К югу от Явы - Алистер Маклин

— Да, я командир. — Собственный голос показался ему слабым и хриплым. Он посмотрел на штык, попытался прикинуть, можно ли отбросить его в сторону, и понял, что все безнадежно. Даже если бы ему это удалось, в хижине находились и другие японцы, готовые его пристрелить. — Уберите эту чертову штуку от моей шеи.

— Ах, конечно! Как это я забыл! — Офицер убрал штык, сделал шаг назад и со злобой ударил Николсона в бок, прямо над почками. — Капитан Ямата к вашим услугам! — прошипел он сладким голосом. — Офицер его императорского величества японской армии. Будьте осторожны, если в будущем придется говорить с японским офицером. Встань, свинья! — вдруг закричал он. — Всем встать!

Медленно, с посеревшим лицом Николсон поднялся на ноги. Все остальные в хижине, еще не придя в себя после тяжелого сна, тоже вставали, почти не понимая происходящего. Тех, кто делал это слишком медленно из-за болезни или тяжелых ран, грубо ставили на ноги, не обращая внимания на стоны и крики, и гнали к двери. Николсон видел, как грубо обошлись с Гудрун Драчман: когда она наклонилась, чтобы взять спящего Питера на руки, охранник дернул обоих вперед с такой силой, что едва не вывихнул девушке руку. Она вскрикнула от острой боли, но сразу прикусила губу и умолкла. Несмотря на всю свою боль и отчаяние, Николсон восхищался этой девушкой. С каким терпением и мужеством, с какой самоотверженной преданностью ухаживала она за малышом все эти долгие дни и бесконечные ночи! И вот сейчас, глядя на нее, его внезапно охватило всепоглощающее чувство жалости, понимание, что он готов сделать все от него зависящее, чтобы спасти девушку от дальнейших мучений и боли. Он вынужден был признаться себе, что такого чувства не испытывал ни к кому, кроме Кэролайн. Он знал Гудрун всего каких-то десять дней, но узнал лучше, чем многих своих друзей за всю жизнь. Глубина и череда страданий за прошедшие дни жестоко и откровенно, со всей четкостью высветили недостатки и достоинства каждого человека, его пороки и добродетели, которые в другой обстановке могли бы оставаться скрытыми или спящими долгие годы. Но враждебная атмосфера, лишения становились своеобразным катализатором, ускорявшим и безошибочно выявлявшим все самое лучшее и самое худшее. И из горнила боли, страданий и жестоких испытаний Гудрун, как и Маккиннон, вышла без единого пятнышка. На какой-то миг Николсон забыл, где он находится, забыл, какое горькое и пустое будущее их ждет, и опять взглянул на девушку, впервые поняв, что намеренно обманывал себя. Это была не жалость, не простое сочувствие к девушке со шрамом, с затаенной улыбкой и кожей, подобной розе в сумерках, девушке с синими глазами северных морей. И даже если поначалу это чувство было жалостью, то оно давно переросло в нечто другое. Николсон медленно покачал головой и улыбнулся про себя, но тут же застонал от боли, когда Ямата ударил его прикладом между лопаток, подгоняя к двери.

Снаружи почти стемнело, но все-таки было еще достаточно светло, и Николсону удалось разглядеть, куда их ведут солдаты. Это был ярко освещенный, большой квадратный дом, место заседаний старейшин. Было достаточно светло и для того, чтобы заметить кое-что еще: слабые очертания фигуры Телака, неподвижно застывшего в темноте.

Не обращая внимания на шедшего следом офицера и на неизбежность нового сокрушительного удара, Николсон остановился, немного не дойдя до Телака, напоминавшего высеченный из камня монумент. Телак не шевельнулся, не сделал ни единого жеста, просто стоял неподвижно в темноте, будто погрузился в задумчивость.

— Сколько они тебе заплатили, Телак? — чуть ли не шепотом спросил Николсон.

Телак ничего не отвечал. Николсон напрягся, готовясь еще к одному удару прикладом в спину, но удара не последовало. Наконец Телак заговорил, тоже шепотом, почти не разжимая губ, так что Николсон вынужден был наклониться, чтобы его услышать.

— Они хорошо мне заплатили, мистер Николсон.

Он внезапно сделал шаг вперед и полуобернулся так, чтобы его бок и профиль оказались освещены падающим из двери дома светом. Левая щека, шея, рука и верхняя часть груди представляли собой кошмарное месиво из ран, нанесенных штыками и мечом. Было невозможно определить, где начиналась одна и где заканчивалась другая рана. Кровь покрывала всю эту сторону тела. Николсон смотрел, как бесшумно капает кровь на утоптанную землю кампонга.

— Они мне хорошо заплатили, — бесцветным голосом повторил Телак. — Мой отец мертв. Трика мертв. Многие из деревни мертвы. Нас предали. Они захватили нас врасплох.

Николсон молча уставился на него, растеряв все мысли при виде изуродованного Телака, за спиной которого увидел японский штык. Причем не один, а целых два: видимо, Телак хорошо дрался, прежде чем его свалили. И вдруг его пронзила мысль, что это случилось с людьми, которые приняли их с великой самоотверженностью, и случилось так скоро. Он горько раскаялся в том, что бросил те несправедливые слова, словно добавил несколько щепоток соли на раны и страдания Телака. Николсон раскрыл было рот, желая сказать что-то в свое оправдание, но лишь охнул от боли — Ямата с низким зловещим смехом ударил его прикладом винтовки в спину.

Японский офицер провел Николсона через кампонг, не отнимая штыка от его спины. Николсон видел, что к ярко освещенной площадке у дома старейшин гонят и остальных.

Некоторые уже были внутри дома. Мисс Плендерлейт только что прошла в двери, за ней Лена, затем Гудрун с Питером. Потом шли боцман и ван Оффен. Приближавшаяся к дверям Гудрун споткнулась о что-то лежавшее на земле, потому что держала в руках малыша, и чуть не упала. Охранник свирепо схватил ее за плечо и толкнул. Наверное, он хотел втолкнуть ее в дверь, но получилось иначе, и девушка с ребенком грохнулась об стену рядом с дверью. Находясь почти в семи метрах от нее, Николсон услышал, как девушка ударилась головой о деревянную стену, как она болезненно вскрикнула и пронзительно взвизгнул маленький Питер от страха и боли. Находившийся всего в нескольких шагах позади девушки Маккиннон выкрикнул что-то непонятное на своем родном гэльском языке, рванулся вперед и прыгнул на спину солдата, конвоировавшего девушку, но приклад шедшего за ним охранника оказался еще быстрее...

Ярко освещенный полудюжиной керосиновых ламп дом заседаний старейшин представлял собой просторное помещение в семь метров шириной и десять метров длиной. В одной из стен имелась дверь, справа от которой почти во всю ширину помещения было сооружено возвышение для старейшин, некое подобие эстрады, а за возвышением еще одна дверь. Все остальное пространство большого деревянного дома напротив двери и слева от нее оставалось пустым. Прямо на земляном полу сидели пленники, образуя маленький тесный полукруг. Все, кроме Маккиннона. Со своего места Николсон видел его плечи, вялые, безжизненные руки и затылок, покрытый темными кудрявыми волосами, — то, что было безжалостно выхвачено из темноты падавшим прямо на него из двери дома лучом света. Остальная часть тела скрывалась в темноте.

Николсон лишь изредка бросал взгляд на боцмана, и не потому, что мешали охранники, ставшие спиной ко входу позади пленников, а оттого, что взгляд его был прикован к возвышению, к расположившимся там людям. Он думал о своей беспечности, о совершенных им ошибках и небрежности. Именно его беспечность привела Гудрун, Питера, Файндхорна и всех остальных к такому трагическому исходу.

На возвышении на низкой скамейке сидел капитан Ямата. Рядом стоял Сиран. Победно ухмыляющийся Сиран даже не скрывал своих эмоций за обычной непроницаемой маской. Видимо, он был в самых лучших отношениях с широко осклабившимся Яматой. Иногда Сиран вынимал длинную черную трубку из сверкающего зубами рта и с презрением выпускал клуб дыма в сторону Николсона, который смотрел пустыми, невыразительными глазами и старался сохранить маску равнодушия на лице. В сердце у него было лишь одно желание — убить предателя.

Стало совершенно очевидно и до боли ясно, что случилось. Сиран сделал вид, что отправился на север от места высадки. Такую уловку, с бешенством подумал Николсон, мог предвидеть любой ребенок. Пройдя немного на север. Сиран спрятался, подождал, когда все уйдут, и проследил за ними. Потом прошел мимо деревни к Бантуку, где предал их японцам. Это было так очевидно и ясно — иначе Сиран просто не мог поступить. Любой разиня мог бы все это предусмотреть и принять необходимые меры. Вполне можно было бы оставить засаду и убить Сирана, однако он, Николсон, пренебрег этими очевидными мерами предосторожности. Если бы теперь у него появился хоть самый маленький шанс, он убил бы Сирана без всяких колебаний, как убивают змею или стреляют в старую консервную банку. Но с сожалением приходилось признать, что такого шанса у него никогда не появится.

Медленно, словно преодолевая некую гипнотическую силу, Николсон отвел взгляд от лица торжествующего Сирана и оглядел людей, сидевших на полу. Гудрун, Питер, мисс Плендерлейт, Файндхорн, Уиллоуби, Вэнниер... Все здесь, все усталые, больные и страдающие, но спокойные, отрешенные, не испытывающие страха. Горечь его становилась невыносимой. Они полностью доверились ему, зависели от его решений и действий, которые, как все надеялись, помогут им живыми добраться до дома. Они полностью доверяли ему. И вот, благодаря его беспечности, ни один из них не увидит своего дома... Он опять взглянул на возвышение, где стоял капитан Ямата, широко расставив ноги, небрежно сунув левую руку за ремень, а правой опираясь на рукоятку меча.