастлива. Мужчина, который стал ей так близок, во всеуслышание заявил о серьёзности своих намерений. О том, что их отношения не просто интрижка, которая закончилась бы с её отъездом. Но счастлива она не была. И не только потому что атмосфера в Эйджвотер-Холле стала напряжённой, а отношение к самой Габриэлле ощутимо прохладней. Хотя это огорчало и немного сбивало с толку. Ведь Захария не сказал, что они собираются вступить в брак и не называл Габриэллу своей невестой. А может, именно это и смутило его родственников? Может, Элизабет Крэмвелл, будучи известным приверженцем традиций, считала недопустимым сожительство между мужчиной и женщиной без официального оформления отношений? Но Габриэлла нутром чуяла, что дело не в этом, и склонялась больше к другой версии. А именно: его семья считала её неподходящей партией для Захарии. Американка, журналистка, средний класс. Не пара для богатого, влиятельного, благородного англичанина. Габриэлла не знала, какая женщина, по мнению Элизабет, должна составить счастье её племянника, но явно не такая как она. С одной стороны, ей было всё равно на мнение окружающих, это их с Заком личное дело. С другой, они были его семьёй, самыми близкими для него людьми. Всё это удручало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но больше её волновало и озадачивало другое. Их отношения с Захарией тоже изменились. Они стали в разы меньше проводить друг с другом времени. И вроде бы всё логично. Для того, чтобы уехать с ней в Чикаго, он должен тщательно подготовить свой отъезд: передать полномочия доверенному лицу, решить уйму рабочих вопросов, но сейчас всё это казалось Габриэлле нехорошим сигналом. Может, потому что он стал раздражительным, особенно по утрам, а может, потому что она всё чаще засыпала и просыпалась одна. Она перестала чувствовать себя нужной ему. Только ночью, когда она засыпала, так и не дождавшись его, Захария приходил. Он будил её жаркими ласками, упоительными поцелуями, сжимал в крепких объятиях, шептал, как соскучился за целый день, и брал. Брал то нежно и ласково, то дико и страстно. И тогда Габриэлла ощущала себя необходимой ему, но только тогда. Захария по-прежнему сгорал от страсти. Но что будет, если он перегорит? В эти моменты она всё чаще вспоминала слова Лауры.

Он разгадает вас, приручит и сломает. Когда вы потеряете себя, он потеряет к вам интерес.

Возможно, когда Габриэлла сказала ему «да» не только телом, но и сердцем, он начал терять к ней интерес? Сейчас Захарии уже не нужно её завоёвывать, покорять и влюблять. Всё это ему удалось. И как бы Габриэлла не пыталась поначалу противостоять, а после отрицать свои чувства к нему, они оказались сильнее, чем все доводы рассудка вместе взятые. А теперь она боялась. И своих чувств, и ситуации, в которой оказалась.

Габриэлла была уверена, что Захария не пойдёт на попятную и не возьмёт свои слова касательно их отношений обратно, но ей этого было недостаточно. Она желала знать: это действительно то, чего он хочет? Она не хотела снова довериться мужчине, связать с ним свою жизнь, а потом больно за это поплатиться. Им необходимо поговорить, и начать этот разговор придётся ей. Только начать страшно. Даже если его губы будут шептать нежные успокаивающие слова, Габриэлла боялась, что прочитать свой приговор сможет по его глазам. Голубым, ярким, бездонным.

Габриэлла, оттягивая неизбежное, неспешно направлялась в кабинет Захарии, который ушёл из-за стола ещё в середине ужина. Он ждал важного телефонного звонка, и когда Оливер сообщил, что его просят к телефону, незамедлительно удалился. Сейчас, когда с приемом пищи, равно как и с ничего не значащими светскими беседами было покончено, и обитатели особняка разошлись по комнатам, Габриэлла надеялась, что Захария уже освободился и сможет уделить ей несколько минут.

Тёмная дверь была наполовину открыта. Габриэлла, не потрудившись постучать, шагнула внутрь и замерла на пороге. Захария стоял к ней боком, сложив руки на груди. Упрямый волевой подбородок высокомерно вздёрнут, губы сжаты в тонкую линию. Габриэлла не видела выражения его глаз, но не сомневалась, что в них плескалась отборная злость, да и всё его тело буквально вибрировало от еле сдерживаемой ярости.

Габриэлла ошарашенно смотрела, как Эмма беспорядочными движениями пыталась дотянуться до его губ, как обречённо цеплялась за его руки, как лихорадочно шептала, что хочет быть с ним. Она несколько раз ловила на себе горящий взгляд тёмных глаз Эммы, но та либо не замечала её, либо ей было всё равно, что у этой безобразной сцены появился свидетель.

Вскоре Захарии надоело вести себя, как джентльмен, и он просто стряхнул с себя безумную кузину, которая от неожиданности упала к его ногам и, подняв голову, зло прошипела:

— Я всё о тебе знаю, Захария Денвер! И если меня когда-нибудь спросят о тебе, мне будет, что рассказать!

Он быстро наклонился и, впившись пальцами в её предплечье без какой-либо деликатности и явно причиняя боль, вздёрнул Эмму на ноги.