Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая - Дмитрий Мережковский

«Слушай — и в смутных догадках не лги…»

Слушай — и в смутных догадках не лги.Ночь настает, и какая! Ни зги.

Надо безропотно встретить ее,Как ни сжималось бы сердце твое.

Слушай себя, но не слушай людей.Музыка мира все глуше, бедней.

Космос, полеты, восторги, война, —Жизнь, говорят, измениться должна.

(Да, это так… но не поняли вы:«Тише воды, ниже травы».)

«Ни музыки, ни мысли… Ничего…»

Ни музыки, ни мысли… Ничего.Тебе давно чистописанья мало,Тебе давно игрой постылой стало,Что для других и путь и торжество.

Но навсегда вплелся в напев твой сонный, —Ты знаешь сам, — вошел в слова твои,Бог весть откуда, голос приглушенный,Быть может, смерти, может быть, любви.

«Ночью он плакал. О чем, все равно…»

Ночью он плакал. О чем, все равно.Многое спутано, затаено.

Ночью он плакал, и тихо над нимЖизни сгоревшей развеялся дым.

Утром другие приходят слова,Перебираю, что помню едва.

Ночью он плакал. И брезжил в ответСлабый, далекий, а все-таки свет.

«Ты здесь, опять… Неверная, что надо…»

Ты здесь, опять… Неверная, что надоТебе от человека в забытьи?Скажи на милость, велика отрада —Улыбки, взгляды, шалости твои!

О, как давно тебе я знаю цену,Повадки знаю и притворный пыл.Я не простил… скорей забыл измену,Да и ночные россказни забыл.

Что пять минут отравленного счастья?Что сладости в лирическом чаду?Иной, иной «с восторгом сладострастья»Я тридцать лет тебя напрасно жду.

Пройдемся, что ж… То плача, то играя,То будто отрываясь от земли,Чтоб с берегов искусственного раяВернуться нищими, как и пришли.

И мы выходим. Небо? Небо то же,Снег, рестораны, фонари, дома.Как холодно и тихо. Как похоже…Нет, я не болен, не схожу с ума,

Нет, я не обольщаюсь: нет измены.Чуть кружится, как прежде, голова,С каким-то невским ветерком от СеныЛетят, как встарь, послушные слова,

День настает почти нездешне яркий,Расходится предутренняя мгла,Взвивается над Елисейской АркойАдмиралтейства вечная игла.

И в высоте немыслимо морозной,В сияющей, слепящей вышинеЛик неизменный, милосердный, грозный,В младенчестве склонявшийся ко мне…

* * *

Спасибо, друг. Не оставляй так скоро,А малодушие ты мне прости.Не мало человек болтает вздора,Как говорят, «на жизненном пути».Не забывай. Случайно, мимоходом,На огонек, — скажи, придешь?

«Был вечер на пятой неделе…»

Был вечер на пятой неделеПоста. Было больно в груди.Все жилы тянулись, болели,Предчувствуя жизнь впереди.

Был зов золотых колоколен,Был в воздухе звон, а с НевыБыл ветер весенен и воленИ шляпу срывал с головы.

И вот, на глухом перекресткеБыл незабываемый взгляд,Короткий, как молния, жесткий,Сухой, будто кольта разряд,

Огромный, как небо, и синий,Как небо… Вот, кажется, всё.Ни красок, ни зданий, ни линий,Но мертвое сердце мое.

Мне было шестнадцать, едва лиСемнадцать… Вот, кажется, всё.Ни оторопи, ни печали,Но мертвое сердце мое.

Есть память, есть доля скитальцев,Есть книги, стихи, суета,А жизнь… жизнь прошла между пальцевНа пятой неделе поста.

Пять восьмистиший

(1. «Ночь… в первый раз сказал же кто-то — ночь!..»

Ночь… в первый раз сказал же кто-то — ночь!Ночь, камень, снег… как первобытный гений.Тебе, последыш, это уж невмочь.Ты раб картинности и украшений.

Найти слова, которых в мире нет,Быть безразличным к образу и краске,Чтоб вспыхнул белый безначальный свет,А не фонарик на грошовом масле.

(2. «Нет, в юности не все ты разгадал…»

Нет, в юности не все ты разгадал,Шла за главой глава, за фразой фраза,И книгу жизни ты перелистал,Чуть-чуть дивясь бессмыслице рассказа.

Благословенны ж будьте вечера,Когда с последними строками чтеньяВсе, все твердит — «пора, мой друг, пора»,Но втайне обещает продолженье.

(3. «Окно, рассвет… Едва видны, как тени…»

Окно, рассвет… Едва видны, как тени,Два стула, книги, полка на стене…Проснулся ль я? Иль неземной сирениМне свежесть чудится еще во сне?

Иль это сквозь могильную разлуку,Сквозь тускло-дымчатые облака,Мне тень твоя протягивает рукуИ улыбается издалека?

(4. «Что за жизнь! Никчемные затеи…»

Что за жизнь! Никчемные затеи,Скука споров, скука вечеров.Только по ночам, и все яснее,Тихий, вкрадчивый, блаженный зов.

Не ищи другого новоселья.Там найдешь ты истину и дом,Где пустует, где тоскует кельяО забывчивом жильце своем.

5. «"Понять-простить". Есть недоступность чуда…»

«Понять-простить». Есть недоступность чуда,Есть мука, есть сомнение в ответ.Ночь, шепот, факел, поцелуй… Иуда.Нет имени темней. Прощенья нет.

Но может быть, в тоске о человеке,В смятеньи, в спешке все договоритьОн миру завещал в ту ночь навекиПоследний свой закон: «понять-простить».

«Поговорить бы хоть теперь, Марина!..»

Памяти М. Ц.

Поговорить бы хоть теперь, Марина!При жизни не пришлось. Теперь вас нет.Но слышится мне голос лебединый,Как вестник торжества и вестник бед.

При жизни не пришлось. Не я виною.Литература — приглашенье в ад,Куда я радостно входил, не скрою,Откуда никому — путей назад.

Не я виной. Как много в мире боли.Но ведь и вас я не виню ни в чем.Всё — по случайности, всё — по неволе.Как чудно жить. Как плохо мы живем.

Марина Цветаева

«Есть час на те слова…»

Есть час на те слова,Из слуховых глушизнВысокие праваВыстукивает жизнь.

Быть может — от плеча,Протиснутого лбом.Быть может — от луча,Невидимого днем.

В напрасную струнуПрах — взмах на простыню.Дань страху своемуИ праху своему.

Жарких самоуправствЧас — и тишайших просьб.Час безземельных братств.Час мировых сиротств.

11 июня 1922

Хвала богатым

И засим, упредив заране,Что меж мной и тобою — мили!Что себя причисляю к рвани,Что честнó мое место в мире:

Под колесами всех излишеств:Стол уродов, калек, горбатых…И засим, с колокольной крышиОбъявляю: люблю богатых!

За их корень, гнилой и шаткий,С колыбели растящий рану,За растерянную повадкуИз кармана и вновь к карману.

За тишайшую просьбу уст их,Исполняемую как окрик,И за то, что их в рай не впустят,И за то, что в глаза не смотрят.

За их тайны — всегда с нарочным!За их страсти — всегда с рассыльным!За навязанные им ночи(И целуют и пьют насильно!)

И за то, что в учетах, в скуках,В позолотах, в зевотах, в ватах,Вот меня, наглеца, не купят, —Подтверждаю: люблю богатых!

А еще, несмотря на бритость,Сытость, питость (моргну — и трачу!),За какую-то — вдруг — побитость,За какой-то их взгляд собачий,

Сомневающийся…      — не стерженьли к нулям? Не шалят ли гири?И за то, что меж всех отверженствНет — такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:Как верблюды в иглу пролезли.…За их взгляд, изумленный нáсмерть,Извиняющийся в болезни,

Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —Да…»   За тихое, с уст зажатых:«По каратам считал, я — брат был…»— Присягаю: люблю богатых!

30 сентября 1922